«А вы еще говорите, что Советская власть плохо содержала своих писателей!» – замечает Сергей Чупринин, приводя в пример собственную историю о том, как его, еще молодого, «на плаву поддерживали бюллетени по временной нетрудоспособности. Их в поликлинике Литфонда и выписывали, и продлевали охотно – особенно когда дело касалось писателя, от Советской власти пострадавшего. Бытовала даже фраза: “Если бы я не болел, то давно бы умер. С голоду”»{151}. И здесь писатели были не одиноки. В советском обществе в 1970-е годы укоренилось довольно либеральное отношение к безделью. Появилось такое выражение – «сидеть на больничном», то есть не лечиться, а отбывать две-три недели дома или где-нибудь еще.
Что касается уровня медицинского обслуживания в поликлинике, то оно явно отличалось в лучшую сторону от остального самого бесплатного в мире здравоохранения СССР, в чем писатели отдавали себе отчет: «В [районной] поликлинике бардак, очереди, злые медсестры. Вдобавок десять дней висела прекрасная реклама здравоохранения: от язвы умер сорокалетний главврач, и его портрет был выставлен в коридоре. Нянечки меняли воду в баночках с цветами. И то, что я сейчас имею право записать жену и дочь в спецполиклинику Литфонда, это нехорошо. Но дочери-то хорошо. Но это оторвет ее от других, выделит. Плохо», – сокрушался Владимир Крупин в своем дневнике 8 октября 1975 года{152}. Сравнение районной поликлиники с литфондовской не в пользу первой. А ведь подавляющая часть советского населения вообще не имела выбора. Деньги на частных докторов находились далеко не у всех.
Как должны были звать главного врача писательской поликлиники? Вопрос не праздный. Это же не обычная поликлиника, значит, его имя должно было быть напрямую связано с литературой. Если не с советской, то, в крайнем случае, с мировой. Имя главного врача литфондовской поликлиники было, как у Шекспира – Вильям Ефимович Гиллер. И он тоже писал книги, а не только истории болезни. Очень достойный человек, полковник медицинской службы, кавалер многих боевых орденов, всю войну руководивший сортировочно-эвакуационным госпиталем. Он был красив: высокий, статный, с офицерской выправкой, с белой-белой головой (рано поседел!). Вильям Ефимович выпустил несколько интересных книг о войне, о врачах, но вот что странно – его не принимали в ряды Союза писателей. И действительно: в справочнике Союза писателей СССР 1976 года такая фамилия отсутствует.
Поэт Николай Старшинов рассказывал о заседании приемной комиссии, рассматривавшей дело главврача. Поначалу все шло хорошо, все писатели были настроены очень доброжелательно по отношению к Вильяму Ефимовичу, но вели себя как-то необычно. Каждый вставал и произносил много лестных слов в адрес кандидата: «Да кто из нас не знает Вильяма Ефимовича!.. Он всегда отзывчив, всегда проявлял и проявляет отеческую заботу о писателях. Меня, например, направил в свое время к лучшему хирургу Москвы, а потом достал такие медикаменты, каких сейчас и добыть-то невозможно!» Другой писатель говорит: «Внимательнее Вильяма Ефимовича редко встретишь человека. Он меня не только оперировал и лечил, но потом и в отличный санаторий устроил! Так я оттуда вышел, как новенький. И вообще он отдал нам четверть века своей жизни».
И вдруг перед тайным голосованием один из членов приемной комиссии поднялся и сказал: «У меня есть одно соображение и предложение: уже почти тридцать лет в Доме литераторов работает гардеробщиком Афоня. То есть на целые пять лет дольше Вильяма Ефимовича. Так вот у меня есть такое предложение: сначала принять в члены Союза писателей Афоню, поскольку у него значительно больше стаж, а потом уже и Вильяма Ефимовича». В итоге «вопрос о приеме в члены Союза писателей Вильяма Ефимовича был снят с повестки дня, поскольку результат тайного голосования наверняка оказался бы никудышным»{153}.
Так почему же главврача не захотели видеть в рядах союза? Жалко, что ли? Одним больше, одним меньше. Это же не Академия «бессмертных» во Франции… Но догадаться можно.
В августе 1980 года в газету «Литературная Россия» поступил на работу Георгий Елин. Его принял в своем кабинете главный редактор Юрий Тарасович Грибов – «маленький чернявый человечек в больших очках и черном пиджаке мягкой кожи» (лет десять назад на юбилейном вечере «Литературной России», куда меня зазвал Максим Лаврентьев, я увидел Грибова уже седого. Он был довольно старенький, но как я сейчас вспоминаю, все в том же кожаном пиджаке). Грибов, изучив анкету Елина, начал издалека: «“…У нас газета не простая – писательская газета, мы писателей, значит, печатаем. Потому дадим вам задание… на пробу, значит, и если получится – возьмем на работу”. Протянув через стол рукопись, сказал, что сей рассказ нужно прочитать, потом забросить за шкаф и написать его заново. Только втрое короче – чтобы не больше пятнадцати страниц. При этом можно менять имена персонажей, сюжет, даже название, – всё, кроме фамилии автора. Так как человек он исключительно замечательный – главврач литфондовской поликлиники…»{154}
Молодой сотрудник был немало изумлен, услышав от главного редактора суть того ответственного дела, которое ему поручили. Выйдя из кабинета Грибова с «обалделой физиономией», Елин увидел своих коллег Юрия Стефановича и Геннадия Калашникова, которые «хором признались, что за доктора Вильяма Гиллера каждый из них тоже написал по рассказу, а драматург Павлокл (Павел Павловский, автор пьесы «Элегия». – А. В.) даже два, да ладно рассказы – какой-то больной прозаик за врача-графомана целым романом разродился»{155}. Про больного прозаика к месту сказано: писал-то он за врача!
И Георгий Елин стал читать то самое, что требовалось забросить за шкаф: «Войдя в ресторан, Катя, в смысле бывалой женщины, а не в смысле опытности, оглядела ресторан». И все в подобном же духе. Но как это сократить или отредактировать? Полчаса он размышлял, пытаясь уяснить, о чем идет речь в сочинении главврача. «И вдруг понял: ниочем! – он просто пишет и пишет: 10, 20, 40 страниц, балдея от самого процесса… Как же я матерился!» Через три дня Елин принес заново написанный «рассказ» на суд редколлегии: «Все дружно отметили, что Гиллер стал вполне прилично писать. Так всё и устаканилось: мне велено выпустить рассказ уже в качестве штатного сотрудника редакции»{156}. А мне вспомнился «Раскас» Василия Шукшина…
Как и следовало ожидать, рассказ Елина (или все-таки главврача?) сдали в печать. 29 августа 1980 года Георгий Елин записал: «День моего дебюта в “ЛитРоссии”. Единственное, чего по-настоящему хотелось, так это посмотреть в глаза Гиллеру (хотя бы за газетой со своей публикацией он приедет, полагал я, наивный), но главврач сохранил дистанцию с редакцией до конца – за авторскими экземплярами прислал казенного шофера. Потому ответной выходкой смог поделиться только со Стефановичем – злорадно развернув перед ним вышедшую газету, фломастером обвел зашифрованное в рассказе главврача свое имя. И как высшую похвалу расценил Юрино резюме: “Ну ты и мерзавец!”»{157}.
Примечательно, что хотя Вильям Ефимович Гиллер и стал «прилично» писать, но с Елиным так ни разу и не пересекся, – в 1981 году главврач скончался. С другой стороны, – не мог же он встречаться со всеми, кто его «редактировал». Доктор человек занятой, у него прием в поликлинике. Как рассказал мне сам Георгий Анатольевич Елин (незадолго до своей кончины в 2021 году), Гиллер ушел из жизни автором девяти книг.
Геннадий Николаевич Калашников, к которому я обратился с вопросом, рассказал: «Да, Елин прав, но приходилось не писать, а переписывать, причем весьма кардинально. И не только за главврача литфондовской поликлиники Вильяма Гиллера… В те времена требовались светлые, оптимистичные рассказы с положительным героем, активно включенным в трудовые будни. Но многие авторы писали совсем другое. И тогда за дело брался редактор. Порой очередной рассказ преображался – нашими редакторскими усилиями – до неузнаваемости, все минусы становились плюсами, присобачивался “хороший, жизнеутверждающий” финал, и плод этого совместного писательско-редакторского творчества наконец-то подвергался тиснению. Были, по счастью, авторы, которые боролись за свое детище до последнего, шли на минимальную правку, а если уступки не помогали, – забирали свои рассказы. Но это известные писатели, люди с “именами”… Провинциальный же автор, а их у нас было большинство, радовался и такой “подстриженной” публикации».
Прозаик Николай Климонтович в автобиографической книге «Далее везде» пишет о том, какими окольными путями оказался рядом с кабинетом главврача литфондовской поликлиники. Но он пришел в поликлинику не лечиться, то есть лечиться, но в другом плане (этот прекрасный глагол имеет в русском языке несколько толкований). Началось все со знакомства с редактором одного из крупных московских издательств – абсолютно спившимся литератором по имени Игорь Х. Вместо того чтобы готовить рукопись к изданию, автор и его редактор пропивали деньги в ресторане ЦДЛ. Пили до тех пор, пока они не кончились у обоих. Тут редактор и говорит: «Ладно, поехали, сейчас добудем деньжат». Сев в такси, помчались они в сторону станции метро «Аэропорт». Климонтович решил, что они едут к какому-то знакомому писателю, способному одолжить. Вместо этого они пришли в литфондовскую поликлинику, прямо к кабинету главврача. И вот он пришел: высокий красавец, «с великолепной седой гривой, донельзя холеный, с золотыми перстнями на ухоженных пальцах и ногтями в маникюре».
Врач сделал знак редактору: заходи! «Они исчезли в кабинете, и уже через минуту Игорь вышел, кивнул мне, мы быстро засквозили к выходу. На улице он шепнул: “Есть соточка”. Забавно, он сотенку называл соточкой, не путая ее, конечно, с единицей земельного измерения, но по алкогольной привычке… Пока мы добирались обратно в ЦДЛ, Игорь объяснил, что за этого самого врача пишет роман из жизни тружеников медицины для журнала Вадима Кожевникова “Знамя”. На мой осторожный вопрос, а знает ли об этом Кожевников, он с удивлением сказал: ну так он же мне и сосватал этот заказ. И чтоб я, молокосос, хоть немного был в курсе дел на кухне отечественной словесности, пояснил: найм негров практикуется сплошь и рядом; иногда пишут и за секретарей, они люди занятые, времени у них – лишь проглядеть да подправить; но бывают и иные случаи: скажем, когда директор издательства Лесючевский выбил вот этот самый особняк на Воровского, дом был в ужасном состоянии, Лесючевский вызвал своего главного инженера и сказал: особняк должен быть готов тогда-то, но денег нет, делай что хочешь, со своей стороны предлагаю – напиши роман, я издам»