Писателей и их детей сближали общие спортивные интересы. Дочь Льва Ошанина вспоминает: «Мы в свои юные годы, как правило, общались довольно тесно: толпой гуляли, танцевали, встречали рассветы на скатах к железной дороге, ходили друг к другу в гости, по-домашнему пересекались с родителями друг друга, играли у кого-нибудь дома в игры, разговаривали, читали стихи, пели… У Луконина, что жил рядом с нами, играли в волейбол. Легче всех было Евгению Евтушенко – как самому высокому и гибкому. Он взметывался над сеткой и легко забивал голы»{609}.
Алексей Арбузов был дружен с коллегой-драматургом и переделкинцем Леонидом Антоновичем Малюгиным. Они сблизились на основе общей любви к футболу. Арбузов и Малюгин вместе бывали не только на футбольных матчах, проводившихся в СССР, но и за рубежом. Компанию им составляли Юрий Трифонов, Константин Есенин, Исидор Шток. В 1960-е годы Малюгин почти каждое утро летом приходил к Арбузову, затем они отправлялись на прогулку, обсуждая спортивные события. С сыном Арбузова Кириллом Малюгин играл в настольный теннис: «В те годы приобрести хороший спортивный инвентарь было довольно трудно. Поэтому мы сами соорудили стол для пинг-понга, который летом ставился на заднем дворе. Там мы и устраивали чемпионаты. В них позднее участвовали многие наши именитые гости-литераторы и театральные режиссеры»{610}.
Многих писателей, разных по таланту и жанровым пристрастиям, роднило общее увлечение садоводством и огородничеством. Самым известным садоводом здешних мест считался Леонид Леонов. Селекционер Леонид Колесников, тот самый, что высадил в Москве в Измайлове сиреневый сад, назвал в честь писателя сорт сирени – «Леонид Леонов». Дочь Леонида Максимовича рассказывает, как зарождалось это увлечение ее отца, да что там увлечение – страсть, не менее сильная, чем для других футбол:
«Гиблый участок земли на самом краю поселка. Болото, сырость, вместо почвы глина, и даже самые неприхотливые полевые цветы брезгали и не рисковали селиться на этой трясине. Пока дети, надев панамки и высокие боты, бегали под жарким солнцем по этой топи, родители рыли канавы и приносили из леса первых поселенцев – березы и рябины. В судьбе пустыря наступал перелом… Убогое поле радовалось своему преображению и встречало гостей-садоводов ответным теплом. Растения, прижившись, разрастались, пышно цвели. Первые “жители” были просты и неприхотливы – львиный зев, табак, георгины, душистый горошек. Затем приехали кусты смородины, молодые яблоньки и вишни. Но только после того, как в 1950 году мои родители построили собственный дом, участок постепенно стал превращаться в ботанический сад».
Вот и получается, что не чуравшийся грязной работы Леонов (о том, как он лично осушал свой заболоченный участок, сообщала Молотову еще Шагинян), тянувшийся к земле и всему, что на ней произрастает, борясь с естественными природными условиями, стал профессиональным садоводом. «Зеленая компания с каждым годом множилась, – продолжает дочь писателя. – Из Сибири приехали кедры, прихватив с собой кандык и лилию кудреватую, с горных ручьев Канады – экзотический пельтифиллум, с Камчатки – лизихитон и симплокарпус вонючий… С годами владельцы переделкинского сада стали квалифицированными специалистами. Прекрасная память помогала отцу сохранять огромный объем знаний о растениях: их происхождение, подробности о необходимом для нормального развития климате»{611}.
Что только не росло на участке Леонида Леонова – и джеферсония, и рододендрон, и папоротник, и осока. В теплице поселились орхидеи и кактусы, в небольшом бассейне – кувшинки. Особенную приязнь испытывал писатель к дикому пиону из Крыма, ни за что не соглашаясь откопать для дочери кусок корневища, дабы не нарушить материнский куст. И вдруг через год-другой у ее крыльца вылез новый молодой пиончик! Леонид Максимович был озадачен: как такое чудо могло произойти, неужели из маленького семечка?
Прекрасный сад разбила на своем участке и семья Николая Вирты, который привозил саженцы с Тамбовщины, из Мичуринска. «Так как это были отборные сорта, а уход за ними был грамотным, то с некоторых пор сад из радости становится обузой, потому что одной семье невозможно было употребить все это немыслимое количество ягод, сливы, яблок. Мы все это собирали в корзины, начиная с клубники, потом шла смородина, потом яблоки “Московская грушовка” и посылали в Москву своим близким и не близким знакомым. “Примите, ради бога, плоды земли. Ведь не пропадать же им. Просто как-то неудобно перед садом!” Николай Вирта был страстным садоводом. Цветники из флоксов, георгинов, пионов, табака, золотых шаров поражали всех наших соседей. Но и мы ходили к ним смотреть, что и как у них произрастает, – к Кассилям, к Катаевым, к Чуковским. Однако в любви и чуткости к природе с моим отцом мог сравниться только Леонид Леонов, автор “Русского леса”»{612}, – свидетельствовала дочь Николая Вирты Татьяна Николаевна.
Илья Григорьевич Эренбург более всего предпочитал тюльпаны, причем голландские сорта. Профессор-генетик Валерий Сойфер в 1955 году учился в Тимирязевской академии, был членом студенческого литобъединения, руководителем которого числился Эренбург. Однажды Сойфера спросили – не мог бы он каждое воскресенье приезжать в Переделкино: выдающемуся советскому писателю и общественному деятелю, лауреату трех Сталинских премий нужно помочь с выращиванием цветов в оранжерее. Студент согласился, и Эренбург стал присылать за ним в общежитие свою шикарную черную машину с шофером. Сойфер копался на даче писателя до темноты, затем его отвозили обратно. Илья Григорьевич рассказал студенту, что «иногда специально летает в Голландию покупать луковицы сортов, наиболее интересных по расцветке и форме. Услышанное показалось мне совершенно невероятным. Представить себе, что советский человек может по своему желанию взять билет и полететь в капиталистический мир только за тем, чтобы купить в свой садик тюльпаны особой раскраски, я не мог»{613}. Хорошо еще, что об этой приязни не знал Михаил Шолохов: он ведь тогда на писательском съезде поставил в укор Илье Григорьевичу любовь к парижским каштанам. А тут, видишь, еще и тюльпаны!
Проводил время в саду и на грядках Пастернак. Борис Леонидович любил и понимал огород. «Он занимался им сам и обменивался рецептами с Фединым, жившим через забор и тоже возделывавшим сад. Они делились семенами деревьев, красивых цветов, выписывали Бог знает откуда всякие растения диковинные, садовников нанимали и гуляли по этой аллейке и по окоёму “Неясной поляны”»{614}, – вспоминает Алла Рахманина.
Я за работой земляной
С себя рубашку скину,
И в спину мне ударит зной
И обожжет, как глину.
Я стану где сильней припек,
И там, глаза зажмуря,
Покроюсь с головы до ног
Горшечною глазурью.
Эти строки Борис Леонидович, возможно, и сочинил, держа в руках любимую лопату, и перекапывая ею огород, где он сажал картошку, кабачки, лук, морковь, капусту, помидорчики и другие овощи. Его часто можно было увидеть пропалывающим грядки от сорняков, поливающим свою рассаду, которую он каждую весну бережно высаживал. Пастернак квасил капусту и солил огурцы. А как же иначе – сама «съедобная» фамилия обязывала писателя стать еще и огородником! Сажал он и яблони в саду. И как же приятно было по осени делиться дарами природы (и огорода!) с соседями.
Арбузовым сад достался как бы по наследству от бывшего хозяина дачного участка – автора популярной книги «Люди с чистой совестью», известного партизана и Героя Советского Союза Петра Вершигоры. «В начале пятьдесят шестого, – вспоминает Кирилл Арбузов, – мои родители приобрели домик… на улице Гоголя и надстроили его, превратив в двухэтажный. Домик изначально был маленький, финский, типовой, однако участок занимал почти полгектара. Вершигора устроил прекрасный сад со множеством плодовых деревьев, выращивал самые разные ягоды. Увы, наша семья не смогла развить это начинание, и с годами сад несколько запустел… Отец очень любил наш сад, особенно сирень… сам посадил кленовую аллею, по которой мечтал потом прохаживаться перед работой. На верхней открытой террасе он устроил живой сад, там были деревянные колонны с вьющимся виноградом и другими замечательными растениями. Здесь он иногда работал»{615}.
Алексей Николаевич не только работал в Переделкине, но и закалялся, не изменяя своим привычкам. «Помню, – вспоминает Варвара Арбузова, – как он заставлял нас бегать по скошенной траве..: впереди отец, за ним мама, потом Галя (сестра. – А. В.) и я. Бежала сзади и ныла, за это отец называл меня нытиком-маловером. У меня здорово были исколоты ноги. Вдобавок надо было окунуться в пруд, который по утрам покрывался тоненькой коркой льда. Папа хотел, чтобы мы росли спортивными». Кирилл Арбузов, нарушая отцовский запрет на просмотр телевизора, «на даче бегал в сторожку, где жил шофер с семьей, и тайком смотрел телевизор»{616}. Дети есть дети.
Иные литераторы сами копались в земле, другие нанимали садовников. Дочь Льва Ошанина вспоминает, как с 1951 года они энергично обживали свой участок в соседнем с Переделкином Мичуринце: «Вместо участка было болото. Так вот, когда мы получили наше болотце, мы все под маминым (научно-биологическим) и под папиным (эмоциональным) руководством стали носить из леса детенышей берез, лип, рябин – всё, что нам нравилось. А потом родители пригласили французского садовода, и он разбил сад с настоящей ирригационной системой, яблонями коричными и антоновскими, грушами, сливами, смородиной, клубникой, крыжовником и прочими дарами природы, совершенно экзотическими и необычными для нас с братом – детей войны, нужды и заброшенности. Каждый день был праздником»