Комендантская — здание № 2. Это помещение поделено на несколько отсеков, предназначенных для различных отделов управления лагерей — административного, хозяйственного и т. д. Специализированная рота, расквартированная в бараке № 4, состоит из портных, сапожников, столяров и других специалистов, которые удовлетворяют нужды администрации и красногвардейцев... Высокое лагерное начальство проживает в небольшой рыбацкой деревушке, недалеко от проволочного забора. Во время дежурства старшее должностное лицо квартирует в лагере».
И еще одно описание Кемьперпункта на острове Революции, оставленное бывшим соловецким заключенным Валентином Казимировичем Вороновичем: «Внешний периметр двойной ограды представляет собой глухой высокий забор из досок с путаной колючей проволокой сверху. Внутреннее ограждение — частая решетка из колючей проволоки, приколоченной к высоким деревянным столбам. Полоса между заборами охраняется собаками, цепи которых пристегнуты к проволокам, растянутым между вышками так, чтобы эти звери могли бегать вдоль ограждения туда и обратно, контролируя всё пространство. В темное время суток на вышках включаются прожектора».
Во второй половине 20-х годов Кемь по сути стала ключевым пересыльным пунктом ГУЛАГа на Русском Севере, а также наряду с Медвежьегорском, Каргополем, Беломорском и системой лагерей Кольлаг и Онегалаг заняла одно из ведущих мест в лагерной экономике СССР.
В конце 20-х годов в городе был построен комплекс каменных зданий Управления Соловецких Лагерей Особого Назначения (УСЛОН). Кроме разного рода административных служб тут находились магазин, парикмахерская и ресторан «Прибой». В соседних зданиях располагались гостиница для сотрудников НКВД, баня и КЭС — Кемская электростанция, возведенная специально для обеспечения жизнедеятельности УСЛОНа. На тот момент в Кеми было также каменное здание бывшего казначейства Соловецкого монастыря 1763 года (ныне Кемский краеведческий музей) и Благовещенский собор 1903 года постройки. В остальном город был деревянным.
Расположенный в самой непосредственной близости от Кемского УСЛОНа храм действовал вплоть до 1934 года, после чего был закрыт и превращен в склад.
Особое место среди кемских достопримечательностей занимает деревянный Успенский собор, который каким-то чудом сохранился до наших дней.
Известно, что храм был заложен в 1711 году в честь победы над шведами в Северной войне. Освящение произошло, впрочем, лишь пять лет спустя. На протяжении всей свой истории вплоть до закрытия в конце 20-х годов XX века Успенский собор являлся подворьем Соловецкого монастыря, что, видимо, обусловило его прекрасную сохранность.
То обстоятельство, что Кемьперпункт находился в 12 километрах от города на Поповом острове в Рабочеостровске, безусловно, наложило определенную печать на жизнь Кеми 20—30-х годов.
В городе не было заключенных, но близость лагпункта и пересыльной тюрьмы ощущалась во всем. В первую очередь в том, что подавляющее большинство жителей Кеми так или иначе было задействовано в системе УСЛОН ОШУ - лагерные хозслужбы, конвой, лагерная ж/д. Также в Кеми проживала вся командная верхушка УСЛОНа, что до определенного момента превратило город в престижное место с соответствующим материальным и продовольственным обеспечением.
Разумеется, кемляне знали о том, что творится на острове Революции, но говорить вслух об этом было не принято, да и опасно.
Из показаний бывшего командира Пятой пересыльной роты Кемьперпункта Майсурадзе А. И. от 7 мая 1930 года:
«Помещение Пятой роты, где принимались прибывающие этапы, было рассчитано на 220 человек, а приходилось вмещать до 2000—2500... Этапы прибывали ежедневно громадными партиями. Приблизительно в таком количестве происходила и отправка по командировкам. Сбор партий к отправке никогда не был нормальным. По одному списку в ротах нужно было выкликнуть иногда до 2000 человек... часто возникала путаница со списками, появлялись “мертвые души”. А на дворе вьюга или мороз с ветром. В лагере всё и всегда делалось на открытом воздухе, независимо от погоды, так как помещений не было. Пятая рота в период приемов и отправок партий представляла из себя беспрерывно кипевший котел, перемешивающий в себе людей и вшей, больных и здоровых... Заключенные, на долю которых выпадало недельное пребывание в пересыльной роте, из-за отсутствия места по 5—6 суток проводили без сна, и были случаи, когда они валились без сознания на несколько часов».
Воспоминания о каторжных работах в Кемьперпункте оставил также бывший соловецкий заключенный Борис Солоневич:
«Изо дня в день не по 8, а по 14, по 16 часов в сутки, голодными и замерзающими мы работали поздней осенью в ледяной воде Белого моря. В ботинках и легких брюках, по колено в воде я часами вытаскивал багром из воды мокрые бревна и, уходя в нетопленый барак, на себе самом сушил мокрую обувь и одежду... И за эту работу мы получали фунт хлеба, тарелку каши утром и миску рыбного супа днем. Мне страшно вспомнить этот период... Я выжил благодаря своему крепкому организму, закаленному спортом, но потерял почти все свое зрение».
Особенно ситуация в лагпункте на Поповом острове осложнялась, когда закрывалась навигация, а этапы продолжали безостановочно прибывать. Места катастрофически не хватало, под размещение заключенных приспосабливались самые немыслимые помещения и площади. Для тех, кому удавалось пережить страшную кемскую зиму, отправка на остров становилась своего рода избавлением, а подобие жизни или даже смерть на Соловках казались не такими чудовищными, как здесь, посреди черных гранитных луд, на этих плоских, заросших кривым редколесьем берегах в самой горловине Белого моря.
Из журнала СЛОН № 4 за 1924 год:
«В Кемском пересыльном лагере в ожидании отправки на “таинственный” остров все мы, конечно, интересовались, что нас ждет там, где предстоит жить годы. Слухов, разумеется, ходило много. Одни уверяли, что на Соловках неимоверные строгости: расстрелы, каменные мешки, где волосы заключенных примерзают к стене зимой, выставление голыми “на комаров” летом и тому подобные страсти. Другие, напротив, говорили, что в Соловках вежливое обращение с заключенными, хорошая пища в достаточном количестве, прекрасные теплые помещения, неутомительный труд. Причем все в один голос хвалили нынешнее начальство, награждая его эпитетами “строгое”, но, добавляя, справедливое, относя всякие ужасы к безвозвратному прошлому».
20 июня 1929 года на причале в Рабочеостровске происходило активное движение. Ждали высокое начальство из Москвы, а посему все работы по погрузке и выгрузке производились в авральном порядке. Заключенные в нижнем белье (никакой иной казенной одежды, кроме нижнего белья, в лагпункте того времени не выдавалось) бегали подгоняемые истошными воплями надзирателей. Когда же стало ясно, что работа не будет выполнена в срок, а избавиться от полуголых, едва живых заключенных быстро не получится, притом что высокие гости уже въехали на автомобилях на территорию Рабочеостровска и направляются на причал, было принято следующее решение.
Этот эпизод впоследствии описал бывший соловецкий заключенный Дмитрий Сергеевич Лихачев:
«Командовал группой (партией) заключенных уголовник, хитрый и находчивый, и он “догадался”, как скрыть на голом острове голых заключенных. Он скомандовал: “Стройся”, “Сомкни ряды”, “Плотнее, плотнее” (здесь шли рулады матерной брани), “Еще плотнее! Такие-сякие!!!”, “Садись на корточки”, “Садись, говорю, друг на друга, такие-сякие!!!” Образовалась плотная масса человеческих тел, дрожавших от холода. Затем он велел матросам принести брезент и паруса (на “Боком” (лагерный пароход «Глеб Бокий», бывший монастырский «Святой Савватий». — М. Г.) были еще мачты). Всех накрыли».
Именно в этот момент к причалу подъехали автомобили, из которых вышли член Коллегии ОГПУ СССР Глеб Иванович Бокий (в честь которого и был назван пароход СЛОНа), начальнику СЛОНа Александр Петрович Ногтев, заместитель начальника Арвид Яковлевич Мартинелли, а также пролетарский писатель Алексей Максимович Горький с сыном Максимом и его супругой Надеждой Алексеевной Пешковой, имевшей прозвище «Тимоша».
Оживленно общаясь с руководством лагеря, Горький, разумеется, не обратил внимания на расстеленные рядом с причалом огромные куски брезента, и лишь когда пароход отвалил от пирса и встал на курс, брезент сбросили и заключенным разрешили встать.
Вернувшись из той поездки, Алексей Максимович опубликовал в «Известиях», а также на страницах журнала «Наши достижения» очерк «Соловки», в котором описал (соответствующим образом) быт заключенных Соловецкого Лагеря Особого Назначения.
Прочитаем некоторые выдержки из этого очерка, чтобы понять, почему посещение Горьким Соловков летом 1929 года до сих пор вызывает споры и рождает обвинения «буревестника пролетарской революции» в конформизме.
Писатель об острове: «Суровый лиризм этого острова, не внушая бесплодной жалости к его населению, вызывает почти мучительно напряженное желание быстрее, упорнее работать для создания новой действительности. Этот кусок земли, отрезанный от материка серым, холодным морем, ощетиненный лесом, засоренный валунами, покрытый заплатами серебряных озер, — несколько тысяч людей приводят в порядок, создавая на нем большое, разнообразное хозяйство. Мне показалось, что многие невольные островитяне желали намекнуть: “Мы и здесь не пропадем!”».
Писатель о тюрьме: «Хороший, ласковый день. Северное солнце благосклонно освещает казармы, дорожки перед ними, посыпанные песком, ряд темнозеленых елей, клумбы цветов, обложенные дерном». «Старостиха показывает нам комнаты женщин, в комнатах по четыре и по шести кроватей, каждая прибрана “своим”, — свои одеяла, подушки, на стенах — фотографии, открытки, на подоконниках — цветы, впечатления “казенщины” — нет, на тюрьму все это ничем не похоже, но кажется, что в этих комнатах живут пассажирки с потонувшего корабля».
Писатель о культурном досуге заключенных