Но при этом русский апокалипсис, замешанный на страхе и героизме, великих потрясениях и великих разочарованиях, измене и благородстве, притягивал к себе внимание человека, некогда сказавшего: «...что человек на Руси ни делает, все равно его жалко».
Поездка на Соловки в обществе людей, чье звероподобие страшило и одновременно влекло Горького, была актом этой потаенной жалости к самому себе в первую очередь. Алексей Максимович словно бы оказывался «на дне» и одновременно на вершине советской жизни, имел возможность погрузиться, как говорил Достоевский, в «фиолетовые глубины» зла, но в то же время дистанцироваться от зверств режима; он до слез жалел несчастных, накрытых брезентом заключенных (конечно, он все понял тогда на причале в Кеми), но и восклицал при этом, что «жалость унижает человека», впрочем, и без того уже униженного и растоптанного СЛОНом.
Можно ли разобраться в этом сложном, парадоксальном человеке сейчас?
Думается, что нет.
Более того, и сам Алексей Максимович не вполне понимал и осознавал, что именно движет им в тех или иных обстоятельствах, когда грани между жизнью и смертью почти не существовало и сделанный выбор слишком часто противоречил здравому смыслу.
Когда лагерный пароход «Глеб Бокий» вышел из Онежской губы в открытое море, Алексею Максимовичу предложили подняться в кают-компанию, где для высокого гостя уже был накрыт стол.
Но Горький, казалось, не услышал этого приглашения. Он продолжал стоять на палубе, пристально всматриваясь в береговую линию, которая постепенно растворялась в морской дымке.
Читаем в книге В. Кичкаса «Сатаниада. Соловецкие этюды» (Мюнхен, 1946):
«Всего шестьдесят четыре километра отделяют Соловки от материка с его скалистыми берегами, а какой поразительный контраст: берега острова покрыты яркой зеленой травой и густым лесом. Слева, в порту, виднеется белое здание УСЛОН — Управления Соловецкими лагерями Особого Назначения, а прямо навстречу пароходу надвигается кремлевская стена старинного Соловецкого монастыря. За ней в лучах утреннего солнца белели обезглавленные соборы и многоэтажные жилые дома. Легкие белые облака и тучи чаек дополняли эту спокойно-величественную картину. Берега Гавани Благополучия. Гу-у-ууу! Протяжно запел фабричный гудок. И снова тишина. Из еле заметного прохода в кремлевской стене вышли черные монахи, постояли, посмотрели на приближающийся пароход, печально покачали клобуками и медленно, гуськом пошли вдоль берега. Было удивительно в конце двадцатых годов видеть настоящих монахов. Много чему пришлось удивляться здесь на первых порах, например, тому, что все начальство внутренней охраны состояло из “бывших людей” и крупных уголовников: жестокий с подвластными князь Волконский, князь Н. Оболенский, капитан личного императорского конвоя Эрделли, а рядом садист осетин Жатов, одесский бандит Буйвол и многие другие...»
Заключенные прибывали на остров не только из Кеми.
Вот как описал Архангельский этап бывший соловецкий заключенный Вацлав Дворжецкий: «Река — Северная Двина... Загнали на пароход “Глеб Бокий”, в трюм, прямо на днище, шпангоуты торчат, вода по щиколотку. Заорали, зашумели: “Доски давай!” Взяли десяток парней — приволокли доски. Стояли сутки, пока загружали пароход. Пить, жрать охота, на оправку не выводят. Закрыли трюм — пошел, поплыли! Еще только через сутки накормили, дали воды. На палубу не пускают. Параши не поставили... А в трюме — друг на друге. Темно, вонь...»
После выполнения швартовки Алексея Максимовича, его сына Максима и его невестку Надежду Пешкову посадили на сохранившуюся на острове еще с монастырских времен бричку и повезли показывать местные достопримечательности.
Взгляд Алексея Максимовича был туманен и загадочен. Может быть, «буревестник пролетарской революции» прятался за него, а еще за свою немощь, артистическую неспешность, безупречно отыгранную еще его босяками, а еще за свои легендарные усы в стиле Фридриха Ницше наконец?
Вполне возможно. Прятался и подглядывал из своего укрытия за жизнью, за людьми, прекрасно понимая, что ровно таким же образом подглядывают и за ним те, кто его окружает.
Глава втораяЖизнь особого назначения
Холмогорский и Пертоминский лагеря. — Лагеря смерти. — Спецкомиссия ВЧК. — Перевоспитание, а не уничтожение. — Создание Соловецкого лагеря принудительных работ. — Революционные настроения среди монахов. Вениамин и Никифор. — Убийство отшельников. — Изъятие церковных ценностей на Соловках. — Матрица пенитенциарной системы СССР. — Совхоз «Соловки». — Пожар 1923 года. — Митрополит Мануил. — Пострижения в монастыре в начале 20-х годов. — Иночество в лагере. — Церковь Святого Онуфрия Великого. — 1923 год
Начало лагерному освоению Русского Севера было положено в 1920 году учреждением Холмогорского и Пертоминского концентрационных лагерей, которые по праву можно считать предтечами Соловецких Лагерей Особого Назначения.
Вскоре после бегства из Архангельска английских войск и входа в город частей РККА в феврале 1920 года ВЧК был развернут террор, который точнее было бы назвать актом возмездия. В первую очередь ликвидации подлежали офицеры, которые не смогли уйти из города морем вместе с остатками частей Северной армии генерал-лейтенанта Евгения-Людвига Карловича Миллера и Сибирской армии адмирала Александра Васильевича Колчака. Также тотальным репрессиям были подвергнуты гражданские лица, уличенные или просто подозреваемые в коллаборации с интервентами, — крестьяне, зажиточные горожане, дворяне, духовенство.
Местами концентрации и уничтожения более 25 тысяч арестованных стали уже бывший на тот момент Успенский женский монастырь в Холмогорах и бывший мужской Преображенский монастырь в Пертоминске.
В своей книге «Адский остров. Советская тюрьма на дальнем Севере» С. А. Мальсагов писал: «После поражения генерала Деникина и Врангеля (соответственно в конце 1919-го и в 1920-х) взятые в плен белые офицеры и солдаты, а также гражданские лица с отвоеванных у белых территорий — мужчины, женщины и дети — ссылались в Холмогоры этап за этапом. А после подавления Кронштадтского восстания в апреле 1921 г. все матросы, взятые под стражу большевиками в количестве около 2000 человек, тоже были присланы туда. Остатки колчаковской армии, различные сибирские и украинские атаманы, крестьяне из Тамбовской губернии, примкнувшие к антоновскому движению, десятки тысяч представителей интеллигенции всех национальностей и вероисповеданий, кубанские и донские казаки — все стекались широким потоком в Холмогоры и Пертоминск».
Анализ немногочисленных источников позволяет утверждать, что Холмогорский и Пертоминский лагеря, находившиеся в ведомстве Архгубчека, использовались исключительно как «лагеря смерти», иначе говоря, здесь изначально не предполагалось использование труда заключенных, а также их более или менее длительное содержание.
Способы уничтожения этапов варьировались от расстрелов с применением тяжелых станковых пулеметов (от 10 до 100 человек в расстрельной партии) до потопления на баржах в Северной Двине или близ восточного берега Унской губы Белого моря.
И вновь читаем в книге «Адский остров. Советская тюрьма на дальнем Севере»: «Высшее начальство в этих лагерях назначалось Москвой и исполняло предписания, полученные оттуда. Средний и низший персонал состоял из арестованных чекистов, которые были сосланы по причине слишком очевидного грабежа, взяточничества, пьянства и других нарушений. Эти ребята, потеряв выгодные должности в Чрезвычайных комиссиях центральной России, свою неимоверную злость с неописуемой жестокостью вымещали на лагерных заключенных».
Информация о том, что происходит в Холмогорах и Пертоминске, разумеется, поступала в Петроград и Москву.
Сохранилось письмо некоего Степанова «многоуважаемому тов. Ленину В. И.» от сентября 1921 года:
«Многоуважаемый тов. Ленин В. И.
Известно ли Вам о творимых безобразиях на Севере, которые как раз дают обратные результаты в укреплении социалистического строя. Совершенные же преступления на Севере Вашим уполномоченным Михаилом Кедровым, его сподвижником бывшим председателем АрхЧК Смирновым останутся вековым памятником и укором в истории советского строительства. Таковой памятник неизбежно будет на острове Ельники в верстах 70 от Архангельска, где зверски расстреляны привезенные на баржах из Холмогорского лагеря, Москвы и Кубани беззащитные люди, свыше 7000 граждан, из пулеметов, голодных, истерзанных, большинство из которых люди образованные, могущие принести своему отечеству в строительстве лишь пользу. Известно ли Вам, что вместо бывшего древнего Холмогорского женского монастыря учрежден концентрационный лагерь, где люди мрут от голода и холода... Пора одуматься. Довольно крови, горя и сирот... Товарищи, остановитесь. Дайте Северу вздохнуть».
Бессмысленная и варварская ярость победителей, уничтожавших собственный народ, видимо, даже в столицах (Москве и Петрограде) вызвала настороженность. Так, в начале лета 1922 года в Архангельск прибыла специальная комиссия ВЧК с целью выявления нарушений социалистической законности, а также злоупотреблений лагерного руководства. По результатам проведенного расследования коменданта Холмогорского лагеря расстреляли, а прочий персонал был арестован и отправлен на Лубянку для проведения дальнейшего расследования.
Хотя обольщаться на сей счет не следует, в том смысле, что у руководства страны вдруг «открылись глаза» на творимые на севере РСФСР средневековые зверства. Просто политика партии в этом направлении к тому времени изменилась, а палачи в Холмогорах и Пертоминске не знали об этом.
Так, распоряжением СНК от 25 июля 1922 года все места заключения в РСФСР были переданы в ведение НКВД, что означало кардинальный пересмотр всей советской пенитенциарной системы: отныне на отечественные концентрационные лагеря возлагались не только задачи по обеспечению исполнения наказаний, наложенных на граждан в соответствии с советским законодательством, но и глобальные экономические задачи. Полуразрушенная за годы Гражданской войны страна нуждалась в рабочей силе, и многотысячная армия заключенных вполне подходила на роль трудовой армии, укомплектованной дешевой или вообще бесплатной рабочей силой.