какое-то мгновение, видимо, то, что японцы называют сатори или откровение, я вдруг понял, с кем я имею дело. Кого я вижу, к кому я наезжаю в гости раз или два в неделю в Комарово. Вдруг каким-то образом все стало понятным, значительным. То есть произошел некоторый, едва ли не душевный, переворот»{650}. Позднее биографы поэта установили, что знакомство состоялось 7 августа 1961 года.
Анна Ахматова в разговоре с Натаном Готхартом 24 марта 1963 года назвала Иосифа Бродского интересным поэтом, а про Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского обронила: «Это гениальные эстрадные поэты. Они хорошо воспринимаются на слух. Игорь Северянин тоже был талантливым эстрадником». А позднее в одном из разговоров с Чуковской Анна Андреевна вновь высказалась о Бродском: «Очень хорош собой. Вот влюбиться можно! Стройный, румяный, кожа как у пятилетней девочки…»{651}
Бродский с момента их знакомства не раз бывал в Комарове у Ахматовой. А с осени 1962 года он жил на даче одного из академиков, работая над циклом «Песни счастливой зимы». Натан Готхарт вспоминает: «Анна Андреевна говорит, что Иосиф Бродский сторожит дачу академика Берга, и шутя замечает: “Судя по тому, как Иосиф описывает страх, зимой один в Академяках (шутливое название поселка академиков по созвучию с Келломяки – прежним финским названием Комарово) жить он не будет. Я хочу устроить ему переводы. Это хороший заработок. Он знает польский, английский и хорошо переводит”»{652}. Поселок академиков соседствовал с Комаровом.
Иосиф Александрович приходил не с пустыми руками – приносил пластинки, из коих набралась неплохая коллекция. Их заводили на проигрывателе, который брали в местном пункте проката. Ахматова с удовольствием слушала Бетховена, Вивальди, Шостаковича, Баха, Моцарта, Гайдна, Генделя. «В филармонии мне уже не бывать. Там такая трудная лестница», – как-то обмолвилась благодарная Анна Андреевна. Иосиф Бродский вспоминал в интервью Соломону Волкову: «Тогда мы с ней виделись буквально каждый день. Дело было вовсе не в литературе, а в чисто человеческой и – смею сказать – обоюдной привязанности. Между прочим, как-то раз произошла замечательная сцена. Мы сидели у нее на веранде, где имели место все разговоры, а также завтраки, ужины и все прочее, как полагается. И Ахматова вдруг говорит: “Вообще, Иосиф, я не понимаю, что происходит; вам же не могут нравиться мои стихи”. Я, конечно, взвился, заверещал, что ровно наоборот. Но до известной степени, задним числом, она была права. То есть в те первые разы, когда я к ней ездил, мне, в общем, было как-то и не до ее стихов. Я даже и читал-то этого мало. В конце концов, я был нормальный молодой советский человек…»{653}
Под влиянием визитов в Комарово постепенно произошло превращение «нормального молодого советского человека» в потенциального нобелевского лауреата. Иосиф Бродский оценил и чувство юмора Анны Андреевны: «Помню, на даче в Комарове у нее стояла горка с фарфоровой посудой. В разговоре нашем возникла какая-то пауза, и я, поскольку мне уже нечего было хвалить в этом месте, сказал: “Какой замечательный шкаф”. Ахматова отвечает: “Да какой это шкаф! Это гроб, поставленный на-попа”. Вообще чувство юмора у нее характеризовалось именно этим выходом в абсурд. Это она очень сильно чувствовала»{654}.
А еще долгими зимними вечерами Ахматова и Бродский понемногу выпивали. Причем пили не вино, а именно водку. Иосиф Александрович объяснял это пользой для здоровья: «Вина она не пила по той простой причине, по которой и я его уже не особенно пью: виноградные смолы сужают кровеносные сосуды. В то время как водка их расширяет и улучшает циркуляцию крови. Анна Андреевна была сердечница. К тому времени у нее уже было два инфаркта. Потом – третий… Анна Андреевна пила совершенно замечательно… Я помню зиму, которую я провел в Комарове. Каждый вечер она отряжала то ли меня, то ли кого-нибудь еще за бутылкой водки. Конечно, были в ее окружении люди, которые этого не переносили. Например, Лидия Корнеевна Чуковская. При первых признаках ее появления водка пряталась и на лицах воцарялось партикулярное выражение. Вечер продолжался чрезвычайно приличным и интеллигентным образом. После ухода такого непьющего человека водка снова извлекалась из-под стола. Бутылка, как правило, стояла рядом с батареей, и Анна Андреевна произносила более или менее неизменную фразу: “Она согрелась”. Помню наши бесконечные дискуссии по поводу бутылок, которые кончаются и не кончаются»{655}. После процитированных строк на ум сами собой приходит пушкинское: «Выпьем, добрая подружка / Бедной юности моей, / Выпьем с горя; где же кружка?»…
Как ко Льву Толстому в Ясную Поляну и Хамовники, так и к Анне Андреевне в Комарово приходили разные люди, и не только за творческими советами, но и с житейскими проблемами и горестями. «Особенно дамы, – подчеркивает Бродский. – И Анна Андреевна их утешала, успокаивала. Давала им практические советы. Я уж не знаю, каковы эти советы были. Но одно то, что эти люди были в состоянии изложить ей все свои проблемы, служило им достаточной терапией»{656}. Возникло даже словообразование – «ахматовка».
В одном из своих стихотворений Анна Андреевна написала: «Земля хотя и не родная, / Но памятная навсегда…» Комарово и стало такой землей – памятной навсегда, где она и обрела последний покой. «Пунины совершенно не хотели заниматься похоронами Ахматовой. Они всучили мне свидетельство о смерти Анны Андреевны и сказали: “Иосиф, найдите кладбище”. В конце концов, я нашел место – в Комарове. Надо сказать, я в связи с этим на многое насмотрелся. Ленинградские власти предоставлению ей места на одном из городских кладбищ противились, власти курортного района – в чьем ведении Комарово находится – тоже были решительно против…»{657} – вспоминал Бродский.
Прошло время, и в Комарово уже к Иосифу Бродскому стали ездили читать свои стихи молодые поэты. Поэт Михаил Гробман вспоминает 1967 год: «7 ноября. Ленинград. Мы с Виталькой Стесиным поехали за город, в Комарово, к Иосифу Бродскому. Он живет на даче у людей… К сожалению, Бродский был не один и нам пришлось принять участие в трапезе и пр. Но обратно в Ленинград мы ехали с Иосифом одни. Я дал ему читать мои стихи, не знаю, как ему они понравились, но, кажется, принял не очень плохо, а одно какое-то похвалил. Мы с Виталькой пришли к выводу, что он человек симпатичный, но трудно сходится с людьми»{658}.
В эти годы Бродский, уже вернувшийся из ссылки (Ахматова изобретательно сказала про этот период его жизни: «Он сейчас пересыпает зерно»), много работает, в том числе над поэмой «Горбунов и Горчаков». Впрочем, слово «работает» употребляется здесь с большой долей условности – насколько это вообще было возможно для литератора, не являющегося членом Союза писателей. Зарабатывал тем, что могло случайно подвернуться – переводы, внештатное рецензирование и прочая «халтура». Одновременно растет его популярность и за рубежом, и в самиздате.
В начале 1960-х годов в поселке дали участок Даниилу Гранину, автору уже известных романов «Искатели» и «Иду на грозу». «Жена предложила потратить гонорар на дачу в Комарово. Построить дом – решение непростое, прежде всего психологически. Но, слава богу, она настояла, сама взялась за дело и соорудила из финского стандартного домика дачу с мансардой»{659}, – вспоминал Даниил Александрович. О чем речь? В основном домики, продаваемые простым советским дачникам, были щитовыми, их называли «финскими» – дощатый каркас, обитый фанерой, утеплителем служили опилки или сухой торф. Полезная площадь такого дома составляла чуть более 20 квадратных метров. Надо было еще умудриться сделать из этого «дома» уютное прибежище для писателя. Так что Даниилу Александровичу очень повезло с женой…
Ну и пусть финский домик, все равно, что щитовой, не это главное, ибо «Комарово – единственный своего рода заповедник, где собралось все лучшее, что было в Ленинграде, в его науке и культуре. Общение летнее. Зимой, в городе, общение совсем другое, забитое делами, расписаниями. Работалось здесь хорошо. Для меня пейзаж Комарово – напоминание детства, которое прошло в новгородских, псковских лесах, в борах… Из Комарово мы с женой по всему Карельскому перешейку носились. Где-нибудь в Сиверской больше и полей, и лугов. Там ляжешь в поле, смотришь на небо… В Комарово неба мало, хотя больше, чем в городе. Зато есть залив… Но если говорить о работе – это вещи необязательные. Для того чтобы работать, нет надобности попасть в какое-то любимое место… Чтобы начать работать, для этого нужно просто намолить тишину и одиночество. А есть писатели, которые работают на ходу. А есть писатели, которым нужно одиночество, возможность сосредоточиться, не отвлекаться. У каждого свой процесс погружения»{660}.
Дача Гранина находилась неподалеку от «будки» Ахматовой. Как-то к нему приехали в гости коллеги из Чехословакии. После обильного стола, узнав, что рядом живет сама Ахматова, чешские литераторы уломали хозяина познакомить их с легендарной поэтессой. Даниил Александрович поначалу отнекивался, но в конце концов сдался: «Телефонов не было. Я уступил, поскольку мы все четверо были уже за пределами учтивости… Застали мы ее, конечно, неожиданно, не в лучшую для нее минуту, она гостей не ждала, была в заношенном халате, с неубранными волосами. Они увидели старую женщину, в этой жалкой дощатой даче, драная мебель, драное кресло… Но ничего этого они не заметили, а при виде ее упали на колени, произошло это у них непроизвольно, все трое упали и поползли к ней на коленях к ее руке. То, что они так сделали, для меня это было понятно, это было преклонение их, писателей, перед великим поэтом, но то, как она это приняла, восхитило. Она приняла их коленопреклоненность словно так надо, благосклонно, как императрица»