Похоже, что Евгений Александрович, заходя в ЦДЛ, просто не мог пропустить Максимова. Владимир Войнович рассказывает: «Здесь часто появлялся Евтушенко. Он уже тогда был очень знаменит, признавался многими поэтом номер один, но ему этого было мало, он не мог пережить, когда кто-то относился к нему не столь восторженно. Одним из невосторженных был Владимир Максимов. Как-то Максимов сидел с Левитанским. Подошел Евтушенко с вопросом: “Володя, почему вы меня не любите?” Максимов ответил грубо и попросил Евтушенко отойти от стола. Евтушенко сказал: “Вы, Володя, напрасно со мной так говорите, я ведь владею приемами карате”. На что Максимов ответил: “Я не знаю, Евгений Александрович, каким приемам вас обучали в КГБ. Я плохо воспитан, приемов не знаю, но могу е…нуть бутылкой по голове”». Грубовато, но логично…
3 сентября 1972 года за одним столом с Евгением Евтушенко и Беллой Ахмадулиной оказался Юрий Нагибин (как он изящно выразился, «располагая некоторым свободным временем, воспользовался дружеским приглашением с обычной своей доверчивостью и наивностью»). Можно сказать, что трапеза получилась семейной. Сидели на веранде, «кругом никого не было, видимо, Женя распорядился не пускать “черную публику”», – отмечает Нагибин. «Черная публика» – это, как можно догадаться, не писатели, а к ним приближенные (приходящих к Льву Толстому людей также делили на «белых» – к нему, и «черных» – к Софье Андреевне).
Белла Ахатовна провозгласила тост, встав с бокалом: «Господа! Я пью за Юру!.. Я пью за Юру. Пусть все говорят, что он халтурщик…» Евгений Александрович пытался ее усадить: «Сядь, Беллочка!» – «Нет, Женя, я и за тебя произносила тост стоя. Так пусть все говорят, что Юра киношный халтурщик… А я говорю, нет, вы не знаете Юры, он – прекрасен!» Все выпили… А Юрий Маркович все же обиделся, пришел домой и в дневнике разнес всех в пух и прах: «А Б. Ахмадулина недобра, коварна, мстительна и совсем не сентиментальна, хотя великолепно умеет играть беззащитную растроганность. Актриса она блестящая, куда выше Женьки, хотя и он лицедей не из последних. Белла холодна, как лед, она никого не любит, кроме – не себя даже, – а производимого ею впечатления. Они оба с Женей – на вынос, никакой серьезной и сосредоточенной внутренней жизни… Жуткое и давящее впечатление осталось у меня от этого застолья»{689}.
Не нам судить участников ужина. Скажу только, что вспомнились вдруг знаменитые строки Владимира Высоцкого: «Не надо подходить к чужим столам и отзываться, если окликают». А на Беллу Ахмадулину писатели-мужчины словно ополчились, причем совершенно незаслуженно. Но это понятно: литература ведь не автобус, место уступать ох как не хочется. Сейчас это назвали бы гендерным стереотипом. Писатель – профессия преимущественно мужская. Женщин старались не допускать к руководству в Союзе писателей. Отсюда раздраженная реакция на Беллу Ахмадулину, она была на голову выше многих собратьев по перу. Потому и злились.
Вот и Давид Самойлов 22 апреля 1963 года отметил: «У дверей ЦДЛ. Меня и Винокурова встретила пьяная Белла. Заставила нас ехать к ней, покупать водку и пить. Я очень люблю ее ум и талант, но когда она пьяна, лезет наружу сытая богема, в которой она живет, и становится тошно. Отвратительно все в этой дивной, красивой и тонкой женщине – и ее фальшивый дружеский тон с шофером, и безразличные восторги по поводу скучных стихов Винокурова, и ужимки, и дурные слова, и манера разговаривать с мужем. Даже стихи она читала вяло и все рвалась пить и ехать куда-то, где, видимо, находился нужный ей человек. Каждый поэт выбирает свой способ самоубийства. Ее способ – один из самых противных»{690}. Не изменится отношение Самойлова к Белле Ахатовне и спустя десять с лишним лет, 29 мая 1974 года: «Пушкинский вечер в ЦДЛ. Приятно воркование Беллы Ахмадулиной, кумира околоэлиты». Как будто боялись ее.
Старался обходить стороной Беллу Ахатовну и Василий Макарович Шукшин. Кинооператор Анатолий Заболоцкий, рассказывая о том, что «в ресторанах ЦДЛ, ВТО, Дома кино Шукшин чувствовал себя неуютно, но по необходимости бывал», утверждает следующее: «Часто в ЦДЛ встречалась Ахмадулина, и как ни норовил он обойти ее стороной, она громко звала издали: “Вася!” – и настигала его. Он был вежлив, стоял перед ней скованно, как ученик, но в следующий раз, едва она появлялась, вставал: “Пойдем скорее тем выходом! Белла… это цветок, пробивший асфальт. На большее ее не хватит”, – избегая общения, он не лицемерил»{691}.
Давид Самойлов любил посидеть с Сергеем Наровчатовым – первым секретарем Московского отделения Союза писателей РСФСР, депутатом Верховного Совета РСФСР и главным редактором журнала «Новый мир». Говорили о важном: «В ЦДЛ, где противно, хороший разговор с Серёжей Наровчатовым о том, не пора ли заговорить о нашей довоенной партии и о предательстве Слуцкого в 48-м году». Спустя восемь дней: «В ЦДЛ с Серёжей Наровчатовым. Он, несмотря ни на что, близок, понятен». Как следует наевшись и напившись, начинали философствовать: «В ЦДЛ. Пестрая компания… Все четче обозначается с годами торжествующий третий сорт. Егор Исаев (пьяный) неглуп. Наровчатов (пьяный): – Все самое ценное дается нам без усилий – жизнь, талант. – Подумав, продолжает: – Родина, нация. Я: – Но усилия нужны, чтобы все это сберечь»{692}, – запись от 23 февраля 1976 года.
Сберечь – это верно сказано. Но откуда у писателей столь презрительное отношение к своему любимому ресторану? Юлий Крелин называет его «гадюшником», Давиду Самойлову в нем «противно», а Юрию Нагибину даже «страшно»[24]. Думается, что от пресыщенности, чуждой всему прочему населению одной шестой части суши. Ибо для простого советского человека визит в ресторан сулил ощущение праздника. В рестораны ходили редко и по поводу – юбилей, свадьба, защита диссертации. Обычные граждане – рабочие, служащие, инженеры, учителя, врачи – не располагали финансовой возможностью каждодневно обедать и ужинать в ресторанах. Да и времени особо не было при восьмичасовом рабочем дне: успеть бы пробежаться по магазинам в обед, постоять в очередях после работы, чтобы затем детей забрать из садика или с продленки, уроки проверить. Потому и фраза опытной советской официантки: «Ничего, подождут! Раз время есть по ресторанам-то ходить!» – не казалась в ту эпоху такой уж возмутительной. А вот у писателей время было…
И потому в ЦДЛ Давид Самойлов, живя в Москве, заходил обедать чуть ли не ежедневно, подробно указывая в дневнике фамилии тех, с кем делил стол. Получилась просто-таки хроника. Часто здесь проводились и его поэтические вечера, на которых кроме самого автора читали стихи Яков Смоленский, Зиновий Гердт, Михаил Казаков, Валентин Никулин. Стихи Самойлова были востребованы среди либерально мыслящей творческой интеллигенции. Дневник поэта пестрит упоминанием ЦДЛ и оценками подвернувшихся под руку коллег и их творчества.
10 апреля 1965 года: «Пьяный Виктор Некрасов в ЦДЛ. Громко хулит власть, постановку Любимова по Джону Риду и “Новый мир”. – Он [Твардовский] – хам. А я – дворянин». Надо полагать, что имелось в виду крестьянское происхождение Александра Трифоновича.
10 февраля 1971 года: «Кирсанов один за столиком в ЦДЛском баре. Перед ним рюмка коньяку. Ни друзей, ни собутыльников, ни учеников: “Я горжусь тем, что не приобрел учеников”. Почему, собственно? Кирсанов мог учить только версификации и эгоизму. Этому и без него научился Вознесенский. “Дотянуть как-нибудь до десяти вечера. А там домой, спать”. Он идет за новой рюмкой. Так почти каждый вечер. Слегка оживившись, читает мне куски из поэмы о дельфинах. Я быстро напиваюсь. Глупею. И в тумане отправляюсь домой на такси».
21 февраля 1972 года: «В ЦДЛ. Булат, Максимов, Крелин, Сахаровы. Обедали. Важный разговор с Максимовым о Бёлле».
2 февраля 1974 года: «Выступление на студенческом вечере в ЦДЛ. Скучно и неудачно. Интересен один Солоухин. В нем есть содержание, хотя и плебейски грубое».
29 мая 1980 года: «5-го отлично прошел вечер в ЦДЛ. Битком народу. Человек 150 знакомых. Я, как говорят, читал хорошо. Во всяком случае, не чувствовал напряжения. Смоленский всем не понравился. Козаков – некоторым. Он был эмоционален и мил. Очень хорошо читал Гердт…»
20 мая 1984 года: «Вечер в ЦДЛ. Зал с пробелами свободных мест. Но сам вечер мне больше по душе, чем последние с музыкой и пением. Выступление было серьезное, мрачноватое. Аудитория тиха и, кажется, подавлена. Люди, “делающие мнение”, считают, что все удалось».
1 июня 1986 года: «Вечер в ЦДЛ. Небольшое застолье за сценой. Человек тридцать»…
А 25 февраля 1974 года Давид Самойлов записал: «В ЦДЛ – Евтушенко. Под веселостью тревога. Чуть пьян от шампанского… Официантку зовет: “Золотая!” Мил и пошловат как всегда».
Евгений Евтушенко не только красочно выражался и сочинял, но и ярко одевался (особенно под конец жизни). Без него трудно представить повседневную жизнь советского человека, мало того, о ней можно рассказывать стихами Евтушенко. Послушать, как Евгений Александрович читает стихи, собирались стадионы. А по количеству написанных на его стихи песен из шестидесятников рядом можно поставить разве что Андрея Вознесенского. Да что говорить – сам Дмитрий Дмитриевич Шостакович писал симфоническую музыку на его стихи, не говоря о песнях Давида Фёдоровича Тухманова («Я гражданин Советского Союза»). Воспевал Евгений Александрович не только простого советского человека, но и «непростого»:
Ты строишь зданья, пашешь и рыбачишь,
Взлетаешь к звездам и бредешь сквозь снег,
Ты дорог мне – смеешься или плачешь —
Наш непростой, советский человек.
Ну а когда задремлешь ты в трамвае,