А как расценивали возможность пожить в «России» писатели? Казалось бы, новая гостиница с пятью ресторанами, один из которых разместился на 21-м этаже, позволяя жующим гражданам рассмотреть город-герой с птичьего полета. Живи и радуйся! Но нет. Как и в случае с Дубулты, выбор между «Москвой» и «Россией» подтверждал номенклатурный вес литератора – здесь тоже «сортировали» по рангу. Один из самых известных советских писателей, так и не переехавший в Москву и оставшийся до конца верным «малой» белорусской родине, Василь Быков рассказывает: «В Москве собирался [Четвертый, 1967 года] съезд СП СССР, из Минска мы поехали большой группой. Перед открытием, как обычно, толпились в тесных коридорах на Воровского, получали направления в гостиницы. Это было важное и сложное дело – размещение по гостиницам. Поселяли с большим разбором, в зависимости от веса, который имели те или иные писатели и организации в глазах начальства. Одних (руководителей, депутатов, народных) селили в гостинице “Москва”, других, без титулов и заслуг – в “России”. Получив направление в гостиницу рангом ниже, шли жаловаться Маркову или Воронкову или посылали к ним Шамякина (Иван Шамякин, один из руководителей Союза писателей Белоруссии. – А. В.) с ходатайством. Шамякин ходатайствовал тоже с большим разбором, не допуская уравниловки. Я получил номер в “Москве”, Адамович – в “России”»{288}.
Затем Быков с Адамовичем узнали от Анатолия Гладилина об открытом письме Александра Солженицына съезду писателей – в защиту свободы творчества и против цензуры. Они также поставили свои подписи. Потом позвонили Солженицыну, с которым еще не были знакомы. Александр Исаевич предложил встретиться. Договорились повидаться в гостинице «Москва», в номере Быкова.
Солженицын пришел к Быкову и Адамовичу уже на следующее утро, «Купили выпивку», – сообщает Василь Владимирович, приготовивший для такого торжественного случая еще и фотоаппарат. Александр Исаевич немного припозднился. Поговорили откровенно, как единомышленники. Солженицын сказал, что рад познакомиться с белорусами лично, что читал их книги, разделяет их пафос. Поведал он и о своих литературных планах, о большом произведении, посвященном Первой мировой войне – речь шла о романе «Август четырнадцатого», и о том, что летом рассчитывает побывать в «Восточной Пруссии». Примечательно, что Быков именно так и пишет – «Восточная Пруссия», хотя вообще-то эта бывшая германская территория уже давно стала Калининградской областью. Солженицын в гостях у белорусских писателей «вел себя уверенно и смело. От выпивки он отказался». В конце разговора сфотографировались на память.
Застать Быкова на его месте во время съезда было нелегко: в зале он появлялся редко, большую часть времени проводя в кулуарах или в буфете. Туда стекалось немало писателей: докладная скукочища кого угодно могла довести до буфета. Но вот незадача: если еды было навалом, то выпивка полностью отсутствовала. Литераторы негодовали: «Особенно возмущался Виктор Астафьев – я к тому времени был уже с ним знаком, и мы хотели обмыть встречу. Да не было чем. И Виктор громко, повергая в смятение вышколенную гэбистскую обслугу, возглашал, что без водки не победили бы в войне – даже с громовыми призывами политруков. “И белорусские партизаны это знают – правда, Василь?” – шутливо обращался он ко мне. Я согласился и напомнил Виктору, как на банкете во время предыдущего съезда он выручил Константина Симонова. Тот вальяжно прохаживался между рядами столов с каким-то иностранцем, а за ними, как хвост, таскался подозрительный тип, явно гэбистского вида, все старался подслушать их разговор. Когда они остановились, остановился и он, как раз возле нашего стола, рядом с Астафьевым. Павел Нилин, который был с нами, понял, в чем дело, и обратился к тому типу с вопросом: “Вы из какой организации?” Но тот словно не слышал вопроса: все его внимание было обращено на Симонова и иностранца. Тогда Астафьев громко, перекрывая гул застолья, сказал: “Да он из организации Семичастного! (председатель КГБ СССР. – А. В.) Оглянитесь, Константин Михайлович!” Симонов оглянулся, и тип, вобрав голову в плечи, молча юркнул в сторону. Вечером в гостинице мы обсуждали этот случай, и Астафьев довольно нервно напомнил, где мы живем. Он сказал, что в 30-е годы в СССР было СТО миллионов сексотов, об этом говорил сын Георгия Маленкова, а уж он что-то знал. Да и сам Хрущёв, разоблачая Берию, говорил, что в СССР каждый пятый – сексот. “Чего же вы хотите от писателей?” – спрашивал Виктор Петрович»{289}.
Встреча с Александром Солженицыным и Виктором Астафьевым, что жил в ту пору в Вологде, стала для Василя Быкова главными событиями съезда. Но как же быть, если обмывать нечем? Находчивые писатели и здесь доказали свою близость к народу: «Шикарной закуски в Кремле было навалом, а спиртного ни капли. В гостинице, наоборот, буфеты ломились от выпивки, а закусить было нечем. Как всегда, с закусью в стране была напряженка. Утром за завтраком мы долго решали задачу: как пронести на съезд бутылку. Буравкин (Геннадий Буравкин, сценарист. – А. В.) засунул ее в карман – выглядело подозрительно, могут подумать, что в кармане бомба, выпячивала она и мой внутренний карман. Попробовали положить в импозантную папку Гилевича (Нил Гилевич, поэт, с 1980 года первый секретарь правления Союза писателей Белорусской ССР. – А. В.) – еще хуже. Могут отобрать при входе и еще дело пришьют. А проверяли нас на каждом шагу, во всех дверях, возле которых гэбисты обычно дежурили парами: пока один проверял документы, сверяя фотокарточку с оригиналом, второй производил “визуальный обыск”, бдительно приглядываясь к карманам и к тому, что в руках. Выход нашли самый простой – выпить в гостинице, а закусывать бежать в Кремль»{290}. Вот и правильно!
Так и сделали. И уже в благостном утреннем настроении белорусские делегаты двинулись на съезд, однако всё неожиданно испортила охрана: «Мы не успели перебежать проезд Спасской башни на зеленый свет светофора и остановились. Но один из делегатов (не из нашей компании), старый туркменский писатель, пошел на красный свет и был задержан гэбистом в форме, который грубо рванул старика за плечо и стал отчитывать. Этого не выдержал Григорий Бакланов, оказавшийся рядом. Я никогда не видел Григория таким разгневанным: он бросился защищать старого туркмена на глазах десятков прохожих, возмущенно стыдил гэбиста. Но тот тоже пришел в ярость, потребовал у Бакланова пропуск, стал орать: “Я его сейчас порву, и ты больше не увидишь свой съезд!” На что Бакланов ответил с вызовом: “Ну порви! Порви! Что же ты не рвешь?” Тот, однако, не порвал, – видно, добрый попался… Этот поступок Бакланова многое мне объяснил в его характере, твердом и упрямом… Среди нас в смелости и принципиальности не уступал ему разве что один Алесь Адамович»{291}. В принципиальности Григория Бакланова мы уже имели возможность убедиться.
Кстати, Григорий Яковлевич вспоминал, что в гостинице «Россия» в полуподвальном этаже во время съездов для писателей была организована распродажа всякого рода дефицита, на прилавках были разложены «богатства», за которыми устремлялись по вечерам делегаты с женами (днем нельзя – заседания!): «И какие страсти разгораются, какие обиды. Кто-то будет осчастливлен, кто-то уязвлен: как в кремлевском зале»{292}.
Василь Быков делает вывод, что «белорусские писатели, за редким исключением, вели себя рассудительно, держались молча и вместе. Помню только один случай несдержанности: в самом начале, когда устраивались в гостиницу, сцепились Кулешов с Макаёнком. Пили и ругались – долго и заядло, с обеда до вечера и чуть ли не всю ночь. Я пытался их утихомирить, уговаривал и мирил, и все напрасно. Причем ссорились они так витиевато, что понять суть конфликта было невозможно. Присутствующие при их сваре литераторы стали по одному расходиться по своим номерам. Наконец не выдержал и я. А утром узнал, что Макаёнок спит, а Кулешов выписался из гостиницы и уехал в Минск»{293}. Аркадий Кулешов стоял в ряду самых признанных писателей Белоруссии, удостоившись двух Сталинских премий. А Андрей Макаёнок прославился пьесами – «Таблетку под язык», «Затюканный апостол», «Левониха на орбите», которые в 1960—1970-е годы шли не только в московских театрах, но и по всей стране.
На этом съезде, свидетельствует Быков, все шло «как обычно, произносились речи, привычно скучал президиум. В кулуарах было интересней». И вновь «гвоздем программы» стал Виктор Некрасов, еще не покинувший пределов СССР. «Где-то под конец дня появился Виктор Некрасов, которого в то время травили в его родном Киеве и в Москве тоже. Появился он на съезде в облике парижского клошара – в нестираной тенниске, старых джинсах, в разношенных сандалетах на босу ногу, – из них торчали пальцы с желтыми старческими ногтями. Среди парадной, изо всех сил вырядившейся публики это воспринималось как вызов. Зато его сразу окружили молодые, и из их тесного круга на лестнице доносились веселые голоса и смех. Гэбисты в штатском вынуждены были притворить дверь в зал. Важно, что встречи и знакомства продолжались и после съезда, в гостиницах и ресторанах. В один из вечеров на квартире у Валентина Оскоцкого познакомился с очень уважаемым мною критиком Игорем Дедковым. Он давно жил в Костроме, в Москве появлялся редко»{294}.
Одним из незабываемых событий съездовской канители стало открытое письмо Александра Солженицына. Автор разослал более 200 копий в президиум и делегатам съезда, а также в редакции советских газет и журналов. Отпечатанный на машинке текст он дополнял от руки фамилией адресата (ныне это раритет – в 2020 году одно из писем, принадлежавшее ранее Сергею Смирнову, было выставлено на аукционе за 100 тысяч рублей). Однако опубликовали его во многих странах Европы, но только не в Советском Союзе. Это был, наверное, первый такой случай бескомпромиссной борьбы за свободу слова. Благодаря тому, что письмо прочитали по «вражеским голосам», его содержание быстро стало известно не только советским писателям, но и многим читателям.