вать задуманное не представляется возможным. Шел 1990 год, СССР на тот момент практически прекратил свое существование.
Последним весьма символическим аккордом советского периода в Соловецкой истории стал пожар на монастырской колокольне летом 1985 года.
По свидетельству очевидцев, от удара молнии загорелся полуразвалившийся и рассохшийся деревянный купол, с которого около года назад была снята железная звезда, установленная на колокольне еще во времена СЛОНа (можно предположить, что одновременно она играла и роль громоотвода). Затем огонь перекинулся на деревянную обшивку кровли. Тушить пожар на такой высоте было невозможно: не было ни людей, ни специальной техники. Выгорев дотла и не затронув только что отреставрированные купола на Никольской церкви, пламя стихло так же неожиданно, как и возникло.
Одним из немногих фотографов-профессионалов, снимавших Соловки в то время (в том числе и пожар), был Борис Ведьмин (1915—1994). Кроме фотокарточек Борис Викторович оставил после себя яркие воспоминания об острове, на котором он впервые оказался в 1969 году и на который ездил ежегодно вплоть до 1991 года.
Из воспоминаний Б. В. Ведьмина: «И ничто не могло омрачить нашей радости, нашего счастья, нашей возможности купить отпускной билет на северный рейс Васьковского “ЛИ”. И виделась Кириллова губа, цветущий вереск, белый песок и синее-синее море. Вытерпим, выдюжим, дождемся своей минутки: “Соловецкие острова — в накопитель! Поехали!”...
Мне казалось, что каждая тропинка в лесу хожена-перехожена тысячи раз, каждый камешек на морском берегу знаком в лицо, каждый цветок — добрый друг... Но стоило только выбраться из дому, и все началось сызнова — чудесное, сказочное, неповторимое...
По дороге на Печак осыпается червонное золото осенних листьев. Можно весь день пролежать в душистом вереске, без устали смотреть в синее небо, на расплавленное серебро залива, слышать беспокойные крики чаек и вдруг затосковать над услышанным курлыканьем пролетевших на Печак журавлей... И быть сытым куском теплого хлеба и быть пьяным от глотка родниковой воды... В час отлива, на голубом песке белые россыпи чаек. И можно рисовать на песке воздушные замки и бегать по теплым лужам, поднимая алмазные брызги...
Дважды в наши зимние побывки на Соловках мы ходили на лыжах к Заяцкому острову. Было боязно, когда лыжи неожиданно проваливались сквозь наст в талую воду, ледяную кашицу, пропитанную морским рассолом. К счастью, в таком рассоле лыжи не обмерзают и можно продолжать путь. Вблизи “острова погибших кораблей”, где были затоплены старые буксиры “Акмолинск” и др., мы увидели, как по склону Заяцкого острова пробегают какие-то черные тени. Напуганные рассказами о волках, которые иногда по льду прибегают с материка, мы решили укрыться на “Акмолинске”. Собравшись с духом, в телеобъектив разглядели, что это были не волки, а олени. Стадо соловецких оленей, около тридцати голов...
В некоторые зимы, когда на острове выпадает особенно глубокий снег и трудно добраться к корму, олени с мыса Печак переходят через пролив на Заяцкий остров, где штормовые ветры сдувают со склонов почти весь снег и где добывать корм легче...
Антарктические чайки — крачки — прилетают на Соловки с берегов далекого острова Кергелен. Пролетев почти над всем миром более 16 тысяч километров, крачки спешат к узкой полоске земли на Белом море — к острову Малая Муксалма... Так и мы, услышав весной призывные крики перелетных птиц, собираемся в путь-дорогу к заветному острову...
Между небом и морем, в жемчужном ожерелье тающих льдин смотрятся в воду замшелые крепостные стены. Не меркнущее солнце торопит приход весны, и в июне взрываются почки в березовых перелесках. Караваны птиц возвращаются к своим гнездам, и журавлиное курлыканье звучит над притихшими заливами и озерами. Две недели на Острове, две недели белых ночей и встреча с загадочными беломорскими миражами...
...Знаю, читал, наслушался страшных рассказов про погружение во тьму. Видел на Голгофе ту страшную надпись на стенке в бараке, которая сегодня прошла по всем выставкам “Мемориала”. И сам, как многие из моих современников, пережил многое (с 1946 по 1954 год Борис Ведьмин провел в лагерях Саров, Кузнецк, Тайшетлаг. — М. Г.)... потом всегда, на всех дорогах Острова с нами встречаются “души умерших людей”... Мы не умеем, но, как можем, молимся об их упокоении...
И хотелось бы теплом наших сердец согреть эти бесприютные тени, этот Остров Гйбели и Спасения...
На Анзере мы работали из последних сил с нашими штативами и железками в поисках синей птицы... Увидеть и сохранить для всех хрупкую красоту анзерских пейзажей.
Пустынный берег одинокого северного острова. Пустынная дорога, убегающая по зеленому ковру нетоптаных трав. Наш Остров, наша дорога... Трепещут под морским ветром цветы и трава. Белый песок и синее море... Мы снова на Острове, в Кирилловой губе, и, не шелохнувшись, затаив дыхание, слушаем Страсти Баха и думаем про наш Остров и благодарим Бога за эту встречу».
25 октября 1990 года Священный синод Русской Православной Церкви принял решение возобновить деятельность Соловецкой обители, а через два года указом Святейшего патриарха Алексия II наместником Соловецкого монастыря был назначен игумен (ныне архимандрит) Иосиф (Братищев). Монастырю были переданы второй и третий этажи корпуса у Никольских ворот, где располагались домовый храм и кельи насельников обители. Также службы совершались в Филипповской церкви, однако прилегающие к ней корпуса занимала гостиница Соловецкого музея.
Таким образом, спустя ровно 70 лет на острове было возрождено монашество с поставлением наместника при священно-архимандрите Соловецкого Спасо-Преображенского ставропигиального монастыря Святейшем патриархе Московском и всея Руси. А в мае 1992 года в праздник Благовещения игумен Иосиф совершил первый постриг насельников обители в монашество.
И тогда вспомнились слова из Жития преподобного Зосимы, основателя Соловецкой обители:
«И многие стали приходить к нему из разных мест, желая жить вместе с ним и слышать из его уст слово спасения, — стремились, “как олень на источники вод”... Блаженный же не только учил их словом, но и в делах во всем был примером для паствы, точно исполняя сказанное в Евангелии: “Блажен, кто сотворит и научит, — тот большим наречется в Царствии Небесном”.
И из окрестных мест приходили к нему многие иноки, хотевшие следовать его добродетельной жизни и духовному деланию. Он же, как чадолюбивый отец, с радостью всех принимал, и с безмерной кротостью и смирением духовно поучал, и давал телесный покой: всем равную еду и питье, одежду и обувь. И умножалось число братии — и все имели достаток, и было всего в изобилии, и жили по установленному порядку весьма благополучно».
Глава втораяPro memoria
«Косяков», «Шебалин» и «Клара Цеткин». — Путешествие на остров в 90-х. — В монастыре. — Зима на острове. — Петя Леонов. — «Соло». — Коктебель. — Филипповская церковь. — Оптина пустынь. — Аэродром. — Муксалма. — Слово о пострижении схимников. — «Соловецкие мечтания» Юрия Казакова. — Никита Минов и его Крест. — На Анзере
На «Косякове» к острову подошли ближе к вечеру, хотя если стоят белые ночи, то совершенно непонятно, какое это может быть время суток.
Ветер почти отсутствовал, и потому могло показаться, что ковш гавани Благополучия был до краев заполнен горящим на предзакатном солнце лампадным маслом, благоухал водорослями, звучал криками чаек, а также монотонным низкочастотным воем корабельного двигателя, что стелился над самой водой. Как туман.
Потом завыла сирена, и начали швартоваться.
Со всего хода «Косяков» ударился в деревянный пирс, чудом сохранившийся еще с монастырских времен и переживший лагерь особого назначения. Тут уже стояли несколько водометных катеров, моторных лодок, да, как выяснилось впоследствии, известный от Онеги до Архангельска, густо выкрашенный масляной комкастой, как манная каша, краской «Шебалин». Даже не покачивался на прибойной волне, а стоял, как вкопанный в дно.
Отражение Спасо-Преображенского монастыря в воде задрожало, башни и колокольня, забранная почерневшими от времени деревянными лесами, тут же повалились набок, а точнее сказать, рассыпались в закипевших от маневра «Косякова» бурунах. Камнем ушли на дно.
Рассказывали, что когда лет десять назад землечерпалками чистили акваторию гавани, то наткнулись на затопленную здесь в конце 30-х годов баржу «Клара Цеткин». На которой из Кеми на остров перевозили заключенных.
Баржу тогда, конечно, вытащили, и вот сейчас ее проржавевшие, напоминающие скелет гигантской дохлой рыбы шпангоуты наполовину торчали из воды у самого берега.
То исчезал, словно отползал на глубину во время прилива, то выбирался на сушу во время отлива скелет, покрытый наростами и перепутанный проволокой. Казалось, что он жил своей, никому не ведомой загробной жизнью морского чудовища, страшного и беззубого. А вернее сказать, одного из многих чудовищ Придонного царя, у которого росла борода из ламинарий и который, согласно поверьям древних саамов, обитал на самом дне Дышащего моря и сетями излавливал души утонувших рыбаков-мореходов.
Сельдь здесь, на острове, ловят сетями-мережами и складывают на дне моторки, потом высыпают ведро соли и перемешивают штыковой лопатой или веслом. Конечно, у таких лодок всегда толпится народ.
Вот и теперь, когда «Косяков» пришвартовался, уперся в прикрученные к пирсу лысые автомобильные покрышки и замер, встречающие на причале уже запаслись соловецкой селедкой, которая издавала терпкий, дурманящий запах.
Еще долго мне будет чудится этот запах во всем — в замшелых, ледникового происхождения валунах, спящих в основании стен Спасо-Преображенского монастыря, в зарослях кривых, завернутых против часовой стрелки, завязанных немыслимыми узлами карликовых берез, в пустых дудящих сквозняками залах монастырских палат, в разложенных на брезенте в целях просушки водорослях.