Так, начиная с 1539 года московский царь не только делает обители богатые пожертвования в виде риз, богослужебных предметов, колоколов, украшений и «кормовых денег», но и отписывает Соловецкому монастырю прибрежные земли с поселениями и посадами.
Перечислим лишь некоторые из этих царственных благодеяний, отмеченных в «Летописце Соловецком» XVIII века:
1539 год: «Да еще великий государь пожаловал обители деревню Шижню, а в ней церковь Николая Чудотворца, да деревню Сухой Наволок, да деревню Остров... с варницами, и со всеми оброками и угодьями».
1541 год: «А судам соловецким в Вологде разрешается стоять у своего подворья монастырского. А если старцы не продадут всю соль в Вологде, везти им ту соль в Москву и по иным городам на ста возах, также без всяких пошлин. А хлеб провозить и всякий запас в монастырь дозволяется беспошлинно».
1550 год: царь Иван Васильевич пожаловал Соловецкому монастырю деревни Усть-Колежму и Колежму Выгозерского погоста, да восемь варниц со всеми угодьями и оброками, да остров на реке Суме с тремя дворами.
1553 год: пожалована государем Соловецкой обители Сумская волость с церквями Успенской и Никольской с землями, солеварнями, оброками и угодьями.
1555 год: по велению государя и по благословению преосвященного Макария, митрополита Московского, отошло к обители Соловецкой село Пузырево «в Бежецком верху, в Мещерском стане», а в нем церковь во имя Николая Чудотворца да двадцать деревень с лесами и угодьями.
Более того, Иван Васильевич охотно принимает у себя соловецких посланцев, осыпая их богатыми дарами, а соловецкому иноку Феодориту, игумену Спасо-Евфимиевского Суздальского монастыря (впоследствии прославленному в сонме Кольских, Соловецких, Вологодских и Новгородских святых), доверяет проведение переговоров в Царьграде о признании константинопольским патриархом его венчания на царство.
Вне всякого сомнения, Филипп не может не чувствовать на себе этого пристального, но вместе с тем и подозрительного взгляда, не может не принимать царские подарки, не может не отвечать на письма государя. Например, на такое:
«Игумену с братией на мои именины пеги молебен собором, и обедни служить о нашем здравии, а по родителям моим преставившимся в память петь панихиды и обедни служить собором».
Если учесть, что дядя Филиппа, князь Андрей Иванович Старицкий, поплатился жизнью за противостояние с Еленой Васильевной Глинской, матерью царя Московского, то последний указ следовало расценивать как прозрачный намек на то, кто именно является всероссийским «пастырем» и «отцом».
Но, как мы помним, Соловецкий игумен уже сделал свой выбор.
Филипп продолжает строительство. Он сам «украшал новый храм, не щадя собственных денег, иконами, сосудами, ризами, подсвечниками и лампадами, — пишет Г. П. Федотов. — В этой церкви, с северной стороны, он избрал место своего погребения. Он хотел, чтобы память его в монастыре навсегда соединилась с поминовением его родителей». В «Соловецком летописце» сказано: «Филипп Степанович Колычов, игумен Соловецкого монастыря, просил всего братства, чтобы записать вечный поминок в литию: отца Стефана (Степана Ивановича), да матерь его инокиню Варсонофию (в миру Варвара), да брата Бориса, а как он игумен преставится, то написать и его в литию, а поминовение отправлять месяца ноября в 7-й день, а дача его, что он дал в монастырь, на 171 рублей, да сверх того иные дачи».
Памятование смерти, которое, по словам преподобного Иоанна Лествичника, есть «отложение забот, непрестанная молитва и хранение ума», воспринимается Соловецким игуменом как единственная возможность сохранить внутренний покой и не утратить сосредоточенности в том бурном и кипящем, как Белое море, страстями мире, который пришел и на Соловки в середине XVI века.
С другой стороны, можно предположить, что это пожелание о «вечном помине» стало завуалированным ответом Соловецкого игумена Московскому царю, погубившему к тому моменту в опричнине многих родственников Филиппа (Колычева).
Изощренный знаток придворных интриг, прирожденный игрок и виртуозный манипулятор, Иван Васильевич IV не мог не обратить на это внимания.
Глава шестаяОбитель уставного благочестия
Соловецкая келья. — Деревянные и каменные кельи. — Келейные корпуса. — Отопительная система в монастыре. — Келейный интерьер. — Соловецкое чинопоследование. — Трапеза. — Трудники. — Техническое обеспечение. — Монастырские промыслы. — Традиции игумена Филиппа. — Стратегический объект. — Игумен Артемий. — Первый соловецкий заключенный. — Иосифляне и нестяжатели. — Нил Сорский. — Иосиф Волоцкий. — Видение Филиппа. — Сильван Грек — Сильвестр. — Островной острог. — 1566год. — Обвинения в колдовстве. — Паисий. — Игумен Варлаам. — «Сергиевская плеяда». — Крепость и тюрьма. — Игумен Иаков. — Покаяние. — Анзер
Из воспоминаний путешественника, журналиста и общественного деятеля Василия Ивановича Немировича-Данченко от 1872 года:
«Мы вошли в келью. Бедная выбеленная комната. Прямо между двумя окнами — аналой. Два табурета, стул, комод и кровать. Кстати, вспомнил я, как соблюдают обеты бедности иеромонахи других монастырей, и сравнение было не в пользу последних.
— Что, у вас все так живут?
— Нет, — самодовольно ответил старик. — У меня попросторней, да и посветлее. А, впрочем, житье пустынное, настоящее монашеское житье... ведь мы не от мира сего!»
Правила и условия келейного жития, а также организация быта в монастыре, существующие в Соловецкой обители и по сей день, были установлены святителем Филиппом незадолго до его отбытия в Москву на митрополичью кафедру Великим постом 1566 года.
Итак, каковы же были эти условия? Где и как жили соловецкие монахи?
До конца XVI века все кельи в монастыре были деревянными. Однако с началом на острове каменного строительства (в первую очередь храмового) монашеские кельи тоже стали претерпевать известные конструктивные изменения.
В частности, каменные кельи рубежа XVI—XVII веков состояли из двух помещений: теплых сеней и собственно самой кельи, в которой жили три или четыре монаха. Спали и сидели здесь на укрепленных вдоль стен лавках, посреди же комнаты стояли стол и аналой, а в углу находилось так называемое «рукомойное» место — деревянная лохань и большой кувшин, именуемый «курганом».
Топились такие кельи «по-черному». Дым из печи, которая была одновременно одной из стен между теплыми сенями и жилым помещением, заполнял келью, а затем уходил в тягу под потолком.
Холодные сени были связаны с дровяником, туалетом и сараем. Все подсобные помещения выходили в сторону крепостных стен, а порой и были встроены в них.
Традиционно келейные корпуса в северных монастырях XIV—XVI веков строились по периметру вокруг храма, чтобы зимой укрыть идущих на службу иноков от ветра и снега и сделать путь коротким.
На рубеже XVII—XVIII веков все жилые здания Соловецкого монастыря были перестроены: они получили многоэтажную (в два-три этажа) коридорную систему, что позволило расселить монахов по одиночным кельям, а также централизованное отопление. На каждом этаже была устроена печь, которая при помощи сложной системы дымоходов отапливала сразу несколько помещений. Отдельные печи в кельях не приветствовались и находились по большей части лишь в жилых помещениях настоятеля, келаря, а также в комнате для почетных гостей. Эта система сохранилась и действует до наших дней в святительском корпусе монастыря, который примыкает к Филипповской церкви.
Но были и другие варианты.
Об одном из них в своей книге «Описание Белого моря» пишет почетный гражданин города Архангельска, корреспондент Императорской Академии наук Александр Николаевич Фомин, посетивший Соловецкую обитель в 80-х годах XVIII века: «Средний и верхний ярусы келий нагревают истопники печами, в нижних этажах складенными; излишнее снизу тепло пущают вверх сами хозяева посредством душников или отверстий, в полах проделанных. Сказывают, для сей причины жгут в оных печах толстые дрова два или три
дня беспрестанно и запасают таким образом тепло на неделю. Естественно вообразить можно, что при окончании топления и в первые дни после оного в нижнем жилье должно быть великому жару, для непривычных несносному».
Вообще следует заметить, что тема сохранения тепла в братских корпусах, зимних храмах и трапезных, а также борьбы с сыростью была по понятным причинам особенно актуальна на острове. Так, посетивший монастырь в 80-х годах XIX века исследователь и бытописатель Русского Севера П. Ф. Федоров замечал, что «монахи ужасно любят тепло, берегут его, а потому не выставляют зимних рам... келейный воздух настолько сух, особенно зимой, что губы у монахов сохнут и даже лопаются».
Внутренняя обстановка келий, что и понятно, была различна в зависимости от положения, занимаемого ее обитателем в монастыре.
Типовые кельи представляли собой однооконные, вытянутые в плане (пеналообразные) комнаты с кроватью, платяным шкафом, письменным столом, непременным аналоем и молельным углом.
Также П. Ф. Федоров обращает внимание на следующие весьма интересные детали келейного интерьера: «В одной из боковых стен каждой кельи сделано четырехугольное углубление, имеющее одну или две полки и плотно, в уровень со стеной снаружи затворяющееся дверцами, это углубление представляет маленький шкафик... Дверцы шкафика снаружи побелены одинаково со стеной, так что присутствие его не сразу заметно... Стены кельи у каждого монаха обязательно украшены теми или другими картинками, чаще всего видами Соловецкого монастыря... лубочными изображениями Страшного суда Господня и тому подобными духовнонравственными картинками».
Интересное описание келейного интерьера, но уже на рубеже 20—30-х годов XX века (к тому моменту на Соловках размещался СЛОН) оставил бывший заключенный, писатель Олег Васильевич Волков:
«Жили мы втроем. Келья наша была на втором этаже здания, выстроенного еще в XVIII веке. Двойная, отгораживающая от всякого шума дверь в коридор. В двухаршинной толще стены — крохотное окошко. Обращено оно в узкий проход между Преображенским собором и нашим приземистым корпусом — бывшим Отрочьим.... Тут настолько обособлено, что и нам, нынешним келейникам, можно забыть про гудящие соборные своды, отражающие тысячи голосов, про кучки, вереницы и толпы снующих всюду, спешащих и отправляемых людей».