зданные и от продолжительного покоя утучневшие кони с рвением вырываются из своих затворов и с большим стремлением и неистовством влекут своего всадника к погибели...».
Великим постом 1928 года в пустыне Вениамина и Никифора неожиданно появились два человека, назвались бездомными и попросились на ночлег. Откуда они узнали о соловецких монахах, давно прервавших общение с миром, особенно с тем «миром», который бушевал на Севере начиная с 1919 года, неизвестно. По долгу христианского странноприимства отшельники пустили незнакомцев, которые, впрочем, вскоре исчезли так же внезапно, как и появились.
Мы можем лишь предполагать, какие внутренние переживания и страхи испытали аскеты, почувствовав, что незваные гости пришли неспроста и действуют по дьявольскому наущению.
Предчувствия, увы, не обманули Вениамина и Никифора.
Накануне Пасхи незнакомцы вернулись вновь и убили старцев, после чего сожгли их келью, а также трупы преподобномучеников.
Лишь в июне 1928 года трагедия была раскрыта, убийцы были найдены (ими оказались комсомолец Иванов и рецидивист Ярыгин) и арестованы. На допросе они признались, что убили монахов в поисках сокровищ Соловецкого монастыря, которые Вениамин и Никифор якобы хранили в своей пустыни.
Ничего, кроме двух обгоревших келейных икон и убогой деревенской посуды, на пепелище найдено не было.
Рассказывая сейчас эту трагическую историю, вновь и вновь приходишь к убеждению, что время не просто остановилось на Соловках, его здесь как будто и нет. Ведь ровно таким же образом (или почти таким же) четыре века назад оборвалась жизнь святителя Филиппа (Колычева). Те же лживые обвинения и клевета, те же зависть и затаенные обиды, та же лютая жестокость и та же страшная смерть.
Драматический раскол соловецкой братии, о котором мы уже говорили, описывая события 1667—1676 годов, так и не был исчерпан. Болезнь была загнана глубоко, и любое социально-политическое потрясение лишь активировало процесс.
Так произошло и на сей раз.
Разорение монастыря по сути было начато руками части его же недавних насельников, искренне уверенных в том, что таким образом на острове будет восстановлена справедливость и «начальники-буржуи» будут наказаны.
Читаем показания бывшего ризничего Соловецкого монастыря Климента (Амосова): «...были представлены ценности Соловецкого монастыря представителям соввласти товарищам Тетерину и Павлову. Ценности были скрыты в двух местах: в стене — в проходе Преображенского собора и над алтарем Никольской церкви, откуда были перенесены в ризницу. Вещи, не принадлежащие к богослужению, были отобраны упомянутыми выше товарищами Тетериным и Павловым для доставления в Архгубчека».
Разумеется, это была не вина находившихся в безвыходном положении монахов, но их беда.
Весной—летом 1922 года, в соответствии с постановлением ВЦИКа об изъятии церковных ценностей, из Соловецкого монастыря было вывезено 158 пудов (2,5 тонны) драгоценных камней, золота и серебра.
Газета «Трудовой Север» от 4 июня 1922 года довольно подробно сообщает об этом:
«Изъятие прошло при полной поддержке и сочувствии монахов и настоятеля (непонятно, о каком настоятеле идет речь, ведь последний соловецкий настоятель Вениамин (Кононов) в то время находился в Холмогорском концентрационном лагере. — М. Г), которые еще до приезда комиссии устроили собрание с целью содействия изъятию. Изъято всего: серебра 84 пуда, золота 9 фунтов, серебряных крестов в золотой оправе — 11 штук, митр разноцветных с камнями — 9 штук, драгоценных камней: бриллиантов — 384, аметистов —120, топазов — 80, альмонтинов — 557, гранатов — 70, рубинов — 294, бирюзы — 190, изумрудов — 246, алмазов — 5, аквамаринов — 27, сапфиров — 4, жемчуга — 10, опалов — 1, всего 1988 шт. Вес камней от 1 до 30 карат...
Раки с “мощей” тоже сняты...
Все изъятое тщательно описано, упаковано и отправлено в центр...
В Соловецком монастыре остались неизъятыми до 500 парчовых и бархатных риз, которые монастырю сейчас совершенно не нужны».
Однако реставратор П. Д. Барановский оставил совсем иные воспоминания о том мероприятии: «В Преображенском соборе сняты в иконостасе складни. На иконах ободраны басменные обкладки — висят в некоторых случаях клочьями. Я прямо назвал сотрудникам Управления такой образ действия возмутительным варварством. Разрушен складень с литым образом Благовещения. Работа производилась так поспешно, что пол усеян серебряными гайками от риз. Снаружи разрушена фреска Знамения над входом в собор, которую разбили ломами вместе с каменной кладкой для того, чтобы снять серебряную ризу».
Лишь немногие знали тогда, что подобным образом шла подготовка территории монастыря и относящихся к нему скитов к устройству на острове лагеря особого назначения, находящегося в ведении ОГПУ НКВД.
Из протокола заседания Архгубисполкома, 1923 год: «Слушали: О Соловецких церквах, не состоящих на учете Главмузея, как не представляющих историко-художественного значения.
Постановили: Признать необходимым ликвидацию всех находящихся в Соловецком монастыре церквей. Считать возможным использование церковных зданий для жилья, считаясь с остротой жилищного положения на островах в связи с переводом туда лагерей... Имущество церквей передать через НКВД Управлению Северных лагерей, за исключением колоколов».
Так, начиная с весны 1923 года перевод всех Северных лагерей на Соловки уже по сути был решенным вопросом.
Зампред ГПУ И. С. Уншлихт рапортовал: «Северные Лагеря принудительных работ ГПУ организуются в целях осуществления необходимой изоляции наиболее опасного в социальном отношении элемента на территории СССР. Лагеря эти имеют специальное назначение — содержание под стражей политических и уголовных преступников, отбывающих наказание по внесудебным приговорам ГПУ, органов упраздненной ВЧК, а также подлежащих содержанию под стражей по постановлению Особой Комиссии по административной высылке».
Таким образом, можно утверждать, что Соловецкий Лагерь Особого Назначения (СЛОН) формировался как своего рода матрица пенитенциарной системы СССР, которая должна была быть взята за основу на всей территории страны.
О скоплении на острове самого разнообразного начальства, чиновников и, как бы сейчас сказали, силовых подразделений ВЧК—ГПУ—НКВД уже сообщалось в письме Г. А. Алексеева. Кардинальное переустройство жизни Соловков требовало, что и понятно, не только руководящих окриков, бесконечных постановлений, приказов и циркуляров, но и значительных финансовых вливаний.
До недавнего времени один из богатейших русских православных монастырей, как уже было отмечено в воспоминаниях П. Д. Барановского, давал изрядное количество поводов к безудержному воровству. Опять же контролировать средства, отпущенные государством на обустройство лагеря особого назначения на Белом море, было делом непростым, а порой так и вообще невозможным.
В ночь с 29 на 30 мая 1923 года в Казначейском корпусе, где располагалось правление совхоза «Соловки», вспыхнул пожар, который продолжался трое суток и охватил Настоятельский, Рухлядный и Квасоваренный корпуса, Трапезную палату, Успенский, Спасо-Преображенский, Троицкий соборы и Никольскую церковь, а также второй ярус колокольни. В результате пожара полностью сгорели монастырская библиотека и архив «Управления советского хозяйства на Соловецких островах».
Для расследования инцидента на остров прибыла комиссия, которую возглавил некто Зорин (увы, никакой подробной информацией об этом человеке, впоследствии соловецком заключенном, мы не располагаем).
Из заключения комиссии: «Было установлено, что загорелось около двух часов ночи на чердаке Казначейского корпуса на потолке канцелярии Совхоза. Кирпичные [стены] предотвратили распространение огня в сторону Благовещенской церкви и Настоятельского корпуса (теперешней столовой). Был третий час ночи, когда все спокойно спали. Стороживший на кремлевской стене монах впервые увидел огонь, пробиравшийся через крышу над горевшим чердаком, и густой дым около галереи-прохода, соединявшего горевший корпус с собором. Он слез со стены и сделал тревогу звоном в набатный колокол. Вскоре были разбужены управляющий и его помощник. Последнего видели около часа ночи близ пожарного депо. Проход-галерея, соединяющая горевший корпус с соборами, имела деревянный крашеный пол и заштукатуренный потолок. На стенах и на потолке были написаны всевозможные картины, и здесь для огня было достаточно пищи. Сильной тягой воздуха тянуло огонь в пустые паперти. В первый момент монахи (всего их во время пожара было около 150 человек) были охвачены сильной паникой. Такая же паника была и среди администрации Совхоза. Распространение огня можно было предотвратить разрушением галереи-прохода, но момент был упущен. Пока привели в порядок паровую машину, развели пары, везли ее к Святому озеру, прокладывали рукава — огонь гулял вовсю на паперти соборов. Принимать какие-либо меры к тушению горящих соборов администрация была бессильна, а большинство монахов, видя такое бедствие, начали спасать свое имущество. Пожар продолжался день и ночь — трое суток. Через несколько дней после нашего приезда была создана комиссия из специалистов, которая определила убытки от пожара».
В том, что это был поджог, сомнения ни у кого не было, но о том, кто и зачем совершил это преступление, ходили разные слухи. По одной версии, монастырь якобы подожгли монахи-фанатики, чтобы древние святыни не достались большевикам (следует заметить, что к этому времени основные ценности уже были вывезены с острова, да и монахов таких на острове к тому времени уже не было). По другой, которая представляется более здравой, пожар устроили новые соловецкие хозяева, чтобы скрыть следы чудовищного воровства и казнокрадства, процветавших на острове с приходом сюда чекистов. В пользу этого предположения говорит тот факт, что сразу после исчисления убытков (а они, по самым скромным подсчетам, составили около 70 562 рублей) дело было закрыто, и виновные не были ни обнаружены, ни, следовательно, наказаны.