Благодарен Ильину Анатолий Рыбаков – за консультации. Бывший генерал готов был ответить на любые вопросы, но без магнитофона и без ссылки на него: «Сможешь сослаться только после моей смерти, если, конечно, при этом не пострадает моя семья». А смерть наступила в 1990 году: 85-летнего очень информированного пенсионера Ильина насмерть сбила машина, что дало повод к различным конспирологическим версиям, по одной из которых, его «убрали» как ценного участника разного рода секретных операций. Константин Ваншенкин в этой связи говорил мне, что Ильин всего лишь вышел в магазин и пошел не по подземному переходу, а прямо через дорогу. Потеряв бдительность, он и угодил под колеса автомобиля. Так что ни о какой иной подоплеке его смерти говорить не приходится.
На Ломоносовском проспекте случалось разное, и всё на глазах друг у друга. Константин Ваншенкин счел нужным рассказать трагическую историю гибели жены поэта Владимира Соколова – несчастная женщина выбросилась с шестого этажа: «А на третьем жил тогда Солоухин, и его маленькие девочки играли, сидя на широком подоконнике. Одна из них воскликнула: “Ты видела, тетя Буба пролетела на парашюте?!”»…
Многие писатели благодаря неустанной заботе родного Мосгорисполкома и Литфонда навострили лыжи с Ломоносовского в другой конец Москвы – к станции метро «Аэропорт», где в первой половине 1960-х годов возникло кооперативное «писательское гетто» – так назвала свой район сценарист Майя Туровская{492}. Откуда такое жуткое сравнение? Вероятно, от сверхплотной концентрации писателей на один квадратный метр жилой площади. В начале марта 1959 года было озвучено историческое решение об организации нового жилищно-строительного кооператива Союза писателей и Литфонда. Название нового ЖСК (числом аж до 250 пайщиков!) долго подбирать не пришлось – «Советский писатель». Желающих получить новую квартиру за свои же деньги нашлось много. Никогда еще строительство «литературного» жилья не было столь массовым.
С начала 1960-х годов писателей принял под свои своды целый лес кооперативных домов, ныне это дома 21, 23, 25, 27, 29 по улице Красноармейской. В разное время здесь жили-были, здоровались (или не здоровались), сталкиваясь нос к носу, Василий Аксёнов, Борис Балтер, Тимур Гайдар, Анатолий Гребнев, Леонид Зорин, Фазиль Искандер, Лев Копелев, Владимир Лакшин, Александр Межиров, Николай Носов, Анатолий Приставкин, Давид Самойлов, Анатолий Алексин, Василий Гроссман, Алексей Каплер, Булат Окуджава, Михаил Шатров, Юрий Левитанский, Николай Доризо, Юрий Давыдов и многие другие литераторы, критики, переводчики, сотрудники редакций и просто хорошие люди.
Неподалеку, на улице Черняховского, 4, стоит еще один ЖСК – «Московский писатель», где проживали Александр Галич, Юрий Нагибин, Евгений Габрилович, Виктор Шкловский, Арсений Тарковский, Владимир Войнович, увековечивший дом в своей повести «Иванькиада, или Рассказ о вселении писателя Войновича в новую квартиру». Пролистаем ее:
«Что и говорить, разные люди живут в нашем доме, люди с самыми причудливыми биографиями. Потомки аристократических фамилий, бывшие большевики, меньшевики, чекисты, троцкисты, уклонисты, лауреаты Сталинских премий, космополиты, ортодоксы, ревизионисты, секретари Союза писателей – кого только нет. Еще недавно с гитарой в чехле ходил из подъезда в подъезд Галич. “Ну, что говорят о моем романе?” – спрашивал каждого встречного Бек. Иных уж нет, а те далече. Аркадий Васильев, чекист, писатель, обвинитель Синявского и Даниэля, тоже жил в нашем доме. Теперь не живет. Теперь он лежит на Новодевичьем кладбище между Кочетовым и Твардовским, неподалеку от Хрущёва. Все смешалось. Но еще не все померли и не все уехали. Есть и сейчас в нашем доме интересные люди. Потолкавшись в нашем дворе, самого Симонова вы можете встретить».
Действительно, Константина Михайловича Симонова можно было встретить. Но мемориальная доска ему установлена на соседнем доме 2, удостоверяя факт того, что писатель жил здесь c 1967 по 1979 год. Биограф Симонова Борис Панкин, вспоминая обстановку квартиры, то есть «верхнего» кабинета писателя, особо отмечает письменный стол в форме лекала, сделанный на заказ по собственным чертежам Симонова. Но почему доска установлена на доме 2, а официальный адрес писателя: Черняховского, дом 4?
У Константина Михайловича было две квартиры в соседних домах. «Живем втроем, жена, дочь и я в небольшой квартире в 59 метров. Считается четырехкомнатной, но на самом деле три небольших изолированных комнаты и проходной холл. Жена – искусствовед, кандидат наук, член Союза художников СССР, работает дома, имеет огромную библиотеку по специальности. Дочь – студентка второго курса истфака МГУ, ну и мне нужно рабочее место. В результате три комнаты из четырех стали, по сути, кабинетами, а четвертая проходная остается “на все про все”, и практически у нас с женой нет спальни»{493} – так объяснял писатель свою просьбу в Моссовет разрешить ему купить еще одну квартиру, однокомнатную, что и стала «нижним» кабинетом, ибо располагалась на первом этаже. Здесь Симонов мог спокойно работать, это была и его приемная. А упомянутая четвертая жена писателя (с 1957 года) – это Лариса Алексеевна Жадова (дочь генерала армии Алексея Семёновича Жадова и вдова поэта Семёна Петровича Гудзенко) – известный специалист по русскому авангарду, а дочь – Екатерина Кирилловна Симонова-Гудзенко, удочеренная писателем, ныне видный историк-японовед.
Борис Панкин не раз бывал в этом «нижнем» кабинете: «Просто однокомнатная квартира в стандартном, шестидесятых годов постройки доме. Хрущоба, переоборудованная так, чтобы здесь можно было работать – то есть писать на машинке, диктовать Нине Павловне и на магнитофон, прохаживаясь и дымя трубкой, держать необходимые книги и папки с собственными архивами». Нина Павловна Гордон – многолетний личный секретарь Симонова, одна из самых близких ему сотрудников, которой он «доверял как самому себе», и его машинистка Татьяна Владимировна. А работал Константин Михайлович и в своем доме в Гульрипши, и на даче в Красной Пахре.
Кстати, о секретарях. Никакого отношения к товарищу Суслову М. А., секретарю ЦК КПСС, они не имеют. «Литературный секретарь, – вспоминает Сергей Чупринин, – была в расписании социальных ролей в позднюю советскую эпоху даже эта. Когда и зачем она возникла, не знаю. Может быть, не исключаю, именно для того, чтобы не допускать впредь таких идиотских недоразумений, как с тунеядцем Иосифом Бродским. Аналогичного происхождения были и профкомы литераторов при крупных издательствах, куда для защиты от милиционера входили люди, жившие литературным трудом, но не имевшие возможности или не считавшие для себя возможным вступать в официальный Союз писателей… Такого вольнонаемного помощника имел право завести себе каждый рядовой член Союза писателей. Секретарю нужно было из своих денег выплачивать ежемесячную зарплату, а 13-процентный налог с нее переводить государству»{494}.
После смерти Симонова (согласно завещанию) его секретарь продолжала ходить на работу, занимаясь архивом своего «патрона». Архив писателя – это тоже часть повседневности. «Не надо заводить архива, над рукописями трястись» – так призывал Борис Пастернак, но многие советские писатели думали на свой лад. Хорошо, если у литератора осталась родня, способная привести в порядок его архив для передачи, например, в РГАЛИ или Пушкинский Дом (где имеются соответствующие фонды). Это довольно трудоемко: каждую бумажку надо вложить в отдельный файлик, файлик в папки, папки в коробки и т. д. (как в сказке: игла в яйце, яйцо в утке, а утка под кроватью… Шутка). Потом все это везут в архив, складируют, присваивают соответствующие номера. Затем наступает самый ответственный момент – ожидание, пока архив разберут по единицам хранения, иначе пользоваться им нельзя: поди найди потом, что пропало! Ждать порой приходится годами: в архивах работают в основном женщины-энтузиасты, да еще за копеечную зарплату. А писателей-то советских вон сколько было, поди их всех «обработай» (или, как говорили герои-смершевцы Владимира Богомолова, «прокачай»)!
Так что свой архив лучше сдать при жизни, а то всякое случается. В 2010 году слабонервную петербургскую общественность взбудоражила новость о найденной на помойке библиотеке Вадима Шефнера с автографами Ольги Берггольц и Даниила Гранина{495}. Казалось бы – ничего в этом такого нет, в наше время людей на улицу выбрасывают, грудных младенцев, а тут книги… Это неприятное событие случилось у дома на улице Широкой, в котором мы уже побывали. И как же всё символично: из бывшего писательского дома выбрасывают книги. Сколько сил было когда-то потрачено, чтобы выбить эту жилплощадь, в том числе и под библиотеку, а ее просто вынесли как мусор. Умилило объявление, повешенное на месте преступления:
«Уважаемые жильцы!
Если у вас есть ценные книги или рукописи, которые вам не нужны, позвоните в Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Мы готовы принять их в дар и приобрести».
Им бы позвонили, если бы что-то было…
Старшее поколение советских писателей отличалось тем, что, во-первых, бережно собирало все бумаги для будущего архива, а во-вторых, делало с них копии. Для чего? Вопрос законный. Да на всякий случай. Жизнь-то была непростая. А вдруг обвинят в очередной раз в том, чего не делал или не говорил. Или донос, анонимку напишут. И вот для таких случаев под рукой уместно иметь архив, из которого можно было бы в качестве доказательства выудить любую бумажку. А если она пропадет или сгорит, то и копия пригодится. Ибо только с бумажкой ты и человек, а без нее…
Вот для чего и нужны были личные секретари, ибо не могли же сами писатели перепечатывать на машинке все письма, вести их реестр. А ксероксы в СССР как таковые отсутствовали, для населения это была запретная тема, в каждой организации, где если и была машина для размножения документов, она стояла на особом учете, под замком, контролировал ксероксы Первый отдел. Оно и понятно: на ксероксе можно было размножить листовки и самиздат.