Глава седьмаяЕлеазар и Никон
Игумен Иринарх. — Аскетические подвиги Иринарха. — Елеазар Анзерский. — Скитское житие на Анзере. — Скитский обиход. — Виды иноческой жизни. — Традиции Древней Церкви на острове. — Троицкий Анзерский скит. — Умная молитва. — Хозяйство Анзерского скита. — Киновийный устав. — Состав соловецких насельников и трудников. — Священник Никита Минов. — Никита во иночестве Никон — конфликт с Елеазаром. — Змий чёрен и зело велик — Бегство с Анзера. — Кий-остров. — Поклонные кресты на Севере. — Воздвижение креста на Кие. — Гроб Филиппа. — Крест Никона. — Чешьюгский крест. — Храм Сергия, что в Крапивниках
«Известно нам стало, что в Соловецком монастыре некоторые из братии дерзают жить не по священному уставу, не по правилам святых Апостолов и Богоносных отцов, не по преданию преподобных отцов Зосимы и Савватия, Соловецких чудотворцев, хотят ходить по своим волям. Мы, слыша это, дивимся, что в такой знаменитой лавре начинают жить так слабо, ни во что считая отеческие предания. Как только придет к вам наша грамота, вы, богомольцы наши, введите строгий надзор и не допускайте исполнять свою волю тем, которые захотят жить слабо, уклоняться к мирским делам или держать (хмельное) питье, выходить из монастыря и творить молвы; строго надзирайте, чтобы братия и послушники жили по правилам святых отцов, а не по своим похотям, и усердно ходили бы в церковь... Тех, которые из братии не будут слушать, вы смиряйте по монастырскому преданию и не попускайте самовольничать».
Эта грамота братии Соловецкого Спасо-Преображенского монастыря была написана царем Михаилом Федоровичем Романовым в 1621 году по просьбе игумена Иринарха, о котором сказано в его Житии: «Будучи сам примером подвижничества, он ревновал о поддержании в подчиненных ему иноках духа истинного монашества».
Тот факт, что соловецкий настоятель обратился за помощью к царю Московскому, дабы он вразумил «забывчивых иноков», в полной мере обрисовывает нам обстановку, которая сложилась в монастыре в 20-х годах XVII столетия. Кроткий, смиренный, всегда погруженный в богомыслие, любящий отшельничество и молитву, но совершенно обремененный делами хозяйственными, Иринарх с великим трудом справлялся с обязанностями настоятеля огромного к тому времени монастыря-крепости, одних стрельцов на содержании которого было более тысячи человек. Опять же постоянная угроза со стороны датчан и шведов, заботы о Кемском и Сумском острогах на материке требовали от старца решительности, а порой и жесткости по отношению к братии и подчиненным обители ратным людям.
Как мы видим, Иринарху это удавалось не всегда. По складу характера он не был администратором и главнокомандующим, более имея склонность — что для монаха естественно — к молчанию и смиренномудрию.
Кроме мощных фортификационных сооружений при Иринархе (разумеется, на средства государевой казны) возводятся казармы для монастырского гарнизона, что принципиально меняет контингент островитян. Происходит то, от чего предостерегал святитель Филипп (Колычев) в своих «уставных грамотах», когда пришлый люд (казаки), крестьяне, трудники и стрельцы, ведущие весьма своеобразный образ жизни, неизбежно начнут размывать иноческую дисциплину, непреложное соблюдение которой требовал еще преподобный Зосима.
Думается, что Иринарх понимал это. В 1626 году старец добровольно оставил управление обителью и два года, вплоть до своей кончины, пребывал в молчании.
Не являясь прямым наследником игумена Филиппа (их разделяют пять настоятелей), Иринарх каким-то немыслимым образом повторил духовный путь своего великого предшественника. Так, находясь в вечном борении с самим собой, старец почитал послушание за смиренную необходимость, а молитву и аскетическое делание — за «сверхъестественное состояние, возбуждающее к созерцанию пресущественного Божества» (слова преподобного Исаака Сирина).
В полной мере эту вторую сторону своего иноческого и пастырского дарования Иринарх раскрыл, когда стал духовным отцом некоего молодого послушника, сына купца Афанасия Севрюкова из города Козельска, а впоследствии постриг его в монашество с именем Елеазар.
Видя многие дарования этого юноши, Иринарх благословил его работать резчиком по дереву при благо-украшении иконостаса Спасо-Преображенского собора.
Житие молодого подвижника сообщает о том, что своей подвижнической жизнью преподобный Елеазар скоро приобрел уважение всей братии и любовь игумена Иринарха, но «не того желала смиренная душа его, она стремилась к новым подвигам уединения и безмолвия».
В 1612 году Иринарх благословил Елеазара удалиться в пустыню на остров Анзер. Видимо, в те годы, когда на Большом Соловецком острове шло активное строительство, а число братии, трудников и стрельцов уже значительно превышало тысячу человек, уединенный Анзер, входящий в состав Соловецкого архипелага и расположенный в 20 километрах к северо-востоку от монастыря, был единственным местом, где можно было ревностно подражать великим соловецким началоположникам — Савватию, Зосиме и Герману.
На Анзере, куда Елеазар уходит «тайно», он строит келью на берегу озера Круглое, где в безмолвии и трудах проживет четыре года.
Здесь, во исполнение нестяжательских обетов Древней Церкви, а также слов преподобного Нила Сорского: «Очисти келью свою, и скудость вещей научит тя воздержанию, возлюби нищету и нестяжание, и смирение», — пропитание инок добывал трудом рук своих. Аскет изготавливал деревянную посуду и оставлял ее на пристани, а взамен от рыбаков-поморов и проходивших мимо острова купцов получал хлеб и прочие припасы.
По истечении четырех лет Елеазар покинул свою келью на озере Долгом (ныне Большое Елеазарово) и перешел ближе к побережью, к ветхой церкви Николая-угодника, перенесенной на Анзер с Большого Соловецкого острова в 1583 году. Молва об отшельнике достигла не только Большого Соловецкого острова, но и материка. Со временем к нему стали притекать любители безмолвного и пустынного жития.
Среди собравшихся братий Елеазар установил древний чин скитского жития по примеру святых Отцов. Кельи иноков были поставлены на значительном удалении одна от другой. Лишь в субботу вечером и накануне праздников отшельники собирались в храме для общей молитвы, в которой проводили всю ночь и следующий день. Молитва, песнопение, пост, чтение Божественного Писания и сочинений Отцов Церкви, работа на огороде и рукоделие составляли их ежедневные занятия.
Патриарший клирик Иоанн Шушерин в 80-х годах XVII века так описывал жизнь анзерских отшельников: «В те времена отцы на острове держали такой обычай, что келья от кельи отстояла на два поприща (около полутора километров. — М. Г.) и на столько же от церкви, и во всякой келье жило по одному брату. Всего на том острове братии было двенадцать человек, правилу же они следовали такому: в вечер субботу собирались в церкви и служили вечерню с повечерием, а затем, не расходясь, и утреню. Прочитывали все двадцать кафизм (кафизма — раздел Псалтири, всего 20 разделов. — М. Г.), после десяти кафизм — воскресное Евангелие толковое (Псалтирь же когда читали, вся братия сидела). И, так проведя всю ночь за Божественной службой, с наступлением дня совершали Священную Литургию, после чего давали друг другу целование и, испросив друг у друга святых молитв, расходились по кельям до следующей субботы».
Историк В. О. Ключевский писал: «В Древней Руси различали три вида иноческой жизни: общежитие, житие особное и отходное. Общежительный монастырь — это монашеская община с нераздельным имуществом и общим хозяйством. Отходному житию посвящали себя люди, стремившиеся жить в полном пустынном уединении, лощении и молчании; оно считалось высшей ступенью иночества, доступной лишь тем, кто достигал иноческого совершенства в школе общего жития. Особное житие вообще предшествовало монастырскому общежитию и было подготовительной к нему ступенью. Оно было очень распространено в Древней Руси как простейший вид иночества и принимало различные формы. Иногда люди, отрекавшиеся или помышлявшие отречься от мира, строили себе кельи у приходского храма, заводили даже игумена как духовного руководителя, но жили отдельными хозяйствами и без определенного устава. Такой монастырь — “особняк” составлял не братство, а товарищество, объединявшееся соседством, общим храмом, иногда и общим духовником».
Наиболее известным примером «особного» жития в Русской Церкви была пустынь преподобного Нила Сорского, духовного вдохновителя нестяжательского движения «заволжских старцев». «В основах своих Заволжское движение есть новый опыт, аскеза и искус духа,— замечает историк Церкви и богослов протоиерей Георгий Флоровский. — Заволжское движение в начале было, больше всего, исканием безмолвия и тишины. Это был решительный выход и уход из мира, бдительное преодоление всякого “миролюбия”. Потому и образ жизни избирается скитский, уединенный, — “общежитие” кажется слишком шумным и слишком организованным. Нестяжание и есть именно этот путь из мира,— не иметь ничего в миру... Правда Заволжского движения именно в этом уходе, — правда созерцания, правда умного делания».
Интересно, что именно на Соловках на фоне гигантского общежительного Спасо-Преображенского монастыря возникает скит Елеазара как своеобразная духовная антитеза, как дань аскетическим заветам преподобных Савватия, Зосимы и Германа, а также святителя Филиппа, для которых анахоретские традиции Древней Церкви были тем неизменным фундаментом, на котором стоит монашество вообще.
Подражая своим великим предшественникам, преподобный скитоначальник идет дальше, духовно и творчески переосмысливая опыт старцев. С одной стороны, Елеазар верен классическим топосам аскетического бытования, он «налагает на себя усиленные труды» — колет дрова, копает землю, перетаскивает огромные валуны для строительства, носит на теле тяжелые железные вериги. Но с другой стороны, являет примеры известного интеллектуализма и умственного напряжения для «пользы душевной»: он переписывает духовные книги, штудирует сочинения святых Отцов Церкви, пишет «истолкование» чина монашеского келейного правила и, наконец, составляет скитскую библиотеку, куда вошли «от Божественных Писаний различные повести, и три книги Цветника написал своей рукой уставом». Впоследствии эта библиотека станет одной из богатейших на острове, а книги из ее собрания станут настольными для многих поколений анзерских монахов.