{466}. Упомянутая Ханна Вульфовна – жена младшего брата Ахматовой.
Ахматова волнуется. Наконец звонит диспетчер: такси скоро будет: «Анна Андреевна надевает теплое пальто с меховым воротником и вязаную шапку». К такси она идет медленно, садится рядом с водителем. Два чемодана – в багажник. Просит других провожающих не ехать с ней на вокзал, дабы избежать лишних переживаний: «Мне профессор сказал: никаких провожаний. Думают, что это игра, а это человеческая жизнь». Запрет ехать на вокзал позже услышал от Ахматовой и Иосиф Бродский.
«У Московского вокзала мы выходим из такси. Анна Андреевна идет очень медленно, часто останавливается, с трудом преодолевает ступеньки одной лестницы, потом другой. В центральном зале, где стоят рядами скамейки, Анна Андреевна говорит, что хочет немного отдохнуть, и садится на скамью. Но в это время появляется железнодорожный служащий и начинает бесцеремонно сгонять всех сидящих. Наверное, в Москву должна ехать какая-то важная птица. Ахматова, не возмущаясь или не показывая своего возмущения, тяжело поднимается, и мы медленно направляемся к перрону…»{467}. А ведь действительно – чего возмущаться-то, что со скамейки прогоняют: хорошо, что вообще жить дают!
В следующий раз Натан Готхарт побывал дома у Ахматовой 24 января 1965 года. Она недавно вернулась из Италии, где ей вручили Международную литературную премию «Этна – Таормина». Затем было еще одно событие – присвоение почетной степени доктора филологии Оксфордского университета, предстояла новая зарубежная поездка: «А вот и весточка из Англии – пришло письмо “оттуда”, где запрашивается мерка на докторскую мантию и шапочку для Ахматовой. Она иронизирует: “Письмо на пути из Оксфорда в Ленинград ‘где-то’ задержалось, ‘шло очень долго’ ”, а ее могут посчитать невежливой из-за задержки ответа»{468}. Задержка писем «из-за бугра» – еще одна повседневная мелочь советской эпохи: письма усердно читали в соответствующем учреждении. Перлюстрация работала безупречно.
Cтепень доктора Оксфордского университета очень почетна, это как раз та награда, весомость которой подтверждается значимостью ее лауреатов, а еще древностью самого университета, которому более тысячи лет. Тут бесполезно обивать пороги отдела культуры ЦК Компартии Великобритании (или как там это у них называлось), дарить свои книги графу Оксфорду (старейший графский титул в системе пэрства Англии). Если захотят дать докторскую мантию – дадут. В XIX веке почетными докторами Оксфордского университета стали Василий Жуковский и Иван Тургенев, а среди советских граждан это Дмитрий Лихачев, Мстислав Ростропович, Лев Ландау, Корней Чуковский, чья пурпурно-серая мантия по сию пору висит в его Доме-музее в Переделкине. Некоторые старожилы поселка утверждают, что видели Чуковского, прогуливавшегося в ней по улицам: а что здесь такого? Для того мантию и вручили, чтобы ее надевать. «Правда, далось это нам нелегко: пришлось преодолевать многие препятствия, которые в течение десятилетий мешали объективности наших научных исследований»{469} – так, огибая острые углы, Корней Иванович завершил свою речь в Оксфорде в 1962 году, куда его «выпустили» из СССР после долгих сомнений.
Не менее сложным было получение разрешения на поездку в Италию для Ахматовой: ей сначала позволили принять премию, а затем уж и выехать. Не отдавать же обратно…
Дом на Широкой улице оказался последним ленинградским адресом Ахматовой, Анну Андреевну хоронили 10 марта 1966 года по описанным нами ранее советским писательским традициям, – с милицией, сопровождение которой напоминало то ли конвой, то ли почетный караул. Траурный кортеж, направлявшийся в Комарово, остановился и здесь. Имелась и еще одна причина – надо было забрать надгробный крест, заказанный ранее Алексеем Баталовым в мастерских киностудии «Ленфильм». Как он рассказывал в интервью много лет спустя, «крест из дерева делал специально очень старый человек, который знал это условие (то есть без единого гвоздя. – А. В.). Недавно я очень расстроился, побывав в Ленинграде и увидев, что переделали даже место, где захоронена Анна Андреевна… Тот крест, который с таким невероятным трудом был создан, – такого в нынешнее время уже просто не существует, к сожалению»{470}.
Фёдор Абрамов до того, как поселиться на Широкой улице, жил в малогабаритной двухкомнатной квартире на Охте, в доме 66 по Новочеркасскому проспекту. Интересны воспоминания его вдовы Людмилы Владимировны Крутиковой-Абрамовой: «Никто не знал, в каких мы условиях жили, и никто не предложил ему квартиру в только что отстроенном Писательском доме. Узнав о переселении в новый дом довольно благополучных писателей, Фёдор явился в Союз писателей с обидой и возмущением. Руководители Союза ему резонно ответили, что он не подавал заявления об улучшении жилищных условий. На что Абрамов возразил, что они могли бы сами поинтересоваться, как он живет. Но все квартиры были распределены. Положение казалось безвыходным. Но тут неожиданно на помощь пришел В. Г. Адмони (известный лингвист и переводчик…). Он уступил Абрамову предназначенную ему квартиру. В Писательском доме мы прожили десять лет»{471}.
Как же это хорошо: и много лет спустя узнать, что вокруг Фёдора Абрамова были такие же, как он, совестливые и порядочные люди. Отказаться от квартиры! На это были способны единицы. Ибо в следующий раз ее могли и не дать. Владимир Григорьевич Адмони-Красный – не только признанный мастер перевода и германист, возглавлявший бюро секции художественного перевода Ленинградского отделения Союза писателей СССР, но и друг Анны Ахматовой. Анна Андреевна хорошо знала и его жену, филолога Тамару Исааковну Сильман, жила у них. Это как раз те люди, которых можно назвать истинными ленинградскими интеллигентами. Адмони после войны защитил диссертацию, стал профессором, но членом Академии наук СССР не был, зато его избрали членом-корреспондентом Гёттингенской академии наук, почетным доктором философии Упсальского университета, наградили золотой медалью имени Гёте и т. д. Иосиф Бродский был ему благодарен – Владимир Адмони в 1964 году выступил на суде в защиту поэта, высоко оценив его творчество. Так что в Союзе писателей были самые разные люди – и порядочные, и подлецов хватало.
Следующим ленинградским адресом Фёдора Абрамова стал дом 58 на 3-й линии Васильевского острова, где когда-то проживал писатель-натуралист Виталий Бианки. Абрамов поселился в новой квартире путем обмена. Это была весьма распространенная форма улучшения жилплощади в СССР, когда можно было поменять квартиру в Ленинграде на жилье в Тбилиси, Ереван на Москву, Ташкент на Львов и т. д. Много лет издавался даже специальный бюллетень по обмену – не менее популярное периодическое издание, чем газета «Неделя»…
Глава восьмая«Где я пишу? В гостиницах. В общежитиях. В больницах». Жилищный вопрос
Они не пускают нас в литературу, мы бы их не пустили в трамвай.
Переводчик Василь Сёмуха просит квартиру у немецкого посла – Сергей Михалков: «У бумаги должны быть ноги» – Мытарства Инны Лиснянской – Энергичные писатели – «Это вам не Монмартр!» – Писательский квартал на Ломоносовском – Оргсекретарь Виктор Ильин и его верная собака – ЖСК «Советский писатель» у станции метро «Аэропорт» – Литературный секретарь как профессия – Константин Симонов: «Это наша с тобой биография!» – Прощание перед эмиграцией – Писательский детский сад и морковные котлеты – Где жили писательские «шишки»
Дорогу осилит идущий, а некоторые советские писатели, прописанные далеко от Москвы, отчаявшись в получении жилплощади, решались на крайние меры, когда сил стоять в очереди на квартиру уже не было. Белорусский литератор и переводчик с немецкого языка Василь Сёмуха отважился на такое… «Жил он тяжело, квартиры в Минске у него не было, скитался с семьей по частным углам. Многочисленные просьбы, с которыми он обращался к руководству СП насчет квартиры, ни к чему не привели, и Сёмуха… написал письмо в немецкое посольство в Москве. Дело в том, что во время войны немцы сожгли дом его родителей, и Сёмуха просил посольство помочь ему издать перевод “Фауста” и посодействовать в получении квартиры. Письмо, разумеется, было перехвачено КГБ и возвращено в Минск с требованием принять меры»{472}. Меры приняли незамедлительно – белорусские писатели исключили Сёмуху из своих рядов. Почти единогласно – воздержался лишь Василь Быков, рассказавший эту печальную историю.
Не все писатели решались на столь радикальные поступки. Литераторы, как и другие советские люди, нередко прибегали к более привычным способам улучшения условий своей повседневной жизни, в том числе к обмену квартиры. Тем более что свой вклад в популяризацию обмена внес писатель Юрий Валентинович Трифонов, создавший одну из ярких иллюстраций той эпохи – рассказ с сакраментальным названием «Обмен». Вновь и вновь перечитывая одно из самых известных трифоновских произведений (наряду с «Домом на набережной»), убеждаешься, что каждое банальное «улучшение жилищных условий» в СССР нередко содержало в своей основе человеческую драму, комедию и даже трагедию…
Хорошо, что в Советском Союзе находились бескорыстные люди, готовые «торговать лицом» ради других, порою и не друзей, и не приятелей и вообще незнакомых граждан. Без них настала бы полная «труба». Это выражение – «торговать лицом» часто употреблял, например, артист Лев Константинович Дуров, отправлявшийся в гости к бюрократам «выбивать» квартиру, – но не для себя, конечно, а для других. В Союзе писателей были свои незаменимые носители «знаменитого лица» – с одним из них мы уже встретились, это Анатолий Алексин. Но самым влиятельным в этом смысле человеком был Сергей Михалков, который мог «выбить» для совершенно незнакомых людей не Луну с неба, а более необходимые вещи – жилплощадь, прописку, телефон, путевку, место на престижн