ям вид, и начался «ресторанный» период. Есть дома им не полагалось, они ведь не рабочий люд.
Один из первых творческих ресторанов открылся в 1925 году в так называемом Доме Герцена (ныне здесь Литературный институт им. А. М. Горького), где с 1920 года поселилась Российская ассоциация пролетарских писателей. Ресторан этот теперь уж никогда не исчезнет в анналах истории, благодаря кушавшему здесь Михаилу Булгакову, запечатлевшему его меню и интерьер в романе «Мастер и Маргарита» (см. главу «Было дело в Грибоедове»). Что же касается писательской организации и ее алчных членов, то их Михаил Афанасьевич обессмертил в Массолите.
Остался ресторан и в архивах ГПУ, осведомители которого сообщали в начале 1926 года: «В Москве функционирует клуб литераторов “Дом Герцена” (Тверской бульвар, 25), где сейчас главным образом собирается литературная богема… и прочая накипь литературы. Там имеется буфет, после знакомства с коим и выявляются их антиобщественные инстинкты, так как, чувствуя себя в своем окружении, ребята распоясываются. Желательно выявить физиономию писателя М. Булгакова, автора сборника “Дьяволиада”, где повесть “Роковые яйца” обнаруживает его как типичного идеолога современной злопыхательствующей буржуазии».
Безалаберные и болтливые литераторы, которым как-то нужно было восполнять силы, потраченные в процессе поиска вдохновения и дальнейшего творчества, тратили на Тверском бульваре кровно заработанные гонорары, обнаруживая эти самые «антиобщественные инстинкты». Юрий Олеша вспоминал: «Прихожу в Дом Герцена часа в четыре. Деньги у меня водятся. Авторские за пьесу. Подхожу к буфету. Мне нравятся стаканчики, именуемые лафитниками. Такая посудинка особенно аппетитно наполняется водкой. Два рубля стоит. На буфете закуска. Кильки, сардинки, мисочка с картофельным салатом, маринованные грибы. Выпиваю стаканчик. Крякаю, даже как-то рукой взмахиваю. Съедаю гриб величиной в избу. Волшебно зелен лук. Отхожу. Сажусь к столу. Заказываю эскалоп. Собирается компания. Мне стаканчика достаточно. Я взбодрен. Я говорю: “Литература окончилась в 1931 году”». Литература окончилась — а водка осталась, что и спасло Олешу.
Ресторан Дома Герцена прославил его хлебосольный хозяин — метрдотель, звали которого Яков Данилович Розенталь, отличавшийся большущей бородой, как говорили, «бородищей, как у Черномора или Карабаса-Барабаса». Яков Розенталь послужил одним из прототипов Арчибальда Арчибальдовича, директора ресторана Дома Грибоедова, покинувшего его перед самым пожаром и стащившего с собой два ворованных балыка. Знавшие Розенталя лично подтверждают, что его портрет совпадает с образом Арчибальда Арчибальдовича: «Вышел на веранду черноглазый красавец с кинжальной бородой, во фраке и царственным взором окинул свои владения. Говорили, говорили мистики, что было время, когда красавец не носил фрака, а был опоясан широким кожаным поясом, из-за которого торчали рукоятки пистолетов, а его волосы воронова крыла были повязаны алым шелком, и плыл в Карибском море под его командой бриг под черным гробовым флагом с адамовой головой». Последнее предложение скорее относится к бурной биографии Розенталя, служившего в Первую мировую войну интендантом.
С 1920-х годов к Розенталю прочно прилепится прозвище — «Борода». Образ бородача-ресторатора стал легендарным. Поэтому, стоило кому-либо произнести фразу «Идем к Бороде», и мгновенно все понимали, что идти надо туда, где в настоящее время он работал. А работал Борода исключительно в богемных ресторанах, призвание его было такое. Утесов рассказывал: «Он не только знал весь театральный мир, но и вкусы каждого, умел внушить, что здесь именно отдыхают, а не работают на реализацию плана по винам и закускам. Это — начиная с конца двадцатых годов».
Следующим местом службы Бороды стал ресторан Клуба театральных работников в Старопименовском переулке в доме кооператива «Труженик искусства», построенного в конце 1920-х годов — одного из первых подобных в Москве для артистов, музыкантов, художников. Кооператив, сохранившийся и по сей день, состоял из нескольких малоэтажных домов, в которых жили актеры Малого театра (плодовитая семья Рыжовых, Елена Гоголева), артисты Валерия Барсова, Владимир Хенкин, дирижер Александр Гаук, писатель Паустовский и многие другие. Гоголева, прослужившая в Малом театре 75 лет (всего она прожила 93 года), в это время была замужем за Всеволодом Аксеновым, известным советским чтецом (был такой популярнейший жанр — читать со сцены стихи и прозу). Они были председателями кооператива и часто приезжали на строительную площадку верхом на белых лошадях.
Создание Клуба театральных работников стало первой и удавшейся попыткой собрать под одной крышей московскую богему вне зависимости от видов искусств, которым служили ее представители. Клуб в Старопименовском появился на месте прежнего Кружка друзей культуры и искусства, где часто видели Валентина Катаева и Юрия Олешу, а также играли в карты на деньги. Инициативу создания клуба приписывают, естественно, Луначарскому (а кому же еще!), который говорил: «Сделайте настоящий советский артистический клуб, но клуб интересный, творческий, чтобы люди могли обмениваться мнениями, показывать свои работы. Такой клуб нужен всем как воздух! И делать это должны, конечно, сами деятели искусств. Вы доверьтесь им, доверьтесь, и все будет хорошо!..»
И доверились. 25 февраля 1930 года в подвал на открытие клуба съехалась вся творческая Москва — Качалов, Книппер-Чехова, Нежданова, Обухова, Собинов, Гельцер, Яблочкина, Михоэлс, Тарханов, Пров Садовский, Щукин, Рубен Симонов, Яншин, Образцов, Тенин, Рина Зеленая, Хмелев, Прудкин и многие другие (клубный зал вмещал сто человек). Председателем правления клуба назначили Феликса Кона, не имевшего к искусству никакого отношения чиновника Наркомпроса и главного редактора журнала «Мурзилка». Зато заместителями к нему пошли Иван Москвин и Валерия Барсова. Директором клуба стал Борис Филиппов из Ленинграда, которому в дальнейшем предстоит долго руководить еще и Центральным домом литераторов. На открытии клуба отметился Маяковский чтением поэмы «Во весь голос». Но более всего своим неожиданным выступлением запомнился хор корифеев театра под управлением Москвина. Выстроившиеся на сцене актеры пели:
Колпак мой треугольный,
Треугольный мой колпак,
А если не треугольный,
Так это не мой колпак…
К концу исполнения от повторявшегося куплета остались две строчки, затем одна и, наконец, только мелодия, которую пели солисты — солидные дяди и тети, показывая на себе несуществующие колпаки. Все это было очень весело и феерично.
С того дня зачастила в клуб богема всех мастей и рангов, прозвав его между собой «Кружок». Капустники, импровизированные концерты, серьезные лекции, творческие вечера — дня не проходило, чтобы на афише клуба не появлялась та или иная известная фамилия. В гости заглядывали герои-полярники и летчики, спортсмены-футболисты. Концерты вел Николай Смирнов-Сокольский. Драматург Иосиф Прут запомнил один из таких вечеров, в первом ряду сидели Станиславский и Немирович-Данченко, а Прут за ними: «Надо сказать, что Константин Сергеевич не знал почти никого из деятелей других театров. Мимо них прошла актриса и поклонилась. Оба старика ответили на ее поклон. Потом Константин Сергеевич спросил у своего коллеги:
— Кто э-эта милая дама?
— Клавдия Новикова — премьерша Театра Оперетты, — с некоторым раздражением ответил Владимир Иванович, ибо уже в четвертый раз объяснял своему великому соседу имена и фамилии тех, кто с ними здоровался. В проходе появился мужчина с очень черной бородой и усами. Он также тепло поприветствовал двух корифеев и прошел дальше.
— А это кто? — вновь спросил Станиславский.
— Надо все-таки знать своих коллег! — нервно поглаживая бороду, ответил Немирович. — Это — Донатов! Режиссер Оперетты.
Станиславский усмехнулся и, наклонившись к соседу, тихо промолвил:
— Что вы говорите глупости, Владимир Иванович! Режиссер не может быть с бородой!»
И действительно — Борода в клубе была своя, в ресторане, где официанты и повара старались запомнить пристрастия каждого гостя, желая угодить и потрафить изысканным вкусам. На кухню посторонних не пускали, за исключением актера Малого театра Михаила Климова, по рецепту которого готовили «биточки по-климовски». В 1934 году клуб получил пополнение, своего рода весенне-летний филиал в саду дома 11 на Страстном бульваре. В это же время в Москве создаются специализированные культурные учреждения для творческих союзов — Центральный дом литераторов на Поварской улице и Дом кино на Васильевской. В 1937 году открылся Дом актера на улице Горького, а в 1941-м — Дом архитектора в Гранатном переулке. Клуб мастеров искусств в 1938 году переехал из Старопименовского на Пушечную улицу и до сих пор там располагается под названием Центральный дом работников искусств.
И хотя того первого клуба уже нет, заложенные им традиции с успехом воплотились в новых творческих домах. В числе этих традиций — обязательный ресторан с отличной кухней, где священнодействуют кулинарных дел мастера (это обязательно!), бильярдная с хорошими столами (это не обязательно, но приветствуется — творческие люди азартны!), зрительный зал для встреч с интересными людьми. Да, чуть не забыли, — пропускной режим в лице швейцара Трофимыча, знающего в лицо всех жрецов искусства (и нужных, блатных людей), а в случае чего — требующего предъявления удостоверения творческого союза, которому принадлежит дом. Чтобы не дай бог с улицы кто-нибудь не просочился из простого народа или всех этих командированных.
Итак, с 1937 года в доме, отмечавшем своим изящным куполом встречу Тверской улицы и Пушкинской площади, находились Всероссийское театральное общество, Центральный дом актера им. А. А. Яблочкиной и ресторан при нем, где в свободное время собирались ведущие (и не совсем) артисты московских театров, а также служители других муз. Всех их по-отечески опекал директор-распорядитель Дома актера Александр Эскин, человек гостеприимный и крайне положительный, а еще очень смелый, и что самое главное — врач по первой профессии (очень это ему помогало в общении с богемой). Эскин проработал здесь почти полвека до своей смерти в 1985 году. Здание Дома актера внутри со всеми его лестницами, коридорами и тупиками «в какой-то мере могло служить метафорой существования артиста в СССР. И уж, конечно, ничуть не метафорическим, а самым, что ни на есть реальным приютом бродяжьей актерской души был, быть может, самый знаменитый московский ресторан на первом этаже Дома актера», — отмечает Анатолий Макаров.