Из Жития преподобного известно, что Герман пришел на Поморский берег Белого моря из Тотьмы, здесь он подвизался некоторое время в уединении и, что интересно, уже ходил на Соловки вместе с местными рыбаками-поморами. Впечатления от посещения острова, которыми он поделился с Савватием, еще более укрепили старца в его желании удалиться в островную пустыню, о которой он мечтал всю жизнь...
...Итак, в один из дней конца лета 1429 года от поморского села Сорока, что располагалось близ устья реки Выг, отчалил карбас. С этих слов, как мы помним, начиналась наша глава, посвященная преподобному Савватию Соловецкому. Теперь, вернувшись к этому эпизоду из жизни одного из величайших подвижников Русской Фиваиды на Севере, мы начинаем понимать, что именно почувствовал старец, когда Летний и Поморский берега Онежской губы стали постепенно растворяться в мерцающей дымке, а каждый гребок весла, каждое усилие, вложенное в деревянную рукоять, приближало их к заветным Соловкам.
«По Божию смотрению, было их плавание благополучным, ибо сохранял Бог рабов своих», — сказано в Житии Савватия.
Деталь эта представляется нам немаловажной, потому что тихая, безветренная погода, а следовательно, безмятежное, умиротворенное море во второй половине августа явление здесь совсем нечастое. Однако если мореходам все-таки выпадает такая славная погода, то ощущение, что ты оказался между небом и землей, за гранью, за окоёмом, на своеобразном пересечении миров (особенно когда берега окончательно теряются из вида) накрывает полностью. Разве что обитатели морских глубин — тюлени, могут сопровождать идущий по морской глади карбас, да изредка всплывающие на горизонте гранитные безлесные острова — луды, чем-то напоминающие добрых морских чудовищ, что выходят на поверхность, а затем вновь погружаются на неведомую глубину, где, по верованиям древних саамов, живет Поддонный царь.
Путь на Соловки Савватия и Германа занял три дня. Все эти три дня погода благоволила отшельникам, а точнее сказать, пощадила их: не ввергла в яростную пучину в горловине Онежской губы рядом с Кузовыми островами, не разбила карбас на каменистых отмелях, не подвергла суровому испытанию «толчеей волн» и, наконец, позволила подойти к острову на высоком приливе и зайти в Сосновую губу, расположенную на севере острова.
И Савватий, и Герман, уповая на силу Креста Господня и крепость молитвы, видели в этом едино милость Божию, а также знак того, что путь их верен, а выбор безошибочен.
Далее Житие сообщает: «Вышли они на сушу и там устроили шалаш; и, сотворив молитву, водрузили крест на том месте, где достигли пристанища. И начали осматривать остров, ища место, где бы им хижину себе поставить... Обретя же удобное место, начали строить себе келии вблизи озера, невдалеке от моря — на расстоянии одной версты. Была же над тем озером очень высокая гора».
До прибытия на остров Савватий, что и понятно, имел лишь опыт строительства жилища, полученный им на Сиверском озере под началом преподобного Кирилла Белозерского и его учеников. Речь в данном случае шла о келье-землянке — деревянном срубе, врытом в грунт, а точнее сказать, в подножие холма или горы, что освобождало строителей от лишних земляных работ, а также защищало постройку от ветра, делая одну из стен естественным монолитом. Вспомним, что земляная келья преподобного Кирилла был устроена именно в подошве холма, на котором впоследствии возник Горне-Иоанновский монастырь, входящий в периметр Успенской Кирилло-Белозерской обители.
Вполне возможно, что осмотр места будущего обитания на берегу Сосновой губы проводился именно с таким прицелом. Герман, уже бывший на Соловках с рыбаками и знавший специфику местных каменистых почв и местного влажного климата, скорее всего, предложил Савватию вариант кельи-полуземлянки наподобие поморской вежи, вход и часть несущих стен которой выложены валунами, щели заткнуты мхом или просушенными водорослями, а потолок застелен дерюгой, лапником и плотно подогнанными друг к другу зачищенными от коры стволами деревьев. В такой полуземлянке, лишь незначительно углубленной, но более вписанной в местный рельеф, можно было только сидеть или лежать.
Впрочем, согласно учению святых Отцов и аскетов Древней Церкви, чем стесненнее будут условия, в которых спасается отшельник, чем более его келья будет напоминать гроб, тем вернее будет памятование смерти, «ибо от этого памятования рождается в нас отложение всех забот и сует, хранение ума и непрестанная молитва, беспристрастие к телу и омерзение ко греху» — слова преподобного Исихии Иерусалимского (ум. 432).
Заметим, кстати, что кельи-полуземлянки, обложенные валунами, сохранялись на острове вплоть до 20— 30-х годов XX столетия. Их обнаруживали заключенные Соловецкого Лагеря Особого Назначения в самых непроходимых и безлюдных местах Большого Соловецкого острова. В частности, сохранился рисунок «Келья отшельника на Зеленых озерах», выполненный членом Соловецкого общества краеведения, сотрудником Соловецкого музея Александром Афанасьевичем Евневичем (1881 — 1937).
Меж тем, следуя за более чем сдержанной информацией, содержащейся в жизнеописании Савватия, а также анализируя другие источники, можно предположить, что осмотр острова в поисках, «где бы им хижину себе поставить», уводит пустынников от места их непосредственной высадки на Соловки.
Сейчас на этом месте (пологий берег озера Долгого) находится Савватиевский во имя Смоленской иконы Божией Материи Одигитрии скит 1858—1890 годов постройки, где до 20-х годов XX века хранились каменный келейный крест преподобного Савватия и образ Богородицы Одигитрии, с которым старец прибыл на остров в 1429 году.
Эта деталь нам представляется весьма важной.
Дело в том, что по традиции отшельники, уходившие в пустыню, всегда брали с собой в дорогу, которая порой обещала быть смертельно опасной, келейный образ как залог постоянного богообщения и непрестанной молитвы, совершаемой в любое время дня и ночи, при любом состоянии души и тела. Преподобный Никита Стифат (ок. 1005 — ок. 1090) писал в этой связи: «Твердо знай, что непрестанная молитва та есть, которая не отходит от души ни днем, ни ночью, и которая состоит не в воздеянии рук, не в положении тела молитвенном и не в возглашении молитв языком, чтобы можно было ее видеть телесными очами, но состоит в умном делании с памятованием о Боге при постоянном умилении и уразумевается только умеющими уразумевать сие».
Вне всякого сомнения, первое, что сделал Савватий, высадившись на берег (об этом сказано и в его Житии), — сотворил молитву перед образом Божией Матери. Таким образом, это место и стало своеобразной точкой отсчета иноческого служения на Соловках.
Затем, разместив икону в шалаше (о нем тоже идет речь в Житии), чтобы укрыть святыню от дождя, ветра и диких животных, отшельники отходят на поиски места, где можно устроить жилище. Упоминание об «очень высокой горе» наводит на мысль о том, что Савватий и Герман обретают это место если не у самого подножия горы Секирной (а речь идет именно об этой горе, впрочем, на тот момент еще не имевшей такого названия), то в самой непосредственной от нее близости.
Глава втораяОдиночество, приносящее жизнь
Поморские тайны острова. — Остров ветров. — Соловецкая зима. — Распорядок дня отшельника. — Смоленская Одигитрия. — Абсолютный покой. — Пасха на Соловках. — 1430 год. — Легенда о Секирке. — Михайло-Архангельская часовня. — Один на острове. — Отбытие Германа на материк — Молитвенное правило Савватия. — Нафанаил. — Служба мирским чином. — Евхаристия. — Подвиг сверхъестественного ожидания. Предсказание Иоанну. — Кончина Савватия. — Герман на Суме. — Зосима. — 1436 год. — Святое озеро
Осень 1429 года выдалась мглистой и холодной.
Теплые и тихие дни конца лета сразу после Усекновения главы Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, буквально на следующий день, сменили проливные дожди и пронзительный сиверко. А потому почерневший и разбухший лес на склонах Секирной горы тут же и загудел, словно ожил, завыл страшно, стараясь перепеть, перекричать далекий и постоянно висящий в воздухе рев моря.
Нет, не перепеть и не перекричать ему Поддонного царя, в ярости швыряющего хлопья пузырящейся морской пены на прибрежные луды и огромные, напоминающие диковинных морских животных валуны. Только разрываемое порывами штормового ветра низкое небо может быть ему достойным соперником.
Еще на материке, в Сороке, местные рассказывали Савватию о том, что, бывая на острове Соловецком, они слышали здесь человеческие голоса и детский плач, которые, однако, более напоминали собачий вой и уханье филина, но никогда при этом никого не видели, будучи совершенно уверены в том, что место это не обитаемо людьми, но населено мертвыми, пребывающими на острове испокон веку.
Более того, поморы утверждали, что еще в глубокой древности, по рассказам их прадедов, Соловки были местом «силы», обиталищем духов, которым по прибытии на остров следовало приносить жертву, чтобы задобрить их. Если же этого не происходило, то никто из живых больше не возвращался на Большую землю, навсегда сгинув в морской пучине или заблудившись в дремучих Соловецких лесах.
Савватий слушал эти рассказы, прекрасно понимая, о чем и о ком ему повествуют его собеседники и с чем и с кем ему придется столкнуться на острове, издревле почитаемом языческим капищем.
В качестве своеобразной иллюстрации дум отшельника можно привести знаменитую миниатюру из лицевой соловецкой рукописи конца XVI века, на которой изображены на тот момент еще деревянный монастырь, монахи, занятые ловлей рыбы, а также лесная чаща, стволы деревьев в которой состоят из бесов, что склонились и пристально наблюдают за трудами иноков.
Стало быть, речь идет о сознательном выборе подвижника, который, безусловно, знал достаточное количество примеров, когда демоны подвергали монахов-отшельников самым лютым мучениям, доводили их до безумия, а порой даже и убивали. Но он не устрашился, уповая лишь на Того, ради Которого и совершал свой аскетический подвиг.