{123} Капуста как-то не вписывалась в атмосферу праздника…
Какой там гулять да петь, – смущенная официантка на ломаном русском языке сообщила: «Я дольшна вас огорчить… Эти люти… – обвела она рукою вокруг себя, – решили вас не приклащать, решили кулять пес вас». Можно себе представить, как вмиг пропало предновогоднее настроение у семьи Астафьевых. «Я много пережил унижений в сиротском детстве, но столько, сколько я их пережил после войны, израненный, бездомный – редко кому и приснится», – отметил в этой связи Виктор Петрович. Он не собирался сдаваться, и встреча нового, 1961 года должна была запомниться «тем», кто собрался в большом зале: «Я закипел… А закипевши, когда мне ударяла моча в контуженную голову, мог натворить всякое. Жена это знала и тянула меня в лес, на берег моря успокоиться. Но я не хотел успокаиваться. Я хотел напиться в своей комнатке и прийти сюда, “потолковать” с братьями-писателями»{124}.
Но все обошлось, спасибо супруге Виктора Петровича и официантке Анечке, сообщившей, что рядом есть ресторан «Юрмала», где, возможно, есть лишний столик. Анечка сожалела о случившемся, приняв беду Астафьевых близко к сердцу, как свою. Переживали и повара Дома творчества: как нехорошо получилось! Ведь собратья по перу лишили праздника и детей писателя. Но самое главное, что в ресторане «Юрмала», где уже не было где яблоку упасть («Места раскуплены полмесяца назад»), тоже нашлись жалостливые сотрудники, освободив для Астафьевых столик, предназначавшийся официантам. «Это был самый памятный праздник в нашей жизни. Я другого такого, шумного, веселого и дружного праздника не помню. Латыши тогда еще мало были поражены ржавчиной национализма», – подчеркнул Виктор Петрович. Последний вывод, правда, несколько странен – при чем же здесь «ржавчина национализма»? Латыши-то как раз выручили семью Астафьевых, а вот свои, московские собратья повели себя некрасиво.
А некоторые писатели в Дубулты плакали. Сценарист Наталия Рязанцева видела рыдающего Виктора Шкловского: «Однажды на семинаре в писательском доме “Дубулты” под Ригой мы стали Виктора Борисовича расспрашивать про книгу Валентина Катаева “Алмазный мой венец”. Тогда ее все обсуждали, пытаясь уточнить прототипы, кто под каким именем зашифрован – где Есенин, где Мандельштам? Сначала Шкловский что-то отвечал, объяснял, а потом вдруг заплакал и прямо со сцены проклял Катаева, прорычал что-то вроде – “нельзя же так!” – и не смог больше говорить. Его увели под руки. Мы притихли, но не расходились»{125}.
Упомянутая книга Катаева вышла в 1978 году – Шкловскому в тот год исполнилось 85 лет. Было от чего зарыдать, не зря же Надежда Кожевникова пишет о «предательстве» Катаева. Кого же он «предал», по ее мнению? «Олешу, с которым якобы дружил, Мандельштама, которого якобы чтил, Бунина, учеником которого представлялся. Подтасовывал факты, как шулер, пользуясь тогдашним неведением читателей, из чужих бед, мук плел себе затейливый венец, но не терновый, нет, – “алмазный”, позаимствованный у пушкинской Марины Мнишек»{126}. Мнения об «Алмазном венце» у читателей и писателей по сию пору прямо противоположные.
Последние годы существования общесоюзного Дома творчества оказались омрачены трагедией. 5 февраля 1987 года из окна на девятом этаже выпал молодой латышский поэт и переводчик Клавс Элсберг. Незадолго до гибели он давал интервью местному журналисту Александру Ольбику, который рассказывал, что «поэт жил на 9-м этаже, в комнате, примыкавшей к витринному (от потолка до самого пола) окну. Какая сила или какая рука толкнула его в пропасть – наверное, навсегда останется загадкой. Да, было проведено расследование, поскольку в тот для него роковой вечер на этаже был какой-то “сабантуйчик” с выпивкой, но ничего криминального в падении с девятого этажа известного поэта обнаружено не было»{127}. Было ему от роду 28 лет…
В этой книге встречается немало писательских фамилий. И всё же: даже если их наберется на сотню-другую, то где отдыхали и работали остальные 9 тысяч 800 членов Союза писателей СССР? Вопрос, конечно, интересный. Ответим на него в духе советского времени. В начале 1980-х годов Литфонд в своей неустанной заботе о писателях задумал строительство нового корпуса чуть ли не в 15 этажей высотой. Слава богу, что грянула перестройка, и все приговоренное осталось на своих местах – пруд, розарий и Детский корпус. А вскоре развалился даже не Союз писателей, а куда больший союз, советский. Приезжавший в начале 1990-х годов в Дубулты Василий Аксёнов даже надеялся сохранить Дом творчества для русского Пен-клуба (как рассказывают местные знающие люди), но не сложилось. Видимо, слишком дорого. Столь огромные расходы по содержанию Дома творчества мог потянуть только Союз писателей СССР…
В один из последних своих приездов в Дубулты Давид Самойлов сел за письмо Лидии Чуковской:
«Дорогая Лидия Корнеевна!
Ужасно обрадовался, получив Ваше письмо именно здесь, в Дубулты, где я почти никого не знаю. А ведь раньше я почти всех знал! Но разве можно знать 12 000 членов Союза писателей. Да из них 11 500 и вовсе знать не хочется. Все же есть здесь человек пять знакомых. И, главное, мой добрый друг Абызов (литературовед. – А. В.)»{128}.
Письмо это было отправлено 20 октября 1989 года.
Ах Юрмала! Все здесь с тех домотворческих времен осталось по-прежнему: корабельные и стройные сосны, подпирающие голубое небо, облака на котором не задерживаются, ибо морской балтийский ветер все гонит и гонит их вдаль. Море песка. И настоящее море – мелкое, как лужа. Идешь-идешь и все никак не достигнешь глубины. Народу мало. Та же электричка ходит из Риги на Тукумс. Остановки уже давно объявляют не на русском, а на латышском – Лиелупе, Булдури, Дзинтари, Майори, Дубулты, Яндубулты… Уютные станции с буфетами, а в буфетах помимо пива еще местное (!) шампанское. Только вот Дом творчества писателей имени Яна Райниса уже не существует. Продали его с потрохами. А воспоминания остались…
Глава третья«И тебя вылечат, и меня вылечат». Писательская поликлиника и литературные негры
Не каждая эпоха имеет своего Пушкина, зато в каждой есть Булгарин.
Бассейн для Александра Володина – Больная голова Эдуарда Успенского – На приеме у хирурга – Владимир Войнович как прокаженный – Рита Райт и ее прекрасный язык – Стукачи постукивают… – «Член Литфонда Пастернак» – Три инфаркта Александра Галича – Прикрепите Семёна Липкина обратно! – Анатолий Жигулин переживает – Десятка по больничному листу – Главврач Вильям Ефимович – На кого пашут литературные негры – Анатолий Гребнев рассказывает… – Александр Борщаговский продает свою пьесу – Шрамы Николая Старшинова – «Это нога у того, у кого надо нога!» – Зубы Владимира Крупина – Юлиан Семёнов и врачи – Заноза Арсения Тарковского – Спасение Эммануила Казакевича
Однажды министр культуры Екатерина Фурцева решила поговорить «за жизнь» с ведущими советскими драматургами, позвали и Александра Володина из Ленинграда. Собрались в здании ЦК КПСС на Старой площади. Кабинет светлый, просторный, чай в подстаканниках, сушки. Екатерина Алексеевна «приветливо спросила, что кому нужно, чем кому помочь. Одному, оказалось, нужно помочь съездить в Англию. “Конечно, почему же и нет, возможно, вы хотите написать что-то о капиталистической системе…”»{129}, – вспоминал Володин. У других проблемы тоже разрешились. И, как написали бы в газетах, «большой, предметный разговор о перспективах советской драматургии, о поисках образа положительного героя нашей современности» подходил к концу.
И вдруг Александр Володин, вместо того чтобы тоже чего-то попросить (квартиру, например, или поездку в Швецию), заговорил «о положении искусства вообще – о том, что тогда и на кухнях обсуждали, понижая голос». И тут Фурцеву словно подменили: «Вы ходите в бассейн?» Володин не сразу понял, при чем здесь бассейн, замолк. А Екатерина Алексеевна продолжает: «Вот видите, Володин не ходит в бассейн, не следит за своим здоровьем. Как же вы будете писать пьесы?» Действительно, – как же писать пьесы-то, без бассейна?
Для того чтобы советские писатели были здоровенькими, долго жили и работали, наполняя драгоценный Литфонд отчислениями от своих гонораров, для них создали отдельные, так называемые ведомственные поликлиники. Центральная находилась в Москве, сначала в Лаврушинском переулке, затем у станции метро «Аэропорт». Юлий Крелин очень точно замечает: «Она, пожалуй, единственная, что была при советской власти создана за деньги клиентов. От продажи колоссальных тиражей писатели получали малую толику. Все уходило в Литфонд или черт его знает куда, на эти деньги содержалась и поликлиника»{130}. С Крелиным согласились бы многие коллеги.
К ведомственным поликлиникам были прикреплены не только писатели, но и их семьи. В этой связи вспоминается случай с Ахматовой. В июне 1955 года Анна Андреевна находилась в Москве. Поэтесса приехала в Переделкино к Корнею Чуковскому, где ей всё чрезвычайно понравилось – и высоченные сосны, и пение птиц, и тишина, а увидев белку, быстро перелетавшую с одной сосны на другую, она поэтически сравнила ее с ртутью. «Здесь преступно хорошо», – молвила Ахматова. За обедом Корней Иванович принялся расспрашивать Анну Андреевну о здоровье, и она рассказала о своем посещении литфондовской поликлиники. Она заполнила там специальную карточку – ФИО, год рождения, пол, прописка и т. д. И на приеме услышала от врача: «Вы кто – мать писателя или сами пишете? Сами? А почему вы из Ленинграда сюда приехали лечиться? В Ленинграде ведь тоже есть Литфонд»