Не менее увлекательной обещала быть следующая стадия — получение разрешения на организацию мастерской, которая в СССР никогда не принадлежала художнику, официально числясь за художественным фондом. Тогда ведь вся недвижимость была государственной, то есть народной. Кровопийцы-бюрократы своими претензиями могли кого угодно довести до белого каления, а справки можно было собирать всю жизнь. «С первым мы справились легко, — вспоминает Мессерер. — Мы были знакомы со многими архитекторами, и в том числе с Виктором Егеревым — главным архитектором Киевского района Москвы. Пришли к нему на прием и сказали: “Слушай, старик, ну отдай ты нам это помещение!” Виктор был отзывчивый человек, бывший фронтовик, вообще славный парень. Он тут же согласился. Я сделал проект верхнего этажа здания, и начались хождения по мукам: БТИ, пожарная охрана, санэпидемстанция, межведомственная комиссия… Чиновников мы неизменно привечали различными коньяками, конфетами и другими подарками. Брали все, а пожарные просто обожали коньяк. И так мы дошли наконец до райкома партии — и здесь встретили неожиданное сопротивление. А ведь мы с Левой уже поверили в успех, и вдруг какой-то третий секретарь райкома встал насмерть и отказался подписать разрешение! Мы совершенно растерялись, не знали, как найти подход к этому непримиримому коммунисту. Стали наводить о нем справки, и тут выяснилось, что с младшим братом Левы, фармацевтом Витечкой, “непримиримый” ночи напролет режется в карты. Ключ был найден, дальнейшее оказалось делом техники…» Пути Господни неисповедимы: третий секретарь райкома партии оказался поклонником преферанса. Это еще ничего, в некоторых райкомах встречались даже игроки на бегах!
Казалось бы — хождение по мукам закончилось, но все только начиналось. Всучить коньяк пожарному в обмен на справку — что может быть проще? А вот попробуйте уговорить советских строителей, не поднимающих головы от домино, начать работу. И здесь уместно вспомнить Михаила Жванецкого, который впоследствии станет одним из желанных гостей чердака на Поварской: «Врачу, конечно, можно не платить, если вам не важен результат». Так и со строителями. Бригадир запросил такую взятку, что у художников глаза на лоб полезли. А люди они были не бедные, хорошо зарабатывая на иллюстрациях, Мессерер к тому уже активно трудился на театральной сцене, но озвученной прорабом сумме все равно удивились.
Строили без выходных и проходных. Все два года работяг хорошо поили и кормили, как на убой, водили за свой счет в лучшие рестораны, на худой конец, в шашлычные у Никитских Ворот и напротив памятника Пушкину (это были одни из самых популярных шашлычных Москвы). Кроме того, Мессерер и Збарский ежедневно по очереди утром заявлялись на стройку, стимулируя деньгами аж три строительные бригады. На всю жизнь запомнил Мессерер переиначенную работягами арию нищего из «Бориса Годунова» («Борис, а Борис…») — когда он забыл деньги, то услышал в свой адрес: «Борис, а Борис, ты народ опохмелять-то думаешь? Ты же видишь, люди больные все!»
Непомерная взятка принесла свои плоды: во двор дома привезли строительный кран «Пионер» для поднятия стройматериалов наверх, по сути был заново отстроен новый этаж — седьмой, перекрытый новой, высокой крышей, опиравшейся на стены восемь метров высотой! В общем, не мастерская, а конфетка. Новый 1969 год начался со въезда в мастерскую.
Пожалуй, это была лучшая и одна из самых больших студий на всю Москву. Уже само строительство сделало ее привлекательной не только для коллег, но и друзей, знакомых из самых разных сфер жизни. Мессерер и до того был известен как человек широкой души и небедный, денег он не считал, но они у него водились, ибо он работал как вол. А тут еще и страшно дорогую мастерскую себе забабахал. Естественно, многим хотелось посмотреть. Публика на Поварской была все та же, что у Эрнста Неизвестного, но ее было гораздо больше, под стать огромному пространству — физики, лирики, шизики, послы, диссиденты, а еще зарубежная богема — Артур Миллер, Генрих Бёлль, Микеланджело Антониони, Тонино Гуэрра, Марчелло Мастроянни, Катрин Денёв, Бернардо Бертолуччи, Морис Бежар, Альберто Алонсо и др. Их советская богема особенно ценила, стараясь любым способом заполучить к себе и усадить в красный угол, чтобы затем как бы всуе говорить о том, что «ко мне тут Феллини заходил на прошлой неделе». А вот американскую коммунистку Анджелу Дэвис Мессерер в свою мастерскую все же не пустил, из принципиальных соображений.
Нашелся и поэт — Юрий Кублановский, который облек повседневную жизнь мастерской Мессерера в стихотворную форму:
В столице варварской над суетой мирской
есть легендарный дом на тихой Поварской.
Там некогда подал нам потные ладони
суровый Генрих Бёлль; синьор Антониони
там пил на брудершафт с богемой продувной.
Дни баснословные! И посейчас со мной
и вопли хриплые певца всея Союза,
и Беллы черная и складчатая блуза,
усмешка Кормера, Попова борода…
Залить за воротник не худо в холода,
хоть я уже не тот…
Но приходили и новые лица, например московский интеллектуал Константин Богатырев. Фронтовик, после войны он поступил на филологический факультет Московского университета, в 1951 году был арестован по доносу, получил 25 лет лагерей. В Воркуте начал переводить Гёте и Рильке. После реабилитации в 1956 году вернулся в Москву, стал очень известным и авторитетным переводчиком. А в апреле 1976 года Богатырева жестоко избили у дверей его квартиры в доме писателей на Красноармейской, 25. Через несколько месяцев он умер в больнице. Богатырева оплакивали многие, расценивая его смерть как некое предупреждение остальным, а его похороны превратились в гражданскую манифестацию, истолкованную властями как провокация. Владимир Войнович, в частности, сказал тогда, что «Богатырева при Сталине приговорили к смертной казни, но приговор привели в исполнение только сейчас…».
Богемный образ жизни Борис Мессерер трактовал прежде всего как свободу духа: «Я считал такой образ жизни правильным. Поскольку был еще молодой кураж и все остальные безумства молодости, включающие в себя ухаживания за дамами, когда правильным стилем поведения считались бесконечные победы над какими-то красавицами, походы с ними в рестораны. Это была открытая жизнь, и мы никогда ее не скрывали. Это была своеобразная форма самоизъявления, способ жить и способ реализовывать свои художественные идеи, служить в меру своих сил искусству. Я не прятался по углам. Я шел в ресторан Дома кино с новой дамой открыто, потому что никогда не жил двойной жизнью, таясь, тая кого-то от кого-то. Мы были свободны в те годы и жили, я считаю, честно. Честно зарабатывали свои деньги, вкалывали ночами… Богема — это тот общий путь, которым шли многие художники в мире. Обычный путь взрослеющего молодого человека, который подвергается искушениям жизни и должен с ними справиться, даже если эта жизнь непутевая. Жить без ханжества, открыто. Преодолевая собственные мучения, может быть, даже и трагедию любви. А в основе этого всегда работа, исступленная работа, настоящая работа. А то, что молодой человек безумец, гуляка, апаш, сумасшедший, — издержки молодости. Я, кстати, всегда больше любил выпить, чем мои товарищи. Но и здесь главное — элегантность, умение держаться в любом состоянии, отсутствие маразма».
Брак Мессерера с Беллой Ахмадулиной в 1974 году и вовсе превратил мастерскую на Поварской в подлинный Дворец искусств (с рассказа о котором начинается эта книга). Два состоявшихся творческих человека не только объединились под одной крышей, но и благодаря многочисленным друзьям создали уникальное арт-пространство, в котором очень хорошо чувствовали себя люди самых разных творческих профессий — Булат Окуджава, Владимир Высоцкий, Василий Аксенов, Андрей Битов, Фазиль Искандер, Павел Антокольский, Веничка Ерофеев, Андрей Вознесенский, Михаил Рощин, Евгений Рейн, Александр Кушнер, Евгений Попов, Виктор Ерофеев, Юрий Визбор, Семен Липкин, Инна Лиснянская, Владимир Войнович, Георгий Владимов, Александр Тышлер, Андрей Васнецов, Сергей Бархин, Сергей Алимов, Олег Ефремов, Анатолий Эфрос, Юрий Любимов, Анатолий Васильев, Марк Захаров, Валентин Плучек, Борис Покровский, Галина Волчек, Сергей Параджанов, Отар Иоселиани, Резо Габриадзе, Андрей Миронов, Евгений Евстигнеев, Олег Табаков, Родион Щедрин, Владимир Мартынов, Андрей Волконский, Микаэл Таривердиев, Святослав Рихтер, Эдуард Артемьев, Максим Шостакович…
Среди прочих гостей и друзей Мессерер особо выделял Веничку Ерофеева, шедевр которого — поэму «Москва — Петушки» он прочитал впервые в 1977 году в Париже, где они с Ахмадулиной провели полгода (работа такая!). Пришел день, и Веничка нарисовался на Поварской. Мессерер относился к нему по-отечески, кормил, поил, совал деньги в карманы (штрих повседневности — выпивать они любили из «мерзавчиков», коньячных бутылочек объемом 250 миллилитров). Водил в любимый ресторан Дома кино. Как-то Веничка забыл у Мессерера свой микрофон-«говорилку» — после онкологической операции он мог говорить, только используя это приспособление. Мессерер как истинный друг примчался на машине к нему домой отдать это приспособление. А жил Веничка у черта на рогах — на Флотской улице у Речного вокзала, в огромной четырехкомнатной квартире. Дом был генеральский, а не писательский, что подтверждало значение Ерофеева как изгоя из среды писателей-соцреалистов, то есть истинно богемного героя.
До переезда на Речной вокзал Ерофеев обретался в доме напротив МХАТа. Его вместе с другими жильцами расселила финская авиакомпания, накупив счастливым жильцам коммуналок шикарные кооперативные квартиры на окраинах столицы. Проезд Художественного театра, нынешний Камергерский переулок, странным образом притягивал к себе богему, там не только когда-то жил Веничка Ерофеев, но и обитал Анатолий Зверев у своей подруги Ксении Асеевой, там же находилось кафе «Артистическое», где они могли встретиться. А квартира Венички на Флотской поражала своей пустотой, нарушаемой лишь полками с книгами и вереницей пустых бутылок…