18 марта 1620 года соловецкий игумен Иринарх доложил патриарху Филарету о том, что на Анзерском острове живут старцы с преподобным Елеазаром «пустынным обычаем немалое время, а храму у них в той пустыни нет». Филарет благословил построить для ан-зерских отшельников «деревянную церковь о двух престолах: в честь Живоначальной Троицы и во имя преподобного Михаила Малеина». Также святейший постановил: «Пустынникам иметь содержание от Соловецкого монастыря, не вмешиваясь в управление монастырскими угодьями, быть в послушании у соловецкого настоятеля и соборных старцев, самоволия и бесчиния не делать, мирских людей к себе не принимать, всячески удаляясь молвы и смятения».
«Питание их (анзерских отшельников) было большей частью от государевой милостыни, — пишет Иоанн Шушерин, — каждому брату в год по три четверти положенной меры муки, да приношения от рыбаков, да плоды, какие обретались на том острове».
Из государевой грамоты Соловецкому Спасо-Преображенскому монастырю: «Повеле у них в пустынном месте окиянском от отца соловецкия обители начальником своим, монастырскими плотники воздвигнута церковь во имя Живоначальной Троицы и к ней придел преподобного Михаила Малеинского своего государева тезоименитого ангела. И по их царскому и святительскому указу церковь поставить по размеру тех местных и деисусных икон».
Через год в скиту был возведен и освящен храм, по которому скит и получил название Троицкого Анзерского.
Традиция особого почитания Святой Троицы в Русской Церкви восходит к возвышенному сердечному горению преподобных Сергия Радонежского, Стефана Махрищского, Григория и Кассиана Авнежских. Не будучи искушенными богословами и книжниками, святые старцы второй половины XIV столетия удивительным образом прозрели и постигли, пожалуй, самый непостижимый и таинственный догмат, сделав его предметом постоянной молитвы и богомыслия.
«Никто не может ясно и полно постичь умом и выразить словом догмат о Пресвятой Троице, сколько ни читай Божественное Писание. Истинно верующий и не берется за это, но, приемля с верою написанное, в том одном пребывает, ничего более не исследуя, и, кроме написанного и того, чему научен, совершенно ничего другого не может он сказать пытливым и самонадеянно дерзающим исследовать Божественное Писание» (преподобный Симеон Новый Богослов).
Именно непостижимость умом, но стяжание Духа Святого сердцем, всем естеством становится основополагающей максимой иноческой практики Северной Фиваиды.
Преподобный Елеазар словно как бы отматывает время назад и с высоты XVII столетия вновь припадает к мистическому опыту подвижников «Сергиевской плеяды». Будучи автором «Грамоты о видениях и откровениях», иконописцем, резчиком и переплетчиком, анзерский скитоначальник много времени уделяет внутренней умной молитве, которую он совершает всегда, особенно во время «усиленных трудов» физических, когда ум освобождается от мудрования и соблазнов и не остается ни сил, ни времени на «самонадеянное дерзание».
В 1633 году Анзерский Троицкий скит был отписан от Соловецкого монастыря и обрел самостоятельность. Скорее всего, таким образом была отмечена заслуга Елеазара, предсказавшего царю Михаилу Федоровичу рождение наследника. Для этой надобности преподобный в 1628 году был специально вызван в Москву, где в Чудовом монастыре молился о даровании государю наследника мужского пола.
В 1638 году государь передает Троицкому скиту 900 рублей денег на строительство каменной церкви, «а уставщиком каменщиком от него великого государя в Анзерский скит послан с Москвы Трефил Шарутин», незадолго до того строивший Теремный дворец в Кремле. Однако лишь в 1647 году в значительно удешевленном варианте стройка была начата. По понятным финансовым причинам от услуг Трефила Шарутина пришлось отказаться, призвав соловецких каменщиков, которые и возвели каменную Троицкую церковь к 1650 году.
Вспоминая непримиримую решительность преподобного Нила Сорского к принятию разного рода богатств и даров от власть имущих, нельзя не согласиться с тем, что на Соловецком острове, который воспринимался Москвой в первую очередь как военно-стратегический форпост на северных рубежах царства, а впоследствии Российской империи, противостояние «иосифлян» и «нестяжателей», вернее сказать, их потомков, складывалось не в пользу вторых.
Таким образом, преподобный Елеазар становится активным сподвижником соловецкого игумена Ири-нарха, проявляя в устройстве Анзерского скита незаурядный талант администратора и организатора стройки. Согласно монастырским описям конца XVII века, к зданию Троицкой церкви были пристроены трапезная и притвор, а венчали ее три главы, обитые лемехом. На некотором отдалении от храма высилась шестигранная деревянная колокольня с шатром, завершавшаяся не крестом, а «прапорцем» (флажком-флюгером), чтобы «знать ветров дыхание». Деревянные кельи по периметру окружали храм, а в стороне от основных построек скита располагались хлебный амбар «на осьми столбовых ногах» с сушилом наверху и амбар для ржаной муки. На берегу Троицкой губы были устроены валунная пристань и якорный амбар, рядом с которыми были сложены для просушки бревна, приготовленные для строительства келий, и тесницы (тесаные доски) для монастырских карбасов.
Из книги С. В. Максимова «Год на Севере» (1890):
«Ехали мы лесом часа два. За лесом началось поле, на конце которого стоит избушка и в ней живут два монаха-перевозчика. У избушки этой надо было оставить лошадей и садиться в карбас, на котором предстоял путь через салму (пролив) в 4 версты 300 сажен. Ветру никакого не заводилось: привелось ехать на гребле, между тем как быстрина течения здесь поразительна; к тому же на то время вода на том берегу распалась, как выразился наш перевозчик, т. е. пошла на прибыль, начался прилив и обещал нам навстречу сувой (беспорядочное морское волнение при встречных течениях), но сувой оказался несильным, и мы, хотя и медленно, но прошли его при помощи только двух весел. По пути нам морем играла белуха у самого карбаса и так близко, что можно было рассмотреть, как опрокидывала она свое огромное сальное тело в воду, выгибая над водой спину и выкидывая на шее фонтаном воду.
Через полтора часа езды были уже на берегу Анзерского острова, подле часовни, на месте которой, говорят, основатель скита Елеазарий работал в избушке деревянную посуду и потом продавал ее приходившим на Мурман поморам. Приготовленную посуду он, по преданию, выставлял на пристани, а сам удалялся в леса от людей. Приплывавшие поморы брали посуду, а в оплату оставляли хлеб и другие съестные припасы, по силе возможности. От часовни этой мы шли 2 версты пешком до Анзерского скита, раскинутого в ложбине, с каменными кельями (в них живет 14 монахов) и таковою же небольшою церковью. Вблизи скита этого ловятся лучшие соловецкие сельди и семга, и производятся по осеням промыслы тюленей и морских зайцев... На обратном пути в Анзерском скиту нам предложили варенцу и сливок, которых здесь, по словам монахов, в изобилии».
Очевидно, что к середине XVII века «особное» иноческое житие на Анзере уступило место киновии, общежитию, что полностью вписывалось в общий соловецкий уклад. Нельзя утверждать, что оно полностью угасло под натиском объективных социально-экономических условий существования островного монастыря, а также военно-политических и стратегических вызовов времени. Например, известно, что соловецкие анахореты спасались в самых уединенных местах архипелага вплоть до 20-х годов XX века, но монашеская структура обители в целом, вне всякого сомнения, претерпела кардинальные изменения — заповеданная преподобными Савватием и Зосимой молитвенная дисциплина свободного, а потому вдохновенного отшельничества уступила место дисциплине более гарнизонной, во многом завязанной на решение хозяйственно-административных и военных задач.
Если раньше на Соловках почти не было случайных людей, то теперь ряды островитян по большей части пополняли наемные рабочие, торговый люд, стрельцы.
С одной стороны, вычленить из этого огромного людского потока настоящих подвижников, готовых безоглядно следовать путем древних пустынников, было делом более чем непростым. А с другой — оказаться на острове с самыми благими намерениями и не стать при этом жертвой многих искушений — тоже требовало великого напряжения духовных сил и настоящего послушания.
Именно в это время, которое историк Г. П. Федотов назвал трагическим для русской святости, на Соловецкий остров прибывает тридцатилетний священник Никита Минов.
После семейной трагедии — смерти трех малолетних чад — Никита принимает решение покинуть Москву, где, как пишет патриарший ставрофор Иоанн Шу-шерин, увидел он «суету мира сего и непостоянство», и «обрести удобный путь ко спасению». Однако десять лет, проведенные в столице, не стоит списывать со счетов, потому как они, безусловно, оказали на молодого иерея должное влияние. Можно утверждать, что именно здесь он почувствовал свою силу как пастыря, проповедника, осознал себя опытным психологом, священнослужителем, умеющим найти путь к сердцу каждого богомольца.
На острове Никита Минов оказался около 1635 года. В это время игуменом Спасо-Преображенского монастыря был Рафаил, временно перемещенный на остров из Астраханского Троицкого монастыря, будущий архиепископ Астраханский.
В монастырских источниках не сохранилось никакой информации о Рафаиле, кроме той, что соловецким настоятелем старец пробыл всего лишь четыре года. То обстоятельство, что Никита Минов, приехав на Большой Соловецкий остров, почти сразу удалился на Анзер к преподобному Елеазару, говорит нам о том, что он изначально стремился именно к анзерскому скитоначальнику, духовный авторитет которого, видимо, значительно превышал авторитет игумена Рафаила.
Елеазар, что и понятно, не мог не обратить внимания на молодого энергичного священника, избравшего иноческую стезю сознательно и потому исполнявшего все послушания «по-старинному» — с молитвой и сердечным горением.
В 1635 году произошло пострижение Никиты Ми-нова в монашество с именем Никон. «Никон, живя там (в Троицком скиту. —