Среди поморских населенных пунктов, которые предположительно мог посетить преподобный Герман во время своего нахождения на материке (к сожалению, в Житиях Савватия и Зосимы об этом нет никакой информации), можно в первую очередь назвать селение Устьянское, или Погост на море (сейчас это город Онега).
Еще с XII века, а точнее, с 1137 года Погост на море, имевший впоследствии несколько названий —Устьянское, Усть-Онега, фигурирует в новгородских грамотах и картах, а с конца XV века это поселение отходит во владения Марфы Борецкой.
Также известно, что в это время здесь уже существовала единственная на всю округу (Унежма, Кянда — новгородские поселения) Успенская церковь, которая была перестроена в 1695 году, а в 1597 году в Усть-Онеге возвели теплый Никольский храм.
После длительного хождения по водам Онежского залива Герман, безусловно, посещал Успенскую церковь, молился, а может быть, даже причащался тут Святых Тайн Христовых.
То обстоятельство, что в Усть-Онеге существовал храм, говорит нам о том, что это было весьма зажиточное и многолюдное поселение. Из более поздних источников (XVI века) известно, что здесь был весьма развит морской промысел, а также солеваренное дело на острове Кий, расположенном в десяти километрах от Онежского устья.
Расположенное в устье реки Онеги селение Устьянское играло ключевую роль в формировании торговых путей и товарооборота на Беломорье, связывая воедино Карельский, Поморский, Лямецкий и Летний берега. Более того, расположенные в глубине материка Вологда, Каргополь, Кирилло-Белозерский монастырь были включены в эту, говоря современным языком, коммуникационную схему благодаря реке Онеге, служившей единственным выходом материковых северян на берег Белого моря.
Впрочем, хождение по Онеге, богатой семгой и миногами, было занятием опасным (особенно в нижнем течении), потому что «всю ее, словно нарочно, какие-то богатыри закидали бесчисленным множеством крупных камней, перебор которых иногда сплошным рядом чуть не доходит от одного берега до другого, противоположного. Четыре раза в сутки все эти уродливо-каменные переборы, производящие на глаз неприятное, тяжелое впечатление, высоко покрываются прибылою с моря водою и потом опять, почти те же двенадцать часов, мечутся на глаза обывателям обнаженные, серые камни, в иных местах сопровождаемые длинными, желтыми запесками. Вид на город с реки, и притом издали, недурен; но мрачно глядят из города берега реки, поросшие густым, черным лесом... На меня смотрит оттуда дальняя дорога на Поморье, со всеми ужасами неизвестности, которой, кажется, на этот раз и конца нет за всеми болотами, реками, морем и океаном, озерами и гранитными берегами, и лудами». Это эмоциональное и отчасти поэтическое описание Онежского устья, составленное Сергеем Васильевичем Максимовым в 50-х годах XIX столетия, как нельзя лучше передает атмосферу этих мест. Так было и при Германе Соловецком, и при Никоне (будущем патриархе), когда он оказался на Кий-острове, а затем в селении Устьянском, и в середине XIX века, и в наши дни.
В начале 90-х годов минувшего века мне приходилось бывать в этих местах. Впечатления, оставшиеся после тех поездок, и по сей день будоражат воображение, ведь здесь полное ощущение того, что время остановилось, но при этом во всем чувствуется какая-то глубинная и неспешная жизнь, когда ты почти не встречаешь людей, но они сами и результаты их трудов присутствуют во всем.
Например, избы-зимовья тянутся тут до самого моря: изба Котова, Ильина, изба Белоозеро, изба Вежма, изба Красные Мхи. В них останавливаются покосники из Пурнемы (Лямицкий берег Онежской губы), которых привозят на лошадях или тракторах. Однако на побережье зимовья сменяют целые рыболовные хозяйства или тони — дом, сарай, конюшня, ледник для рыбы, а если рядом есть топь, то рыбу хранят и во мхах. После влажного, парного, гудящего комарами и мошкой лесного духа прохлада кажется сумрачной и беззвучной.
В поморском доме темно, потому что окна затянуты мутным, запотевшим целлофаном. Как слюдой...
Рыбацкая изба — это длинный, рубленный в лапу послевоенный барак, стоящий по углам на дубовых пнях или ледникового происхождения валунах, маленькая, обитая рваным дерматином дверь, печь, давно не беленная и обтрескавшаяся, стол, прибитые к полу скамьи. На стене железные кружки висят в ряд на длинных загнутых гвоздях. В углу развороченная сыростью, как взрывом, лохань для умывания, над панцирными сетями-кроватями марлевые пологи от комаров. Еще здесь на полу свалены в кучу горчичного цвета матрасы, а провода, свисающие с низких притолок, приспособлены под бельевые веревки.
А вот раньше на тонях все было иначе: в просторных сараях, выстроенных еще в XIX столетии, а то и раньше, где на выскобленных скребками бревенчатых стенах висел разного рода рыболовный инструментарий — мережь-сеть, острога для ручного боя рыбы, изъеденная морской солью драга для сбора водорослей, берестяной пестерь, что не пропускал воды, а в брезентовом мешке — каменные грузила, — всё было по чину, всё на своем месте, и так из века в век
Старики, оставшиеся в Пурнеме, Лямце, Тамице, Онеге и Ворзогорах, еще помнят, как раньше шили карбаса, чтобы они волну резали, не то, что сейчас «казанки» — как консервные банки с волны на волну переваливаются, как ходили на Кондостров и на Кий.
А во время прилива с фарватера, проставленного ржавыми бакенами, к острову ходят водометные катера «Онега-сплав», что ревут, плюются водой, поднимают волну. Мимо отмелей и выступающих из воды каменных глыб, облепленных жирными лиловыми водорослями, судно способно подойти и к местному причалу — огромному сварному поплавку из-под плавучего крана. С дебаркадера на берег к домам ведет сколоченная из горбыля мостовая. Раньше здесь, на мысу, находилась таможня Крестного монастыря, о которой свидетельствуют сохранившиеся до сих пор вбитые в прибрежные гранитные луды стальные кольца — так перегораживали островную бухту, привязывали корабли. Особо соблюдали вывоз и провоз соли, которую выпаривали на солеварнях Кия.
Дома островных рабочих тут стоят у самой воды, и если ночью не закрывать окно, то в дрожащую красными сполохами печного огня комнату будут доноситься неумолчный шум моря, веками точащего мертвые камни, и крики чаек.
На зиму в приморских поселках Лямицкого берега теперь мало кто остается. По большей части уезжают в Онегу, Мурманск, Архангельск или Северодвинск И становится совсем тихо, наступает то самое внутреннее и внешнее безмолвие, которое было здесь и во времена Соловецких началоположников. Весной и летом на побережье всё оживает, появляются дачники, всё более слышны голоса, смех, детские крики, а еще из Онеги сюда два раза в неделю приходит «Шебалин», привозит почту. Его встречают на «моторах» как посланника Большой земли «всей компанией», приветствуют, просят капитана передать в город друзьям и родственникам «гостинчики».
Он хмурится, но соглашается: мол «а шаньгами-то угостите за это?» —«Конечно!» — смеются на подошедших к «Шебалину» «Казанках», тех самых, «которые как консервные банки с волны на волну переваливаются»...
Еще один населенный пункт Поморского берега Белого моря, который помнит преподобного Германа Соловецкого, — Сумской посад. Точнее сказать, подвижника помнит устье реки Сума, где он в 1435 году встретил молодого монаха Зосиму, откуда они вместе ушли на Соловки и куда Герман, скорее всего, вновь вернулся в поисках «христолюбивых людей ради нужд монастырского строительства».
Первое же упоминание о Сумском посаде (Сумском остроге) относится к 1452 году, когда Марфа Борецкая отписала его в вечное пользование Соловецкому монастырю. Основанное новгородскими переселенцами село находилось на берегу реки Сумы, точнее сказать, было поделено рекой на две части и отстояло от Онежской губы Белого моря на несколько километров. Сделано это было не случайно — весенние половодья и морские приливы были серьезной угрозой посаду, и даже самые изощренные поморские инженерные сооружения (заплотины) не всегда спасали от затопления.
К моменту посещения этого поселения Германом оно уже было хорошо известно на побережье как место, где занимались солеварением, морскими промыслами, охотой, а также судостроением. На первый взгляд набор традиционный для северян, но не следует забывать, что лишь зажиточное, имеющее влияние поморское село могло адекватно откликнуться на нужды соловецких отшельников, найдя для себя со временем не только духовную, но и материальную выгоду в таком сотрудничестве.
Как мы помним, именно из той поездки на материк Герман привозит на остров некоего помора Марка (в монашестве Макария), коий «был искусен в рыбной ловле», а через некоторое время, как сказано в Житии Зосимы, «пристали к острову люди, и с ними был инок по имени Феодосий... имел же он священнический сан».
Постепенно интерес к обители стали проявлять не только жители Поморского, Карельского и Лямицкого берегов Белого моря, но и новгородские купцы.
Именно с Сумским посадом связано имя младшего современника преподобного Германа — соловецкого инока Елисея, который почитается в Соборе Новгородских, Карельских и Соловецких святых.
К сожалению, информация о жизни этого подвижника практически отсутствует. Исключение составляет лишь финальный эпизод его жизни из «Чуда о некоем черньци Елесеи», когда соловецкие монахи Даниил, Елисей, Савватий и Филарет отправились по благословению игумена (соответственно Зосимы) ловить рыбу на реку Выг у порога Золотец. Здесь, на берегу реки, инок Даниил предсказал Елисею близкую смерть: «К тому убо не имаши рыб ловити, се бо ти смерть приближися». И объяла Елисея «великая скорбь», но не потому, что он испугался близкой кончины, а потому, что не успел принять «великого образа ангельского» — схимы. По совету братий инок сам возложил на себя схиму, однако ночью был исхищен демонами, которые надругались на ним и сорвали с него схимнические ризы. Тогда было принято решение выдвинуться в село Сума (60 верст от Выга), где находилось Соловецкое подворье и жил священник.