«Мимо Иисусов, мимо огромных красных крестов, поставленных монахами по всем Соловкам, лежит дорога на Секирную гору. Иной перекрестится, иной матюкнет вслед мистике придорожной — мертвой голове, что на кресте вырезана среди титл таинственных. У подножья горы Секирной куполок часовенки сквозь кусты просвечивает. На этом самом месте двое праотцев соловецких, двое чудотворцев знаменитых, церковью православной канонизированных, даму карельскую высекли...»
«Соловки — страна чудовищно жутких контрастов... Я живу в Филипповой пустыни, где некогда спасался митрополит Филипп. Сейчас там находится зоопитомник, а для его обслуживания туда выделены самые подонки соловецкого населения; и то, что сейчас там творится, превосходит позор всякого публичного дома, всякого воровского притона. Контраст между тем, чем было в течение веков это место, освященное молитвами спасавшихся там праведников и многих тысяч паломников, и тем, что теперь там происходит, — чудовищен, оскорбителен... мне этот контраст представляется порой не случайным, а преисполненным какого-то глубокого значения».
«Не знаю почему, с детства я не выносил Соловецкого монастыря, не хотел читать о нем, он не казалсямне ни глубоким, ни содержательным, несмотря на большое значение в истории. Умом я понимал несправедливость такого отношения, но все же оно остается и даже растет. Это первый раз в моей жизни, когда древность не вызывает во мне никакого волнения и влечения к себе».
Уединяясь в скиту на берегу Игуменского озера, Филипп оказался как бы на пересечении, на острие мнений и отношений к своему игуменскому служению и к монастырской островной жизни в целом со стороны братии. Он принимает для себя решение, которое впоследствии, уже во времена митрополичьего служения в Москве, сформулирует в короткой и предельно четкой фразе: «...Когда наступит время подвига, не должно мне ослабевать».
Под словосочетанием «время подвига» в первую очередь следует понимать время выбора, когда уже нельзя отступать и каждый шаг назад будет предательством не только правды Божией, но и предательством веры, «исповедания апостольского».
«Время подвига» святителя Филиппа в Иисусовой пустыни — это своего рода уподобление Гефсиманскому молению Спасителя, когда немощь и страх переплавляются в готовность принести жертву безоглядно, без сомнений и колебаний.
В монастырь из уединенного заточения на сей раз возвращается строгий и требовательный ревнитель уставного благочестия (достаточно вспомнить монашескую школу, которую под руководством старца Ионы (Шамина) прошел в ту пору еще новоначальный инок), хозяин и администратор, который решительно оставил все свои внутренние переживания, метания и смиренные немощи.
«В эти годы Филипп поворачивается к нам новой стороной, — пишет Г. П. Федотов, — не самой важной, конечно, в экономии его духовных сил, но весьма характерной для древнерусского иночества и, в частности, для северного монастыря. Знакомясь с ней, мы переворачиваем одну из замечательных страниц русской церковной культуры». Как тут не вспомнить преподобных Кирилла Белозерского, Димитрия Прилуцкого, Дионисия Глушицкого или Нила Сорского, бывших любящими отцами для своих братий, но при этом непреклонными поборниками дисциплины, порядка и послушания.
В уставной грамоте, данной Филиппом крестьянам монастырских вотчин, определялось приказчику, келарю и судебному приставу «в суде беречи крестьян накрепко»; также запрещались азартные игры и употребление спиртного: «крестьяном и казаком (пришлым работным людям. — М. Г.) вина купити не велети же и своего курити не велети же... а кои крестьяне или казаки во всех наших волостях станут зернью играти, да на нем взяти велети на монастырь полтину, да его выбити из волости вон».
Регламентации в Соловецкой обители теперь подлежало всё или почти всё. Филипп наставлял иноков (в 50-х годах XVI века на острове их было более двухсот человек) даже в том, какова должна быть их одежда, как и когда им следует вкушать пищу, не нарушая строгого киновийного (общежительного) устава.
При этом следует заметить, что Филипп не был сторонником неумеренной аскезы применительно ко всем (на своем опыте он знал, сколь это тяжело и не всем доступно), находя анахоретство делом сугубо индивидуальным и ни в коем случае не коллективным. Известно, что он улучшил трапезу и условия проживания на острове, был избирателен и рассудителен в назначении инокам послушаний, но категорически не терпел праздности, требуя от насельников неустанного и продуктивного труда. Особенно строг был соловецкий игумен по отношению к монахам, уличенным в «винопитии». «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его», — сказано в Притчах Соломона (Притч. 13, 25). О телесных наказаниях иноков за проступки на острове нам ничего не известно, но изгнание с Соловков провинившихся (пьяниц, воров, тунеядцев) было при святителе не редкостью.
Теперь игумен Филипп — не только воспитатель братии и ревнитель благочестия, но прежде всего строитель, «ктитор» монастыря, организатор и вдохновитель огромной, невиданной доселе на Соловках стройки.
В 1552 году приглашенные на остров новгородские мастера под руководством Игнатия Салки и Столыпы приступили к возведению каменного (зимнего) Успенского собора, о котором «Летописец Соловецкий» сообщает: церковь «с трапезою и келарскою в одной стопе, единостолпна, со своды, на погребах; на трапезе колокольня каменная с часами, под трапезою потребы — хлебный да квасной, под олтарем и под церковию просвиренная служба, вверху над церковию Успенскою придел Усекновения честныя главы Иоанна Предтечи».
Однако этот гигантский по тем временам архитектурный комплекс становится лишь начальным этапом в эпических замыслах игумена Филиппа.
В 1558 году по проекту соловецкого настоятеля «зачат на Соловках делати большой храм Преображения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, каменный». Украшать собор приглашены новгородские иконописцы — Гаврила Старой, Илья и Крас.
Но внутренний конфликт на острове никуда не делся; он, разумеется, отошел на второй план, многие затаились. В монографии Г. П. Федотова «Святой Филипп митрополит Московский» есть такие слова на этот счет: «Братия, которая с радостью взирала на начало строительства, теперь пришла в смущение от смелости игумена. “Отче, говорили ему, недостаток в киновии и оскудение великое, ибо нет прилежащих городов. Откуда возьмешь злата на сооружение великой церкви?”».
Одним из тех, кто более всего не принимал Филиппа, находя игумена слишком заносчивым и гордым, но по должности находился у него в подчинении, был келарь и казначей Соловецкого монастыря Паисий. То обстоятельство, что большую часть финансовых вопросов Филипп решал в обход Паисия, ставя его лишь перед фактом, не могло не задевать старца —кстати, ровесника и спостника старца Ионы (Шамина). Более того, имея возможность напрямую решать вопросы строительства с новгородской посадской элитой и московским двором, соловецкий игумен оперативно, без известной бюрократической волокиты, по большей части приводящей к воровству, единолично решал хозяйственные и административные вопросы, являясь в одном лице и келарем, и казначеем, и архитектором, и заказчиком строительства.
По замыслу Филиппа, Спасо-Преображенский собор должен был стать самым большим каменным храмом на Русском Севере, зримым символом того «луча пресветлого» и той «церкви, стоящей в воздухе, большой и прекрасной, простершейся над землей», которые наблюдал в своем видении преподобный Зосима.
И вновь мы можем говорить об уникальном даре мистического символизма, которым обладал святитель, о запредельном умении видеть невидимое в повседневном, подчинять обыденное таинственному монашескому обиходу.
Преподобный Максим Исповедник в VIII—XXIII главах своей «Мистагогии» обратил внимание на то, что евангельский символизм есть проявление насущности и обыденности Священного Предания, то есть опыта Церкви, канонической и ментальной преемственности.
Не случайно, что именно Филипп (Колычев), видя себя продолжателем и наследником преподобных соловецких началоположников Савватия и Германа, в 1599 году установил у подножия Секирной горы, в Савватиевской пустыни, поклонный крест в память о старцах. Более того, игумен Филипп разыскал образ Пресвятой Богородицы Одигитрии, который был привезен святым Савватием на остров в 1429 году, келейный каменный крест отшельника, Псалтирь преподобного Зосимы, а также его ризы, в которых любил сам совершать богослужение.
В этой связи интересно вспомнить еще одного соловецкого, точнее анзерского, постриженника — Никиту Минова, будущего патриарха Всероссийского, одного из величайших мистиков и символистов Русской Церкви уже XVII века.
Ново-Иерусалимский Воскресенский монастырь, Крестный Кийостровский и Валдайский Иверский монастыри, возведенные Никоном, стали гигантскими (и по сей день) знаками русского религиозного сознания во всей его парадигме — от непостижимого (Воскресение Христово) до осязаемого и зримого (Кийский крест «в меру» Креста, на котором был распят Спаситель).
Параллельно с возведением Спасо-Преображенского собора при игумене Филиппе начинается активное строительство разного рода хозяйственных и гидротехнических сооружений. Устройство налаженного монастырского быта и одного из крупнейших в Поморье хозяйства, по мысли святителя, ни в коей мере не должно противоречить заветам отцов-пустынников.
Было бы лукавой ошибкой умолчать о том немаловажном факте, что в Москве с пристальным интересом наблюдали за тем, что происходит на Соловках. Точнее сказать, за деятельностью игумена Филиппа (Колычева) следил лично государь Иван Васильевич IV, причем наблюдение его носило вполне ощутимый характер.