Согласно первой версии, после взятия монастырь подвергся безудержному разграблению. Вскоре прибывший на остров князь В. А. Волконский учинил расследование, в ходе которого большая часть награбленного была возвращена монастырю, а сам Иван Алексеевич Мещеринов и его сын взяты под стражу по обвинению в хищении государственного имущества и жестоком отношении к арестованным насельникам монастыря. Никакой конкретной официальной информации об этом «жестоком отношении» не сохранилось, а также и о том, как именно были казнены 28 приговоренных к смерти соловчан.
Известно лишь, что 63 пленных мятежника были или сосланы в отдаленные северные монастыри и остроги, или посажены на цепь в соловецких подземельях.
Вполне естественно, что годы осады монастыря и десятки погибших под стенами обители стрельцов не могли не наложить отпечаток на поведение победителей, ворвавшихся в монастырь в кромешной темноте зимней ночи с 22 на 23 января 1676 года, и мы можем только догадываться, что происходило на «острове мертвых» в те дни.
Скорее всего, появление на Соловках князя Волконского говорит о том, что информация о зверствах стрельцов дошла до Москвы, и было принято решение остановить начавшийся на острове беспредел.
Второй взгляд на трагедию, старообрядческий, напротив, не жалеет красок в описании чудовищного Соловецкого погрома, устроенного захватчиками древней обители.
Основным источником в данном случае является составленная Семеном Денисовым в XVIII веке «История об отцах и страдальцах Соловецких иже за благочестие и святые церковные законы и предания в настоящее времена великодушно пострадаша».
Читаем в «Истории...»: «..Дельною яростию вскипев (стрельцы), смерти и казни различны уготовав: повесити сия завеща, овыя за выю, овыя же и множайшия междеребрия острым железом прорезавше, и крюком продевшим на нем обесити, каждаго на своем крюке. Блаженнии же страдальцы с радостию выю в вервь вдеваху, с радостию ноги к небесным тещи уготовляше, с радостию ребра на прорезание дающе».
На известном лубке XIX века «Воевода Мещеринов подавляет Соловецкое восстание» в подробностях изображены лютые зверства стрельцов, которые избивают иноков, подвешивают их за ребра на крючьях, расстреливают из пушек. Также старообрядческие источники сообщают, что много соловецких страстотерпцев было утоплено в прорубях, затравлено собаками, заморожено на льду и заживо сожжено.
Чудовищные кровавые картины, словно пришедшие из времен опричного разгула грозного царя Иоанна Васильевича, стали частью повседневной соловецкой жизни зимой 1676 года. Непогребенные, со следами ужасных истязаний тела «соловецких сидельцев» можно было встретить не только на территории монастыря (в местах столкновения со стрельцами), но и на берегах моря и Святого озера. Лишь к весне трупы защитников монастыря были собраны и захоронены на острове Бабья Луда при входе в бухту Благополучия, а над братской могилой стрельцов возвели деревянную Таборскую часовню в полуверсте от монастыря.
Тягостное состояние от посещения острова в то время не могло не передаться с богомольцами и стрельцами на материк. Вероятно, так и сложилась знаменитая песня об «Осаде Соловецкого монастыря»:
Потянули-то ветры буйны
С полуденную сторонку,
Уносило-то воеводу
Ко монастырю святому,
Ко игумену честному,
Как ко светам-то преподобным,
Соловецким же чудотворцам,
Как стрелял, стрелял воевода
Во соборну-то Божью церковь...
Говорил-то все игумен монахам:
«Вы не бойтесь-ко, мои дети,
Не страшитесь-ко этой страсти!
Мы по-старому ведь отслужим —
С Христом в Царстве с им пребудем».
Восстановление мирной монашеской жизни в монастыре на Большом Соловецком острове требовало, разумеется, значительных усилий — как моральных, так и материальных.
Как сообщает «Соловецкий летописец», «для приведения Соловецкой обители в прежнее состояние и для восстановления порядка по указу царя Феодора Алексеевича и по благословению патриарха Иоакима прислан был из Тихвинского монастыря в Соловецкий настоятелем архимандрит Макарий, из Сийского монастыря келарь Иларион и казначей Феодосий».
...Удивительным образом состояние разорения и пустоты, царившее в Соловецкой обители после подавления мятежа, уже при других обстоятельствах и в другие годы описал бывший заключенный Соловецкого Лагеря Особого Назначения Борис Солоневич: «В громадном Преображенском соборе царила полутьма. Несколько тусклых электрических лампочек едва освещали длинные ряды сплошных нар, заваленных спящими человеческими телами. За грязными абажурами ламп вверх к куполу тянулась жуткая тьма, казавшаяся небом безлунной ночи. В соборе было холодно. Несколько железных печурок с длинными жестяными трубами нагревали только небольшое пространство около себя. Около каждой такой печурки группировались оборванные люди, старавшиеся высушить свои лохмотья и согреть окоченевшие тела. Изредка гудевшая извне вьюга проникала в собор через какие-то разбитые окна или щели, и тогда сверкающие серебром струйки снежинок проносились около лампочек и шипели на трубах печей. В роте № 13 было тихо. Только кое-где заглушенный гул разговоров нарушал эту тишину. Большинство уже спало мертвым сном усталости. На крайних нарах, на возвышении бывшего алтаря лежала небольшая человеческая фигура, прикрытая пальто. Иногда лежащий медленно поворачивался, и тогда из-под края пальто показывалось измученное лицо седого старика. В полумраке собора это лицо часто казалось мертвым, и только порывистые движения да изредка тихие стоны показывали, что старик еще жив».
После разгрома соловецких бунтовщиков моральный и психологический удары, нанесенные по традициям и стилю жизни обители в целом, были столь ужасны и очевидны, что должны были пройти десятилетия, дабы Спасо-Преображенский монастырь оправился от свершившегося.
К началу 80-х годов XVII века в обители произошла полная ротация насельников и соборных старцев, островной гарнизон был укомплектован дополнительными силами стрельцов, а согласно указу царя Федора Алексеевича монастырь начал строительство в Сумском остроге деревянной крепости для защиты от немецких и шведских войск.
Преодоление последствий Соловецкого мятежа велось по всем направлениям. В частности, архиепископ Холмогорский и Важский Афанасий (Любимов) строго наставлял архимандрита Илариона: «В обители пребывая немалое время, рассмотрев чин монастырский, видел некие дела, требующие исправления... заповедаю вам: да не один монах от братии вашей — и пострижен-ники Соловецкия лавры, и пришедшие, и терпевшие многие лета во общем житии своего спасения ради — таковых на вселенную по своей воле с острова хотящих отходити да не отпустите, и за таковыми повелеваю погони крепкия посылать... Приказываю накрепко лодейщикам, и карбасникам, и богомольцам всем, чтоб без нашей общей воли никого утайкою с острова на вселенную не свозити... Завещаю не держать всякого отреченного пития, сиречь вина горячего и треклятой табаки...у всяких богомольцев то вино запечатывать... и таковых присланных людей держать под крепким началом и воли им никакой ни в чем не давать».
Впрочем, введение новых жестких правил въезда и выезда на остров происходило не без издержек. Так, в царской грамоте от 9 апреля 1684 года уже было указано богомольцев в Соловецкий монастырь «пропущать безо всякого задержания и поголовных денег». Хотя мздоимство и произвол стрелецких голов и сотников продолжали процветать, явившись закономерным итого ужесточения государева режима в Поморье в целом — как на материке, так и на Соловецком острове.
Год 2000-й.
Непонятное время суток какое-то...
Вроде бы над Секирной даже солнце выбирается из клокастых, несущихся бог знает куда облаков, а у подножия горы почти ночь, непроглядная темень из-за сгрудившихся, повалившихся друг на друга деревьев, столь напоминающих приговоренных к расстрелу арестантов. Вот они лежат со связанными за спиной колючей проволокой руками, ждут своей участи, что-то бормочут, притом что большинство из них не знают ни одной молитвы.
На какое-то мгновение солнце все же пробивается через летящие куски серой ваты, словно выдранной из больничных тюфяков, и освещает склон горы, из которого торчат сапоги.
— Вот с этих сапог-то все и началось. — Малышев снимает резиновые сапоги, аккуратно ставит их у самой двери, проходит на кухню, приглашает к столу. — Нет, не с этих, не с резиновых, а с яловых, тех, что прошлой весной на Секирке нашел.
— То есть как? — спрашиваю.
— А вот так...
Малышев приехал на Соловки в середине 70-х и где только не работал за это время: в музее экскурсоводом, лесником, в охотохозяйстве, в охране островного аэродрома, на огаровом заводе или на «водорослях» в Реболде — так тут называли артель по добыче водорослей и морепродуктов. Тогда же начал собирать материал по Соловецкому Лагерю Особого Назначения, сокращенно — СЛОН. Ходил по острову с фотоаппаратом и снимал следы лагеря, понимая, что пройдут годы и все забудется.
— Вот, — Малышев достает из шкафа свой фотоаппарат — немецкий Contax 30-х годов, — надежная машина, а ведь он ровесник здешних событий.
И сразу же представляется некий молодой немецкий инженер, приехавший на остров по приглашению руководства ОГЛУ—НКВД помогать строить здание Соловецкой Тюрьмы Особого Назначения, СТОН, сменившей в начале 30-х годов СЛОН. Разумеется, член НСДАП, разумеется, атлетического сложения, делает по утрам на берегу Святого озера физзарядку, разумеется, увлечен фотографией, и этим самым фотоаппаратом Contax снимающий прекрасные северные пейзажи и зэков — естественно, по договоренности с лагерным начальством.
— Мы так и называем ее — «немецкая тюрьма», это рядом с кирпзаводом. — Малышев бережно кладет фотокамеру на подоконник. — Так вот о тех самых яловых сапогах. Прошлой весной, как только сошел снег, выдвинулся я на Секирку, но не по главной дороге, а со стороны моря, по охотничьим тропам. Тут редко кто ходит, местность заболоченная, к прогулкам не располагающая, но мне по работе в зверосовхозе знакомая. К подножию горы вышел где-то к часу дня, посмотрел на небо — развиднелось, развел костер, сверился с картой, перекурил и начал восхождение туда, где стоял Алексей Максимович Горький, в 1929 году посетивший СЛОН.