на остров для решения своих личных проблем (экономических, хозяйственных, торговых, служебных, военных), в силу объективных причин ушли от изначальной скитской строгости отцов-основателей, превратив Соловки в своего рода агломерацию, вмещавшую в себя и монастырь, и хозяйственный комплекс, и фортификационные сооружения, и стрелецкие казармы, и тюрьму.
Никон же, прошедший суровую школу анзерского послушания, изначально относился к этому островному «коловращению» резко отрицательно. Мы уже обращали внимание на то, что молодой священник, прибывший на Соловки в 1635 году, пожелал постричься во иночество именно в скиту преподобного Елеазара, а не в самом Спасо-Преображенском монастыре. Известно, что в те годы между Анзером и Большим Соловецким островом наблюдалось своеобразное противостояние, причем исключительно духовное, и Никон, спустя годы, наполнил эту оппозицию политическим, экономическим и богословским содержанием.
Можно утверждать, что перенесение мощей святителя Филиппа из Соловков в Москву летом 1652 года стало одним из этапов по усмирению гордой и богатой обители, нарочито презрительно и высокомерно относившейся к «беглецу» и «выскочке» Никону, взошедшему так высоко и теперь в силу церковной субординации требующему неукоснительного себе подчинения. Причем все, и соловчане в первую очередь, понимали абсолютную законность этих требований.
В то время личность Филиппа (Колычева) стала своего рода водоразделом, где каждый имел свою правду, свое понимание подвига Московского святителя и свое толкование знаменитых слов святого, сказанных им царю: «Наше молчание налагает грех на твою душу и всенародную наносит смерть. Если один из служителей корабля впадает в искушение, небольшую делает он беду плавающим, но если сам кормчий, то всему кораблю наносит он погибель... Не Сам ли Господь заповедал в Евангелии: больше сия любви никто же имать, да кто душу свою положит за други своя, и аще в любви Моей пребудете, воистину ученицы Мои будете; так мы мудрствуем и держим сие крепко».
В сложившейся на острове и вокруг него ситуации принципиальным было осмысление того, кто является «служителем корабля», а кто «кормчим».
У соловецких сидельцев ответ на этот вопрос созрел к весне 1669 года, когда келарь Азарий, казначей Симон, а также иные старцы приняли решение отказаться от соборной молитвы за царя и патриарха, что дало повод властям расценить бунт островитян не только как духовный, но и как политический.
Более того чернецы стали позиционировать себя как продолжатели дела святителя Филиппа, который выступил против бесноватого царя, тогда как они возвысили свой голос против патриарха-антихриста, предавшего «древлее благочестие» и заветы святых подвижников соловецких.
С другой стороны, мятежники не могли не понимать, что подобный поворот дела чреват для них самыми суровыми последствиями.
В книге «Соловецкое восстание 1667—1676 годов» О. В. Чумичевой читаем: «Общий настрой в монастыре в мартовские дни 1669 года был очень решительным. Все высланные утверждали, что повстанцы царю “во всем противны”. На Соловках шла энергичная подготовка к вооруженной борьбе. Устанавливался порядок караула, расписывались сотни и десятки. Готовилось к бою оружие. На городовых стенах появились запасы “каменья дробного”. Были приготовлены котлы для вара. Миряне упражнялись в стрельбе. Двести “летучих” людей было выделено, чтобы захватывать на море запасы продовольствия. Для них стояли наготове шесть карбасов с пушками».
Говоря об активности мятежников, мы, однако, не должны забывать о том, что тот, против кого по сути и было поднято это восстание, еще в 1666 году, то есть за год до начала активной фазы Соловецкого бунта, был извержен из патриаршества, священства, лишен епископского сана и сослан сначала в Ферапонтов, а затем в Кирилло-Белозерский монастырь.
Следовательно, решительные эпистолы так называемых «черных соборов» соловецкого духовенства, в которых имя Никона поминалось далеко не самыми лестными словами, были адресованы на тот момент уже рядовому монаху, заточенному и опальному, не имевшему ни власти, ни влияния как в церковной, так и в государственной сферах. В Кремле это понимали, как, впрочем, и то, что с каждым годом негодование соловецких сидельцев все более и более оборачивалось на царя, в котором мятежники видели прямого продолжателя «бесовского» дела Никона. Более того, поддержка монастыря местным населением, поморами (что объяснимо — Соловецкая обитель, говоря современным языком, была крупнейшим и богатейшим поставщиком рабочих мест на Беломорье) полностью вывела бунт за рамки спора о «древлем благочестии», о котором миряне, откровенно говоря, имели весьма отдаленное представление.
Соловецкое восстание стало объективным противостоянием московскому давлению, в первую очередь экономическому.
Скорее всего, именно осознание того, что на острове зреет или уже созрел антигосударственный протест, подвигло власть принять решительные меры по усмирению бунтовщиков. Лимит «большой осторожности» правительства по отношению к Соловкам, о котором пишет историк и славист С. А. Зеньковский (1907— 1990) в своей книге «Русское старообрядчество», был исчерпан.
Итак, 31 мая 1674 года воевода Иван Алексеевич Мещеринов прибыл на Соловки и сразу перешел к делу. По его приказу была спущена часть воды из пресного Святого озера, в результате чего в монастыре обмелели колодцы и остановилась мельница (впоследствии это привело к распространению массовых болезней и цинги). Также, по сообщению «Соловецкого летописца», Мещериновым было «выстроено вблизи монастыря 13 батарей и брустверов и начата работа шанцов, проведенных им почти под самые стены», откуда из пушек, пищалей и ружей был начат обстрел монастыря, неожиданно приведший к значительным потерям среди мятежников. Мощные каменные сооружения сослужили в данном случае защитникам обители плохую службу. Залетая во внутренние дворы и периметры монастыря, картечь и ядра рикошетили от стен, неся за собой тучи каменных смертоносных осколков. Иван Мещеринов сообщал в записке: «И они, воры, в туманные дни и в то время, как шанец в тех ближних местах не было, из монастыря тех побитых и рваных воров выносили в убогой дом к Анофрею и, завертя в парусину, без гробов в анбар метали».
Позже в Ануфриевской кладбищенской церкви (ныне не существующей) было найдено около двадцати трупов монахов и мирян, убитых при артобстрелах монастыря, а к осени 1674 года стрельцами Мещеринова было взято и достаточное количество пленных, которых в кандалах немедленно переправили на материк в Сумской острог для дознания.
В мае 1675 года осада Спасо-Преображенского Соловецкого монастыря была возобновлена с новой силой и энергией. Стрельцы полностью блокировали обитель со стороны гавани Благополучия и губы Долгой, а ежедневные гранатные обстрелы периметра с применением зажигательных ядер стали делом обычным и почти рутинным.
Первое оцепенение от столь внезапно и активно начавшихся военных действий прошло в монастыре к середине июля, и мятежники стали не только отвечать огнем из башенных орудий, но и наладили систему жизнеобеспечения при непрекращающемся бомбометании со стороны государевых войск.
Некий псаломщик Сергий рассказывал: «И как де граната на кровлю падет, и кровли ломало, а проходов не пробивали... а зажигальные де ядра наметывали мокрыми войлоками и тем гасили».
Истовая готовность «умереть за крест и за молитву», ожидание мученической смерти, которая теперь, как казалось многим, была уже неизбежна, придавали защитникам монастыря особое экстатическое возбуждение, не предполагавшее никаких компромиссов и переговоров с людьми воеводы Мещеринова.
Впрочем, к поздней осени 1675 года время переговоров и уговоров прошло. Войска попытались организовать подкоп под Белую, Никольскую и Квасоваренную башни, но осажденные, узнав об этом, перешли в контрнаступление и, «укрываючись от гранатных ядер досками», остановили нападавших. Число погибших с каждой стороны росло день ото дня, но ни та ни другая сторона остановиться уже не могла. Черта здравомыслия была перейдена, а пролитая кровь застила глаза как соловчанам, так и воинам Мещеринова.
Штурм Соловецкого монастыря стал неизбежен. Он состоялся 23 декабря 1675 года. Отряду ротмистра Степана Потапова удалось подняться на стену в районе Сельдяной башни, но, наткнувшись на яростное сопротивление осажденных, атака захлебнулась, и со значительными потерями стрельцы были вынуждены отступить.
Второй штурм 22 января 1676 года стал последним и привел к падению Соловецкой крепости.
После длительного артобстрела, носившего скорее деморализующий для осажденных характер, 50 стрельцов через секретный ход в Белой башне, указанный монахом-перебежчиком Феоктистом, вошли в сушильную палату, затем добрались до монастырских ворот и открыли их. Защитники заметили свершившееся слишком поздно, когда регулярные части Мещеринова стали вливаться в монастырский периметр. Те 30 человек, которые бросились на них с оружием, были почти сразу перебиты.
Финальный же этап трагедии развернулся на подступах к Трапезной палате.
О. В. Чумичева так описала это событие: «Последние защитники монастыря заперлись в “розных палатах” и — главное — в Трапезной. Высокое здание, на втором этаже которого располагалась Трапезная, опирается на прочный валунный фундамент. Дикий камень чередуется с кирпичом и в стенах здания. Перед входами — с северной и западной сторон — расположены два высоких крыльца с узкими лестницами. Подняться в Трапезную большому количеству людей одновременно нельзя. В XVII веке окна Трапезной были узкими, похожими на бойницы, поэтому штурм ее потребовал немалых усилий. Здание обстреливали, в окна метали гранатные ядра. Часть защитников погибли, многие были ранены».
В результате штурма монастыря было пленено 63 человека. Из них 35 были посажены в тюрьму, а 28 казнены.
На то, что произошло в Соловецкой обители потом, существуют две точки зрения — официальная, государственная, и защитников монастыря, старообрядческая. Каждая из них, что и понятно, не может трактоваться нами как истина в последней инстанции. Впрочем, рассматривая каждую из них, сопоставляя факты и цифры, можно прийти к более или менее объективной картине произошедшего.