н согласился{447}. На колу мочало – начинай с начала.
А кончилось все тем, что Сережа поступил, а племянник ректора увидел свои стихи напечатанными в толстом журнале; сотрудник отдела поэзии въехал на третий этаж писательского дома, а музыкальную школу отремонтировали. Нам смешно, но такова была жизнь, по принципу «Ты – мне, я – тебе». Даже фильм такой сняли, кинокомедию, с Леонидом Куравлёвым в главной роли банщика, перед которым открывались двери всех кабинетов, даже министерских. Кстати, этот банщик хвалится тем, как после посещения его парилки в Сандунах некий классик, который ранее жаловался, «что ему не пишется», вдруг вдохновляется и создает произведения, «достойные своего гения». Сегодня такой всем помогающий человек зовется решальщиком. А тогда… Анатолий Алексин характеризовал эту систему взаимоотношений так: «“Ты – мне, я – тебе”, – это формула, которую уже не отмыть, потому что она олицетворяет собою не бескорыстную взаимоподдержку, а блатнерскую круговую поруку. Или же отношения этакого “взаимоплатежа”»{448}.
Анатолий Алексин – один из самых издаваемых в СССР детских писателей, автор многих рассказов, повестей, пьес («Саша и Шура», 1955; «Говорит седьмой этаж», 1959; «Звоните и приезжайте», 1974; «Третий в пятом ряду», 1975; «Мой брат играет на кларнете», 1967; «Поздний ребенок», 1968, и многих других). Жил он в Москве на Красноармейской улице. В начале 1990-х годов покинул Россию. Век писателя длился долго – он скончался в Люксембурге в 2017-м, на девяносто третьем году…
Мытарства молодых писателей ярко демонстрирует история с пропиской в Москве Василия Макаровича Шукшина. В 1960 году после защиты диплома во ВГИКе (с оценкой «отлично») Шукшин оказывается в подвешенном состоянии: ехать в Свердловск, куда его распределили работать на местной киностудии, он не хочет. Его цель – работать в Москве, на «Мосфильме». Но для этого нужна московская прописка, которой он не имел. А без прописки на работу не возьмут, такова была специфика повседневной жизни. Ситуация складывалась безвыходная, хоть женись на москвичке. В это же время, в 1961–1962 годах Василий Макарович активно печатается в консервативном журнале «Октябрь», главный редактор которого Всеволод Кочетов помогает талантливому писателю прописаться в столице, но не за так, конечно.
Даниил Гранин запомнил Кочетова по ленинградской писательской организации: «Сталинист, догматик. Убежденный хулитель интеллигенции. Может, зависть способствовала, может, то, что его не допускали в свой круг лучшие писатели города… “Писать надо по-простому, – учил он меня, – для народа, для людей, вот как я пишу. Вот я пишу про рабочий класс ‘Журбины’ роман, и все понятно, все ясно. Я помогаю и партии, и правительству, а то, что эта интеллигенция все мудрит, изощряется, кому это нужно, этот Серебряный век, все эти Кручёных-Перекручёных, на хрена они нужны?”»{449} Действительно.
Было бы очень красиво, если бы Шукшину сразу дали жилплощадь, или товарищ Кочетов прописал бы его в своей квартире на Ломоносовском проспекте, но, видно, у него лишних метров не хватило. А вот у члена редколлегии журнала «Октябрь» Ольги Михайловны Румянцевой такая площадь нашлась. Как вспоминал Василий Белов: «Эта благородная женщина на свой страх и риск прописала Шукшина на своей жилплощади». Белов и сам бывал у нее в гостях: «Ольга Михайловна навсегда останется в благодарной памяти шукшинских почитателей. Не в пример многим начальникам, предательски подставлявшим Макарыча под тяжкий пресс неустроенного быта, она по-матерински принимала даже меня. Ее дочь Ирина и зять художник Юра Бухарин рассказали и показали мне очень многое из того, что мне потребовалось для работы»{450}. Юра Бухарин – это сын репрессированного Николая Бухарина, также прописанный у Румянцевой. Вот такая интересная связь времен. Да что говорить – сама Румянцева работала секретарем у Ленина…
Подробности сложного процесса своей прописки Шукшин рассказал Виктору Некрасову, встретившись с ним в 1962 году в Киеве, за бутылкой доброго вина. Василий Макарович поведал про свою повесть о «жизни деревенской» и что ее «“Октябрь” вот берет. Товарищ Кочетов… Он мне уже и прописку в Москве устроил. Под эту повесть». Некрасов забрал у Шукшина эту повесть и отправил в «Новый мир» Асе Берзер, соратнице Александра Твардовского: «Повесть она прочла, увидела, что парень кое-что может, но для печати не взяла (кажется, это были “Любавины”), попросила, если есть, принести рассказы. Вася принес. Ася прочла и тут же дала в номер. Так родился писатель Шукшин. А Кочетов, говорят, лютовал, велел отменить прописку, но было уже поздно – в паспорте стоял штамп»{451}. Так рассказывал Некрасов. И в декабре 1962 года Шукшин официально стал москвичом «в виде исключения».
Исключение это было основано на «решении органов милиции, согласованное с исполкомом Московского городского Совета депутатов трудящихся»{452}. Правила прописки в Москве, и без того суровые, в этот период были ужесточены, а потому понадобилось вмешательство еще и главного милиционера столицы – Николая Трофимовича Сизова, начальника Управления внутренних дел при Исполкоме Моссовета (в 1962–1965 годах). Человек был многогранный – не только партийный работник, но и член Союза писателей СССР, жил, между прочим, на Фрунзенской набережной. А с 1971 года он 15 лет руководил «Мосфильмом». Интересная карьера: сперва комсомол, потом милиция, наконец, киношники. И это тоже довольно типичный случай для советской эпохи, когда чиновника «бросали» порой на диаметрально противоположные направления. Впоследствии Шукшин встречался с ним не раз.
Ну а как же дальше сложились отношения Василия Макаровича с «Октябрем», благодаря которому он и получил прописку, и с его главным редактором товарищем Кочетовым? Анатолий Гребнев расценивает «разрыв» Шукшина с этим журналом как вполне логичный: «Название журнала звучало, как обозначение одной из двух непримиримых партий; партии уже были! Сам Шукшин красочно описывал мне, как он был поначалу пригрет “Октябрём” и даже напечатался там, но вот однажды – сидит у них в редакции, в большой комнате, и видит вдруг: все встают. В чем дело? А это редактор вошел, Кочетов, вот они и повставали. “Ну, думаю, шалишь, – продолжал Шукшин, – чтобы я так вставал? Да ни за что на свете! Пошел потихоньку к двери, да и был таков”»{453}.
А первую книгу Василий Макарович издал в «Молодой гвардии». Ветераны издательства вспоминают, каким впервые увидели его – в телогрейке и кирзовых сапогах, с чемоданчиком, из которого он вытряхнул на стол редактора Ирины Гнездиловой свои рассказы. Та была ошарашена. Шукшин попросил: «Посмотрите, что-нибудь может пригодиться!» И ведь пригодилось, вскоре вышла книга «Сельские жители». Шел 1963 год.
Однако не следует думать, что случай с пропиской Шукшина редкий. В этом же самом журнале лет за десять до Шукшина появился другой молодой и многообещающий писатель – Анатолий Рыбаков, которому также посулили квартиру, а также массу других приятных привилегий и подарков. Только главным редактором там был Фёдор Панфёров, дважды лауреат Сталинской премии, автор романов «Бруски», «Борьба за мир», «Большое искусство». Если кто-то из читателей впервые услышал имя этого литератора, то зря – в Москве есть улица Панфёрова, и висит табличка, из которой следует, что он был «выдающимся советским писателем». Журнал «Октябрь» он возглавлял без малого 30 лет, до 1960 года. Интересно, что он также поучал Анатолия Рыбакова – следовать канонам соцреализма, так сказать, держаться линии партии, ибо «на хрена они все нужны? Все эти Кручёных-Перекручёных…» Обещания свои Панфёров выполнил, выбив Рыбакову в Союзе писателей квартиру, выдвинув его роман «Водители» в 1951 году на Сталинскую премию. Короче говоря, «сделал из него человека».
Так что в отношениях главных редакторов с многообещающими авторами прослеживается даже некий принцип: молодым литераторам старались помогать в бытовом плане. Но не просто так. Их вставляли в обойму, как патрон, ожидая новых отнюдь не холостых выстрелов. В условиях непрекращавшихся литературных склок и боев влиятельным писателям ощутимо требовалась поддержка молодых, которых пестовали, подкармливали, горя желанием зачислить в свой стан. И ведь выбирали всегда из самых низов (как им это ложно казалось), из «простого народа». Шукшин – из крестьян, Рыбаков – из шоферов. И решение насущного жилищного вопроса было здесь краеугольным камнем. Не все писатели, как Борис Можаев, могли творить на кухне, но и не во всех редакциях давали квартиры и прописку…
А тот самый Николай Сизов помог еще одному литератору – критику Игорю Золотусскому, который трудился в одной газете с Геннадием Красухиным: «Жил он не в Москве, а во Владимире, так сказать, на два дома, уезжая по воскресеньям к жене и двум сыновьям, а остальное время проводя в Москве в комнате, которую снимал, в газете, которая взяла его на работу и бралась через Сырокомского (первый заместитель главного редактора. – А. В.) прописать в Москве на площадь строящегося кооператива… Но прописать Золотусского оказалось непросто даже для Сырокомского, бывшего помощника первого секретаря Московского горкома Демичева»{454}.
Но выяснилось, что даже для Петра Ниловича Демичева – того, чей портрет носили на демонстрациях, и потому людей его уровня так и называли «портреты» – это оказалось не под силу: «Никто не знал, как все-таки прописать Золотусского в Москве. Оказалось, что для этого никакой Демичев был не нужен. Что гораздо проще иметь дело с замом председателя Моссовета Николаем Сизовым, чья жена – сотрудник музея Горького при Институте мировой литературы – была ответственным редактором и составителем книги “Русские писатели в Москве”. Книга была подарена Сырокомскому и вручена Виталием Александровичем Золотусскому со словами: “От этого зависит ваше будущее!” “Представляешь, – говорил мне Золотусский, – я ее читаю и вижу: неподлая!” Короче говоря, Золотусский написал на нее положительную рецензию и получил щедрейший подарок от Сизова – трехкомнатную кооперативную квартиру на окраине Москвы. То есть никто, разумеется, эту квартиру Золотусскому не дарил, он заплатил за нее, но стал полноценным московским жителем»