«Крайними» в анзерском кошмаре «новое» старое руководство лагеря назначает группу сотрудников санчасти четвертого отделения во главе с врачом Михаилом Жижиленко.
Биографическая справка.
Епископ Максим (Михаил Александрович Жижиленко; 1885—1931), брат профессора уголовного права Александра Жижиленко, выступавшего в 1922 году общественным защитником в «деле митрополита Вениамина» в Петрограде. Михаил Александрович окончил медицинский факультет Московского университета, был главврачом полевого госпиталя РККА в 1919 году, а с 1922 по 1928 год — главврачом больницы Таганской тюрьмы. Был лично знаком с патриархом Тихоном. С 1927 года в расколе. В 1928 году принял монашеский постриг с именем Максим и тайно хиротонисан во епископа Серпуховского. Состоял в непримиримом конфликте с митрополитом Мануилом (Лемешевским), тоже отбывавшим заключение в СЛОНе. Арестован в апреле 1929 года и этапирован на Соловки. На острове совершал тайные богослужения. Работал врачом в тифозном изоляторе четвертого отделения СЛОН ОГЛУ. В 1930 году арестован уже на Соловках и этапирован в Бутырскую тюрьму в Москве, где и был расстрелян 4 июня 1931 года.
Уже в конце 20-х годов стало ясно, что высокопарные ленинские рассуждения о том, что лагерная система не наказывает, а перевоспитывает, есть не что иное, как демагогия. Опять же, и с этим соглашались даже советские вожди, рабский труд заключенных не может быть эффективным, а единственной возможностью поддерживать эту варварскую экономическую схему в работе является постоянное пополнение трудармии «человеческим материалом».
Более того, низкая производительность труда и низкий уровень квалификации не позволяли выполнять высокотехнологичные работы, и, как следствие, результаты этого труда могли иметь исключительно местное применение, в принципе не будучи конкурентоспособными ни на внутреннем, ни на внешнем рынках. Единственным «плюсом» каторжного труда был его валовый (поточный) характер, возможный лишь при концентрации огромного количества рабочих РУК.
К лету 1931 года производство СЛОНа было окончательно признано нерентабельным и его начали ликвидировать. На материк были вывезены УЖД (узкоколейная железная дорога), которая обслуживала торфоразработки и лесопильный завод, сам лесопильный и чугунолитейный заводы, типография, большая часть скота и почти весь запас продуктов (часть их сохранялась на острове еще со времен существования монастыря).
Если в 1930 году количество заключенных превышало 15 тысяч человек (неофициально говорили о 25 тысячах), то в 1931 году их численность сократилась до 13 тысяч человек, притом что этапы с материка безостановочно поставляли на «Остров мертвых» новых и новых обреченных остаться здесь навсегда.
Основной поток трудармейцев теперь был перенаправлен на строительство Беломорско-Балтийского канала, а Соловецкие Лагеря Особого Назначения медленно, но верно превращались в лагеря смерти.
Если в начале 20-х годов убийство шести политических ссыльных в Савватиеве повлекло за собой отставку всей лагерной верхушки, то на рубеже 30-х годов расстрелы без суда и следствия на Секирке и массовое умерщвление тифозных больных на Анзере и в кремле вошли в привычный соловецкий обиход. Ротация же надзорсостава была исключительно чекистской проформой и производилась систематически лишь для продвижения «своих» людей на выгодные должности. В остальном же кровавые «опыты» над заключенными продолжались во всех отделениях и на всех соловецких командировках.
Впрочем, некоторые попытки «живописать» СЛОН как место перевоспитания и продуктивного труда еще предпринимались.
Наряду с посещением острова Максимом Горьким, в 1928—1929 годах по заказу ОГПУ режиссер Андрей Черкасов на студии «Совкино» снимает немой документальный фильм «Соловки (Соловецкие лагеря особого назначения)» (оператор В. Савенко, художник Р. Банцан). Вместе с фильмом была выпущена брошюра-либретто А. Даля, предназначенная, как следует из аннотации, для политпросветработников, работающих с весьма специфическим контингентом зрителей (заключенными, надо думать).
Предположительно заказ ОГПУ на создание подобного рода игрового кино (назвать показанное кинодокументом невозможно, ничего общего с тем, что происходило на Соловках в то время, картина не имела) поступил после того, как на Западе появились первые публикации бывших узников СЛОНа (освободившихся и бежавших).
В своей книге «Лагери смерти в СССР» Николай Игнатьевич Киселев-Громов, бывший сотрудник ОГПУ, служивший в инспекционно-следственном Управлении СЛОНа и впоследствии бежавший в Финляндию, так описывал съемки фильма на острове:
«Летом 1928 года УСЛОН получил от Лубянки-2 совершенно секретное отношение, в котором писалось примерно так: “Мировая буржуазия и прихвостни из второго, желтого интернационала ведут ожесточенную антисоветскую агитацию... В целях борьбы с ней вам надлежит принять меры к освещению истинного положения в СССР путем воссоздания действительной жизни СЛОНовского заключенного в кинофильме ‘Соловки’ ”.
В кремле Соловецкого монастыря есть небольшая площадка, засаженная деревьями. На эту площадку привели, конечно, в строю, заключенных женщин. Так как одеяние их совершенно не подходило для чекистского фильма, их предварительно нарядили в платья расстрелянных в Москве каэрок. Такой одежды в 1928 году было привезено два вагона... Ротным командирам было приказано привести, тоже, конечно, в строю, заключенных мужчин, имевших собственную хорошую одежду. Начальник команды духового оркестра, чекист, вывел оркестр на площадку и приказал наигрывать вальсы. Измученные заключенные не знали, что им делать, и стояли унылой, безразличной толпой... ротные командиры врезались в толпу заключенных и стали расталкивать их, чтобы они не стояли скучившись.
На Соловках она (15 рота) называется “строительной ротой”. В ней помещаются заключенные квалифицированного труда: плотники, столяры, бондари и проч. Заключенные этой роты размещены в двух этажах. В роте двухъярусные нары, неимоверная грязь и вонь; темно, сыро и всегда холодно. Никаких столов и скамеек нет: заключенные обедают на нарах, кто как приспособится. Одним словом, для “правдивого” фильма обстановка роты была не подходящая... Так как ни один заключенный не имел собственных, в прямом значении этих слов, постельных принадлежностей, то было приказано выдать на время простыни, одеяла, подушки... роту и ее помещение было приказано вымыть.
Характерно: за нелегальное свидание заключенного мужчины с заключенной женщиной в СЛОНе полагается от 14 до 30 суток карцера, за повторение этого “преступления” — от шести месяцев до одного года штрафного изолятора; на фильме же, который, может быть, пришлось и придется, читатель, видеть и вам, заключенные мужчины весело прогуливаются под ручку с заключенными женщинами... Много есть и других, хорошо сфабрикованных картин в этом подлом фильме... Фильм сделан не плохо: в нем много прекрасных соловецких видов с лесами, озерами, морем и другими суровыми красотами северной природы, но нет главного: нет Кондострова, нет вырытых в земле “крикушников”, нет “Секирки”, нет женщин, одетых в мешки (они живут на Анзеровском острове); на нем не увидите вы заключенных с отрубленными пальцами и кистями рук... Вообще там нет слез, крови, великих мук и смертей, которыми переполнена действительная жизнь действительных заключенных СЛОНа».
Пропагандистский фильм предполагалось показать как иностранному, так и советскому зрителю, чтобы опровергнуть «измышления» бывших заключенных о «гуманном» лагере особого назначения. Интересна реакция на «Соловки» в СССР— рабочие (целевая аудитория), которым была показана картина, были возмущены тем, насколько хорошо живется преступникам, а также было высказано недоумение, почему советская власть так терпима и добра к своим врагам. В результате фильм был снят с проката и положен на полку. Лишь в 1988 году стараниями историка и сценариста Виктора Листова и режиссера Марины Голдовской картина была извлечена из архива и стала доступна широкому зрителю.
...И, наконец, шестое отделения СЛОНа, более известное как «могилевская губерния», находилось на Кондострове в бывшем Никольском скиту. Изначально сюда отправляли провалившихся стукачей, а также информаторов лагерной администрации. Делалось это специально, потому как в противном случае им грозила неминуемая «нечаянная» смерть где-нибудь на лесоповале, в заводской каптерке или отхожем месте.
В 1926 году Кондостров был реорганизован в лагпункт, куда с островных и материковых командировок УСЛОН ОГЛУ ссылали инвалидов, тех, «с кого, — как писал А. И. Солженицын, — больше уже не выбьешь ни куба земли, ни куба леса: цинготники в последней стадии, саморубы без пальцев или ступней, обмороженные с гниющими членами, искалеченные на работе или дрынами начальства, “леопарды”, уже не в силах нестись вперегонки четверками на оправку, страдающие неизлечимыми болезнями, и те, на кого начальство охотнее и поскорее бы взглянуло в братской могиле. Кондостров не был мертвым домом Достоевского, а домом вымирающих Соловецкого концлагеря, самой большой Соловецкой общей могилой, если не считать ям, заполненных на Онуфриевом кладбище за кремлем. В эту человеческую свалку на Кондострове если всё еще и отсылали стукачей, то они тонули в общей массе и им было не до издания стенгазеты “Стукач” и обвинения друг друга в “задроченности”».
Из воспоминаний Н. И. Киселева-Громова: «Заключенные на Кондострове живут в трех местах: в пяти бараках при штабе пункта и на командировках “Абакумиха” и “Маковица”; на последней находится и непременное приложение при всех отделениях и пунктах СЛОНа — штрафной изолятор. Кроме того, имеется 40—50 заключенных с трудоспособностью 4-ой категории: они живут при маленьком смолокуренном заводике, которым заведовал инженер Крыжа-новский Василий Васильевич (умер от тифа в зиму с 1929 на 1930 год). Работают только эти 40—50 человек, все остальные сидят безвыходно в бараках, получают 300 грамм черного сырого хлеба, два раза в день воду, в которой варилось пшено, и ничего не делают. Последнее для СЛОНа как будто странно, но они действительно не работают: они стоят одной ногой уже в могиле...