ом кладбище (зачем им Луна, если на Земле жить негде?).
Не было, пожалуй, более известного поэта в стране, чем Сергей Михалков (наряду с Пушкиным, который «отвечал за всё») – его фамилию советские граждане узнавали чуть ли не с пеленок, еще в детсадовском возрасте, когда папа и мама читали им на ночь «Дядю Стёпу». А школьники всегда находили знакомые инициалы на обратной стороне своих тетрадок с текстом Гимна СССР (с недавних пор фамилия автора почему-то там не указывается). Ну а взрослые люди каждое утро вскакивали под тот же советский гимн, транслировавшийся по радио в 6 часов утра, и шли ударно трудиться. Те же, кто никогда не слушал радио, могли встретить фамилию Сергея Михалкова в титрах популярного киножурнала «Фитиль», который крутили в каждом советском кинотеатре перед сеансами, – поэт был его главным редактором.
Анатолий Рыбаков свидетельствует, что в своем начальственном кабинете в Союзе писателей Сергей Владимирович «появлялся на полчаса в день, не снимая пальто, клал руку на трубку вертушки. Любил помогать людям, спрашивал: “Кому звонить?”». Как рассказывал сам стихотворец, обыкновенный звонок не обладал такой высокой эффективностью, как непосредственный визит в тот или иной высокий кабинет: «У бумаги должны быть ноги!» Вероятно, по этой-то причине Михалкова трудно было застать на рабочем месте, ибо в это время он ходил по кабинетам со всякими просьбами и челобитными бумагами. Но в данном случае он пришел в свой кабинет, чтобы звонить по вертушке – кремлевской спецсвязи, по которой можно было напрямую поговорить с высшими чиновниками, занимающими весь номенклатурный пьедестал в СССР. «Вертушка для верхушки» обладала чудодейственными свойствами, как тот телевизор, к которому советские люди стали прикладываться больными местами во время сеансов психотерапевтов, появившихся в перестройку в таком количестве, что хоть создавай для них свой творческий союз.
Вертушка отчасти напоминала и золотую рыбку в том смысле, что человека, находящегося на другом конце телефонного провода, тоже было не видно. Но по крайней мере одно желание можно было загадать. Ибо трубку всегда брал сам ее хозяин, минуя секретаршу. Вертушка была и одним из главных символов власти и могущества в Советской стране, об исчезании которого его носители узнавали именно в ту минуту, когда этот самый телефон с государственным гербом СССР «снимали». Порой еще официально об отставке не объявляли в программе «Время» – а вертушку уже отключали: значит, всё! У одного очень большого писательского начальника случилось даже помутнение рассудка, когда у него отобрали спецсвязь, образно выражаясь, вертушка началась в голове.
Сам факт наличия спецтелефона с позолоченным гербом СССР в кабинете автора советского гимна Сергея Михалкова кажется сегодня логичным. Ибо и гимн, и герб являются атрибутами государственности, часто сочетаясь друг с другом. Итак, усевшись в кресло, Сергей Владимирович спросил стоявшего рядом оргсекретаря Виктора Ильина, кого надо побеспокоить в этот раз. «Промыслова!» – мгновенно ответил Ильин. Владимир Промыслов почти четверть века (в 1963–1986 годах) был председателем Исполкома Моссовета. Второй человек после первого секретаря МГК КПСС Виктора Гришина, влияние в столице он имел огромное. Промыслову звонили по вертушке, когда очень нужна была квартира. А поскольку узнать фамилию нуждающегося писателя Михалков не успел, то в телефонном разговоре незримо участвовал еще и Ильин. Рыбаков иронически описывает происходящее:
«Михалков (набирает номер):
– Владимир Фёдорович? Михалков приветствует. Здравствуйте. (Прикрывает трубку ладонью.) Что просить?
Ильин:
– Квартиру… Коротун…
Михалков (в трубку):
– Я насчет квартиры товарищу Коротуну… Сколько можно, Владимир Фёдорович, просим, просим, пишем, пишем… Что? (Прикрывает ладонью трубку.) Когда обращались?
Ильин:
– Два года назад… Персональный пенсионер.
Михалков (в трубку):
– Два года пишем… Ну, как можно? Старый член партии, персональный пенсионер, а ведь работает, прекрасный писатель… Крепкий мужик… А как же, я его знаю лично, наш золотой фонд… Спасибо, Владимир Фёдорович, спасибо. Что? (Прикрывает ладонью трубку.) Как имя-отчество?
Ильин:
– Галина Васильевна.
Михалков (в трубку):
– Галина Васильевна… Нет, нет, вы не ослышались. Повторяю: Галина Васильевна.
Ильин:
– Коротун.
Михалков:
– Галина Васильевна Коротун, взяли на заметочку, Владимир Фёдорович? Спасибо, дорогой, доброго здоровья»{473}.
Получилась даже небольшая пьеса, скетч. «И ничего, сходили такие “опечатки”, свои ведь люди, чего там!» – добавляет Анатолий Рыбаков. И самое главное, что пользу такие звонки приносили очевидную, ибо в противном случае квартиру тот или иной заслуженный писатель мог прождать еще очень долго (и не важно, женщина это или мужчина). Такова была система.
Сергей Михалков помог с обменом квартиры критику Анатолию Смелянскому. Горьковский театровед давно собирался переехать в Москву, еще с начала 1970-х годов. Но сделать это можно было только двумя путями: женившись на москвичке или получив разрешение Министерства культуры РСФСР. Он пошел по второму, оказавшемуся еще более тернистым, пути. Не видать бы Анатолию Смелянскому Москвы, если бы не помощь Сергея Михалкова, депутата и лауреата. Он подмахнул письмо в Моссовет, чего было вполне достаточно. В 1975 году Смелянский стал заведовать литчастью Театра Советской армии. И уже вместе с Михалковым в его квартире в доме 28/35 на улице Чайковского (ныне Новинский бульвар) они обсуждали постановку в главном армейском театре СССР пьесы «Эхо», по поводу чего драматург сострил: «Чем хуже пьеса, тем лучше пресса!»
Анатолий Смелянский отдает должное Сергею Михалкову, которому он как-то пытался напомнить эту обычную житейскую историю о своем обмене, но поэт никак не мог вспомнить ее и вообще взять в толк, о чем идет речь: «Он подписывал ходатайства широко, щедро, часто сопровождая подпись ненормативной лексикой. Чертыхался, но подписывал. Таким образом, может быть, талантливый советский поэт благородного происхождения компенсировал некоторые неудобства своей официальной жизни. В далекой юности он принял решение служить новой власти и служил ей добросовестно, без всякого душевного раздвоения»{474}.
Конечно, Михалков помогал не всем. По крайней мере, однажды он ответил отказом. Юрий Петрович Любимов в телевизионном интервью рассказывал о своем звонке Сергею Владимировичу: нужно было пристроить в хорошую больницу захворавшего драматурга Николая Робертовича Эрдмана. «Я тебе не п-п-поликлиника!» – ответил Михалков и положил трубку. Вероятно, это был не самый лучший период взаимоотношений режиссера и поэта. Хотя, в знаменитом любимовском «расписном» кабинете на Таганке автор гимна СССР бывал не раз…
С неимоверными трудностями смогла получить жилье в Москве поэтесса Инна Лиснянская. Родилась она в Баку в 1928 году, там же вышел ее первый сборник стихов. А в 1961-м Инна Львовна поступила на двухгодичные Высшие литературные курсы (ВЛК) при Литературном институте, получив комнату в студенческом общежитии на улице Руставели. Вскоре к Лиснянской приехали муж с дочкой, но жить с ней, пусть даже в отдельной комнате, они не имели права: «Через две недели комендант общежития, бывший вохровец, потребовал, чтобы моя семья съехала. Да и в какую школу столицы приняли бы Лену, чьи родители не имеют постоянной московской прописки? Прописка была у меня одной и то временная. Пришлось на месяц отдать дочь в интернат… и подыскивать что-нибудь в Подмосковье. Место нашлось во Внукове, мы забрали Леночку из интерната, определили во внуковскую школу». Жила семья поэтессы на ее «очень даже приличную стипендию», кроме того, иногда случались «гонорары», а также выступления от Всесоюзного бюро пропаганды художественной литературы «в какой-нибудь дыре, например, в библиотечках при парках»{475}.
В это же время на Высших литературных курсах учился и Виктор Астафьев, подтверждающий, что стипендия была большой, он даже подкармливал семью: «Учась на ВЛК, живя в хороших условиях, бывая в театрах, на концертах… покупая в магазине из продуктов все, чего душа пожелает, я чувствовал себя несколько смущенно, и хотя отправлял посылки с продуктами на Урал, все же угрызения совести терзали меня»{476}.
А у Лиснянской семья была рядом. И все было бы неплохо, если бы Инну Львовну не исключили из Союза писателей и не выгнали с курсов за «бытовое разложение», а на самом деле по банальному доносу, за куплеты про Хрущёва:
С миру по нитке и по свинье, —
Едет Никитка по стране…
Чешет он пузо, морщит он лоб, —
Растет кукуруза вокруг хрущоб.
Да и куплеты эти сочинила не она, а литературовед Аркадий Белинков. И было это в Доме творчества в Малеевке, правда, при свидетелях. Добрейший души человек, Белинков записал частушку, подарив ее Лиснянской (в 1968 году он поедет в Венгрию, откуда уже не вернется).
Затем Лиснянскую все же восстановили в рядах Союза писателей. Но прописки и жилья по-прежнему не было: «Как назло, тогда в Москве было самое жесткое прописочное ужесточение. Даже моя мама и отчим, переехавшие с разросшейся семьей на Новослободскую, не имели права меня прописать, так как у них не было лишних семи метров, которые требовались в обязательном порядке для прописки пусть и ближайшего родственника. К тому же меня сбил с толку мой тогдашний друг, наивный Юра Левитанский, сказавший, что на кооперативную жилплощадь не прописывают, иначе бы он дал такое разрешение. Он, видно, как и я, не ведал, что в кооперативную квартиру – могут прописать. Поэтому к знакомым писателям, живущим в кооперативных домах, я уже не обращалась. А у остальных не было лишних метров, а у кого были, тех я не знала»