людьми, разорившими Спасо-Преображенский монастырь и превратившими его в концентрационный лагерь? Ответом на этот вопрос была сама судьба владыки, которого связывали весьма непростые отношения с патриаршим местоблюстителем митрополитом Сергием (Страгородским), а жесткая позиция по обновленцам и прочим раскольникам того времени снискала ему славу человека сурового и непримиримого. Отбрасывая разного рода политические симпатии и антипатии, сиюминутную конъюнктуру и те самые личные обиды, о которых говорил преподобный авва Зосима Палестинский, во главу угла владыка ставил служение Богу, свершение Божественной литургии, иноческий путь, ради которых можно и должно идти на любые жертвы, вплоть до жертвы собственной жизнью. Это принципиальный момент, как представляется, в служении и молитвенном подвиге тех немногочисленных монахов, которые остались на острове, сохранив (до поры) действующим Онуфриевский кладбищенский храм (он, к сожалению, ныне не существует).
Бывший соловецкий заключенный Борис Леонидович Седерхольм писал: «Оно (духовенство. — М. Г.) держится с большим достоинством и мужеством, не высказывая недовольства, на какую бы работу его ни послали. Закончив карантин, духовенство получает должности счетоводов, конторщиков, библиотекарей и т. д. Духовенство ходит одетое сообразно сану и при встрече с лицами более высокого сана подходит под благословение, а с равными обменивается троекратным поцелуем — словом, не отступает от установленных для него правил. Случаи смерти от голода или цинги едва ли заметны, т. к. многие священники получают в достатке продуктовые посылки от родных и прихожан. Церковная служба (в церкви св. Онуфрия) разрешена духовенству лишь по субботам вечерами, после работы. Воскресных богослужений не бывает, т. к. на Соловках нет дней отдыха для заключенных и каждый из них занят от 5 ч. утра до 8 ч. вечера».
Известно, что церковь во имя святого Онуфрия Великого была единственным действующим храмом в СЛОНе. Службы здесь совершались вплоть до 1930 года. Однако после того, как в 1931 году с Соловков был вывезен последний представитель православного духовенства, храм был закрыт, а в 1940 году разобран на кирпич советскими военными моряками Соловецкого учебного отряда Северного флота (по другой версии — разобран заключенными Соловецкой Тюрьмы Особого Назначения (СТОН) в 1939 году).
Пожалуй, это был абсолютно уникальный храм в советской лагерной системе. По воспоминаниям заключенных, Пасхальную заутреню у Святого Онуфрия могли совершать 13 епископов (разумеется, все они были заключенными СЛОНа). Также следует заметить, что взаимоотношения между немногочисленными представителями соловецкого духовенства (заключенными), оставшимися на острове, и этапированными сюда священниками и священномонахами были предельно уважительными и, невзирая на давление чекистов, строились сообразно сану и церковной субординации.
Обязанности настоятеля на тот момент уже несуществующего монастыря с ведома и одобрения лагерного начальства были возложены на архимандрита Феофана (Окулова). Именно благодаря усилиям этого человека вплоть до конца 20-х годов XX века на острове удалось сохранить, пусть и в усеченном виде, подобие монашеской жизни древнего Беломорского монастыря.
Так, по воспоминаниям бывшего соловецкого заключенного И. М. Зайцева от 1925 года, «иноки говорят, что они работают не на ГПУ, а по-прежнему состоят на послушании у святой обители».
Об архимандрите Феофане известно, что в Соловецком монастыре он проживал с 1888 года, с 1893 года стал послушником, через три года был пострижен в монашество, а в 1899 году был рукоположен в иеромонахи. В 1914 году Феофан стал духовником монастыря, а в 1927 году был возведен в сан архимандрита. То есть к моменту назначения исполняющего обязанности настоятеля бывшего Соловецкого монастыря Феофан был рядовым иеромонахом (или игуменом, но информации об этом нет). В 1929 году он был вывезен с острова на материк и через три года скончался.
Сорок один год, проведенный в островной обители, вне всякого сомнения, свидетельствует о том, что Феофан (Окулов), как никто другой, знал жизнь северного монастыря, причем именно в переломные годы, когда смуты и конфликты внутри братии достигли известного предела, а светская власть подвергала обитель преподобных Савватия, Зосимы и Германа беспрецедентному давлению.
Из статьи в журнале «СЛОН» — органе Воспитательно-Трудовой части Управления лагерями: «Никому не нужный, утративший всякий смыл своего существования, рассадник векового дурмана и религиозного фанатизма Соловецкий монастырь превращен в трудовую колонию. Соловецкие Лагеря Особого Назначения резко оживили до того малообитаемые острова; многие сотни людей явились на смену их прежним немногочисленным обитателям. Жизнь забила ключом; жизнь эта растет, создает новые вопросы, разрешает их и мощным движением движется вперед. Соловки перестали быть прежними Соловками; монастырь, монахи — область истории; Соловецкие лагеря — действительность, надежда на будущее».
Итак, к осени 1923 года, когда Соловецкий Лагерь Особого Назначения был официально введен в эксплуатацию, на острове уже содержалось более трех тысяч заключенных.
Первым начальником Управления Соловецких Лагерей Особого Назначения (УСЛОНа) ОГПУ был назначен Александр Петрович Ногтев.
В бывшем Соловецком Спасо-Преображенском монастыре и его скитах начиналась совсем другая жизнь.
Особого назначения...
Глава третьяСоловецкая власть
Александр Ногтев. - Структура лагеря. — Положение о СЛОНе. — Отделения. — Лагерное хозяйство. — Политскиты. — Теодорс Эйхманс. — Штрафизолятор на Секирке. — Горький в четвертом отделении. — Быт заключенных. — Карантинный городок — Анзер и Кондостров. — Тифозный изолятор. — Епископ Максим. — Нерентабельное производство. —Документальный фильм. — Строительная рота. — «Могилевская губерния». — Духоборы. — Репрессии внутри лагерного руководства. — Расформирование Соллага
С этим человеком, неизменно встречавшим этапы из Кеми с карабином в руках, сталкивались почти все заключенные, которые прибывали на остров с октября 1923-го по ноябрь 1925 года.
В своей «Неугасимой лампаде» Б. Ширяев описал его так: «Он был прост и малограмотен, во хмелю большой самодур: то “жаловал” без причины, отпуская с тяжелых работ, одаривал забранными в Архангельске канадскими консервами, даже спиртом поил, то вдруг схватывал карабин и палил из окна по проходившим заключенным... Стрелял он без промаха, даже в пьяном виде... Он лично убивал одного или двух прибывших по собственному выбору. Он делал это не в силу личной жестокости, нет, он бывал скорее добродушен во хмелю. Но этими выстрелами он стремился разом нагнать страх на новоприбывших, внедрить в них сознание полной бесправности, безвыходности, пресечь в корне возможность попытки протеста, сковать их волю, установить полное автоматическое подчинение “закону соловецкому”.
Топивший в его комнатах печи уголовник Блоха рассказывал, что по ночам он сильно мучился. Засыпать мог, только будучи очень пьяным, но и заснувши, метался и кричал во сне:
— Давай сюда девять гвоздей! Под ногти, под ногти гони!
До Соловков он был помощником Саенко, знаменитого харьковского чекиста времен гражданской войны».
Эту главу мы начали с описания первого начальника Управления Соловецких Лагерей Особого Назначения (УСЛОНа) ОГПУ Александра Петровича Ногтева.
Воспоминания об этом страшном человеке также оставил бывший соловецкий заключенный, один из немногих, кому удалось бежать из СЛОНа в 1925 году, Александр Клингер: «Ногтев — видный чекист... член центрального исполнительного комитета. Он принимал активное участие в октябрьском перевороте как матрос известного крейсера “Аврора”, обстреливавшего в октябре 1917 года петроградский Зимний дворец с укрывшимся в нем Временным правительством. Помимо своей неумолимой жестокости Ногтев славится в Соловках своей непроходимой глупостью и пьяными дебошами. В самой его физиономии есть что-то безусловно зверское. В лагере его называют “Палачом”. Живет Ногтев со своей семьей в монастырском Кремле, в первом этаже “Управления северными лагерями особого назначения”».
При Ногтеве в лагере был сформирован войсковой уклад, который впоследствии постоянно видоизменялся. Заключенные делились на роты и взводы, командование над которыми осуществляли старосты, а также ротные и взводные командиры, набранные из числа заключенных чекистов и уголовников; политические же к лагерному руководству не допускались.
СЛОН состоял из шести отделений: Кремлевское, Савватиево-Исаково, Муксалма, Секирное отделение, где находился мужской штрафной изолятор (женский был устроен на Большом Заяцком острове), Анзерское отделение и Кондостров.
В свою очередь Первое (Кремлевское) отделение состояло из пятнадцати рот.
Первая рота — заключенные из числа лагерной администрации. Вторая — бывшие советские ответственные работники. Третья — заключенные из числа руководящего состава ОГПУ, следователи, милиционеры. Четвертая — музыканты Соловецкого оркестра. Пятая — пожарники Соловецкой пожарной дружины. Шестая — духовенство. Седьмая — медперсонал. Восьмая — уголовные. Девятая — рядовые чекисты. Десятая — совслужащие. Одиннадцатая рота Отрицательного элемента — карцер. Двенадцатая — рабочие, ремесленники. Тринадцатая карантинная рота. Четырнадцатая рота — особый режим. Пятнадцатая — мастеровые, лагерная обслуга.
Охрану береговой линии нес Соловецкий особый полк (СОП), рекрутированный из мобилизованных. По большей части это были красные партизаны и добровольцы Гражданской войны.
Интересные воспоминания о социальном и этническом составе заключенных оставил С. А. Мальсагов: «В лагерях Особого Назначения множество представителей гуманитарных профессий, адвокатов, литераторов, учителей, врачей, инженеров. Имеется немалое количество крестьян, рабочих, ремесленников, мелких служащих. Довольно хорошо представлены донские, кубанские, сибирские казаки и народы Кавказа. Из нерусских, являющихся советскими подданными, наиболее многочисленны на Соловках эстонцы, поляки, карелы (многие вернулись из-за границы, поверив в амнистию) и евреи. Последние преимущественно прибывают на Соловки целыми семьями за причастность к сионизму и за экономическую контрреволюцию, под которой ГПУ подразумевает все, что ему заблагорассудится. Много иностранцев, большие группы офицеров старой и новой армии, деловые люди дореволюционной России и советские нэпманы, видные представители старого режима — бюрократия и аристократия, а также духовенство».