Каждый “суточный” доллар был на строжайшем счету. Один из моих партнеров на предложение пойти вместе в кафе перекусить с обезоруживающей откровенностью сказал: “Не могу, кусок застревает. Ем салат, а чувствую, как дожевываю ботинок сына”. Саранчовая вакханалия обрушивалась на отели, где держали шведский стол. В течение нескольких минут съедалось, слизывалось, выпивалось все подчистую. До дна. Замешкавшиеся, проспавшие грозно надвигались на персонал, брали за грудки, требовали добавки, взывали к совести. Позор. Стыдобища», — вспоминала Плисецкая.
Как мы уже убедились, основной задачей советских артистов на гастролях была строжайшая экономия средств, достигавшаяся за счет полного отказа от покупки местных продуктов. Еду брали с собой. Как рассказывает Александр Ширвиндт, требовался порой талант изобретателя, дабы провезти через таможню чемодан с консервами. Например, баянист Театра сатиры (ставший затем завотделом культуры МГК КПСС) спрятал в футляр с инструментом банки шпрот, что вызвало большой и шумный (от гудения сирен) переполох на итальянской границе. Одну из банок он вскрыл по требованию таможенника и тут же съел ее содержимое, доказав, что это шпроты в масле, которые не имеют отношения к динамиту, а скорее напоминают очередь за дефицитом.
Следующий этап испытаний, на сей раз для электропроводки, начался в гостинице, куда поселили труппу. Включенные разом в сеть кипятильники и электроплитки вырубили свет не только в самом здании, но во всей округе, что, впрочем, не очень-то и напугало привыкших к подобному «продолжению» артистов, варивших суп из концентратов в раковинах ванных комнат. Разумеется, в ресторане отеля труппа театра не ела из принципиальных соображений, благо что рядом — поле с кукурузой, которую и собирали по утрам. Кстати, проблема выключающегося во всем отеле света решалась просто — перед концертом или спектаклем надо было запарить кашу в термосе, а придя в номер, сразу открыть тушенку. И тогда в наступившей темноте можно было спокойно ужинать, главное, не пронести ложку мимо рта.
Выживание в условиях Дикого Запада на своих харчах требовало от артистов профессионализма не меньшего, чем во время игры на сцене. Далеко не все обладали подобными задатками, в Театре сатиры непререкаемым авторитетом обладал Спартак Мишулин: «Духота и жара в “Эдельвейсе” (номер гостиницы. — А. В.) были невозможными — все окна закрыты, металлические жалюзи спущены, темные шторы задернуты. Сам гастролер, босой, в длинных семейных трусах и больше ни в чем, радушно сказал: “Ну что, проголодались? А я предупреждал! Пошли!” Вдали, в центре санузла, горел костер. На мраморном полу лежал кусок асбеста (для изоляции), стояла костровая тренога, висел котел, и горящий экономно сухой спирт подогревал булькающее варево. Рядом находился открытый большой чемодан с исходящим продуктом. Там было все, включая можайское молоко. В данный момент варилась уха из сайры. Хозяин раздал складные ложки и пригласил к котлу. Готовил Спартак незамысловато, но очень сытно. Беда заключалась в том, что оголодавшие коллеги и сам хозяин никогда не могли дождаться окончательной готовности пищи и начинали хлебать полуфабрикат. По мере сжирания содержимого котла возникала опасность недоедания, и по ходу трапезы в котел бросался тот или иной продукт из чемодана. Так, я никогда не забуду удивительного вкусового ощущения, когда в ту же уху (это фирменное гастрольное блюдо Мишулина) влили банку сладкой сгущенки. Спартак со своим костром прошел многие подмостки мира. Он варил за кулисами Гамбурга, в гримерной Будапешта, на обочине автобана Берлин — Цюрих… Его кухню обожали все — от Плучека до рабочего сцены. Помню, заходили на огонек его закулисного костра и немецкие актеры — хвалили!»
Тут надо заметить, что как-то раз в Японии советские артисты сожгли гостиницу, один гастролер-недотепа разогревал на спиртовой горелке суп и недоглядел (спирт возили сухим, в таблетках).
Учитывая экономию наличности, следующей возможностью увезти на родину хоть что-то стоящее был бартер, точнее, обмен сувенирами, как то: матрешки, палехские шкатулки, бутылка водки, банка икры, кубинские сигары «Першинг». Освободившееся в чемоданах место после сувениров, съеденной тушенки, плавленых сырков и шпрот не пустовало, заполняясь бесплатным шампунем, мылом и шапочками для душа (уникальная вещь!).
Хорошо еще, что в капстранах существовали столовые для неимущих граждан: «Гуляя по Лос-Анджелесу, зажмурившись, как перед прыжком с трамплина, мы заходили в кафе для бездомных и смело съедали гамбургер с чашечкой мутного кофе, и ничего, не падали в обморок, заплатив пять долларов за завтрак. Тут только ни в коем случае нельзя было умножать доллары на курс рубля, а то получалось, что ты съел за обедом мохеровую кофточку для жены, и обморочное состояние возникало непроизвольно». К этим откровенным признаниям Александра Ширвиндта можно присовокупить и его рассказ о покупке в Италии на сэкономленные суточные куртки с убитого мафиози (там были магазины для подобных вещей). На этой куртке были следы от выстрелов, но Ширвиндт, не стыдясь, носил ее много лет, да еще и хвастался перед коллегами.
Гобоист и рожкист Владимир Зисман, не раз выезжавший на гастроли с крупнейшими советскими оркестрами, с большой выдумкой собирал чемодан, уподобляя этот процесс подготовке к полету в космос или походу на подводной лодке: «С собой нужно было взять все — от зубной пасты до еды на все гастроли. Мой рекорд составил 45 дней. Чемодан упаковывался виртуознейшим образом, принимая во внимание ограничения по весу при авиаперелетах. В стандартный рацион, учитывая критичное в этой ситуации соотношение калории / вес, входили консервы с тушенкой, гречка, сахар в виде таблеток, чай, кофе, сухари, картофельное пюре в порошке, немного шоколада и т. д. В общем, стандартный набор полярника. И спирт — чего воду-то возить? Соответственно этому репертуару выработалась и технология приготовления пищи: консервы разогревались в закрытом виде под горячей струей воды в раковине, вода для каш и чая доводилась до нужной кондиции в металлическом термосе с помощью киловаттного кипятильника, а спирт разбавлялся с помощью льда, который можно было получить из ice-machine почти в каждом японском отеле».
Если артисты Театра сатиры питались подножным кормом — кукурузой, то Зисман с коллегой собирали помидоры, выскакивавшие из грузовика, подпрыгнувшего на дорожной выбоине. Быстро усвоив, что здесь возят не только помидоры, находчивые гобоисты стали ходить на эту самую дорогу, словно на работу.
Человека в штатском в оркестре официально называли «представитель Министерства культуры», а между собой «стодвадцатый», что кажется вполне логичным, учитывая численность творческого коллектива. В середине 1980-х годов, при Горбачеве внимание «стодвадцатых» уже заметно ослабело: «По трое и по пятеро ходили только тогда, когда этого требовали дела, и потому, что иногда в магазинах это было удобнее. И этот уже никому не страшный человек в течение дня пытался как-то безуспешно функционировать, понимая, что, если что, его загранкомандировки накроются медным тазом. А ведь ему, в сущности, нужно было то же, что и нам. Вечером, убедившись, что все на месте, он облегченно напивался».
Наступившая перестройка в еще большей степени обострила дефицит в СССР, вынуждая творческую богему отдаваться поискам дешевых заграничных товаров с силой большей, нежели сила искусства: «Автобус с оркестром подъезжал к гостинице. Из него вываливалась толпа музыкантов с инструментами и чемоданами. Уже через десять минут побросавшие свои пожитки в номера оркестранты, разбившись на группы по интересам, отправлялись на поиски добычи. “Санитары Европы”, как они сами себя называли. Без Интернета, без гугловских карт, часто не зная ничего, кроме названия города, в котором их выгрузили, и обогащенные знанием иностранного языка в объеме, полностью исключающем выдачу врагу военной тайны, самые тонко чувствующие натуры несколько секунд как бы принюхивались и практически безошибочно устремлялись в сторону ближайшего дешевого магазина, руководствуясь только интуицией и внутренним чутьем. За таким экстрасенсом устремлялся весь коллектив. Один из патриархов Госоркестра мне рассказывал, как однажды в каком-то из городов Швейцарии пол-оркестра вот так бежало за всеми признанным “охотничьим” лидером. И на одном из перекрестков он на некоторое время замешкался. Из толпы коллег раздался громкий шепот: “Ищи, гад!” Чрезвычайно полезным навыком является привычка запоминать последние пять минут движения автобуса “в режиме перезаписи”. В этом случае, когда ты подъезжаешь к отелю, у тебя уже есть некоторое представление о ближайших окрестностях, каких-то опорных точках, если можно так сказать. В случае цейтнота (что бывает довольно часто) это очень выручает».
Примечательно, что перестраивались не только советские люди, но и бывшие наши граждане — зарубежные спекулянты, снабжавшие гастролеров импортной бытовой техникой. Еще перед началом гастролей в дирекцию оркестров приходили по факсу прайс-листы, по которым можно было заранее сделать заказ нужной техники — телевизоров, видеомагнитофонов. По приезде в какую-нибудь Японию или Корею дельцы приходили в гостиницу за деньгами — сэкономленными суточными. А через несколько недель в СССР приходил контейнер с искомым содержимым…
Как-то солист Большого театра бас Иван Петров спросил Екатерину Фурцеву — с чего это она его все время называет «наш золотой фонд»? Добрейшая госпожа министерша юлить не стала: «Вы же нам столько валюты зарабатываете!» Да, много долларов привез в СССР Иван Иванович, жаль только, что, пропев 27 лет на сцене главного театра страны, вынужден был уйти в 1970 году — из-за диабета, не позволявшего петь так, как хочется. И прекратились его поездки по миру, хорошо хоть, что на «Волгу» успел заработать.
Когда Фурцева сказала «нам» — это значит, и для нее лично. Галина Вишневская утверждает, что сама давала ей «на лапу»: «В Париже, во время гастролей Большого театра в 1969 году, я положила ей в руку 400 долларов… Просто дала ей взятку, чтобы выпускала меня за границу по моим же контрактам (а то ведь бывало и так: контракт мой, а едет по нему другая певица). Я от волнения вся испариной покрылась, но она спокойно, привычно взяла и сказала: “Спасибо…” Были у нее свои артисты-“старатели”, в те годы часто выезжавшие за рубеж и с ее смертью исчезнувшие с мировых подмостков. После окончания гастролей такой “старатель” — чаще женщина — обходил всех актеров “с шапкой”, собирая по 100 долларов “на Катю”, — а не дашь, в следующий раз не поедешь. Мне это рассказывали артисты оркестра народных инструментов на гастролях в Англии. Собирала у них дань подруга Фурцевой, певица нашего театра по прозвищу “Катькина мочалка” (та ходила с ней вместе в баню). Она часто ездила именно с этим коллективом. От хозяйки были у нее специальные инструкции, так что она знала, что покупать, набивала барахлом несколько чемоданов и волокла в Москву».