Утесова можно назвать счастливчиком — до 1953 года он не раз висел на волоске от ареста, его вполне могли «загрести» до кучи, как говорится. Присутствовало его имя и в соответствующих «черных» списках МГБ во время борьбы с космополитизмом. Леонид Осипович ждал, что за ним придут в 1939 году после ареста его друга Бабеля, который под пытками оговорил многих. «Исаак только-только написал предисловие к моей первой книге, мне на дом как раз прислали десять сигнальных экземпляров, — рассказывал Леонид Осипович. — Что тут началось! В типографии срочно выдирали из каждого экземпляра листы с текстом. Прихожу домой, а жена уже взялась за мои сигнальные экземпляры. Говорит: “Что стоишь? Пока не узнали, что твоя книжка вышла с предисловием Бабеля, надо их сжечь. Неужели не понимаешь, что тебе грозит при обыске? Что сделают с другом врага народа?” Как она и требовала, я сжег все экземпляры в ванне, но один, втайне от нее, все же спрятал между пластинок, по наивности полагая, что не найдут… Тем временем Леночка (жена. — А. В.) приготовила для меня чемоданчик с двумя парами белья, теплыми носками и туалетными принадлежностями. Такие чемоданчики многие тогда имели в доме… А тут еще по Москве стала ходить байка, будто бы мы с моими музыкантами выступали на Лубянке. И вот, как рассказывали, выходит Утесов на сцену, а в первом ряду все начальство во главе с Берией. Утесов и шутит: “Уникальный случай! Я стою, а вы все сидите…” Когда я услышал от кого-то эту байку, чуть не умер… Уж не знаю почему, но меня сия чаша миновала…»
Сталин, скорее всего, решил сохранить Утесову жизнь (вдруг пригодится!), ведь артист играл и пел в одном из его любимых фильмов «Веселые ребята». С разрешения вождя на кремлевских банкетах Утесов исполнял запрещенные блатные песни, в том числе «С одесского кичмана», «Гоп со смыком», «Лимончики» и другие любимые воровской малиной и членами политбюро шлягеры. Правда, за «Веселых ребят» он считал себя недооцененным — ему подарили какой-то фотоаппарат, Орловой же дали звание заслуженной артистки (в 1935 году), а ее мужу режиссеру Григорию Александрову (существенно сократившему роль Утесова) орден. Звание заслуженного Утесов получил только в 1942 году.
Тема званий была больной не только для Утесова. После заслуженного артиста РСФСР давали народного артиста РСФСР, наконец, вершина айсберга — народный артист СССР. Если до войны звания народных артистов СССР имели единицы, то начиная с 1950-х годов их начали раздавать весьма активно. Борьба за звания порой подменяла артистам творческий процесс как таковой, оно и понятно — народные артисты СССР, к примеру, автоматически попадали в касту избранных, получая привилегии и льготы, дарованные лишь номенклатуре: прикрепление к системе Четвертого управления (знаменитая «Кремлевка») со всеми ее поликлиниками, больницами и санаториями, к продуктовому распределителю, доступ к внеочередному получению квартиры и машины, дачи в элитном поселке, к месту на Новодевичьем кладбище. А по-другому все эти блага получить было невозможно[15].
Неудивительно, что к своему семидесятилетию Утесов очень хотел получить звание народного артиста СССР, чему противились некоторые члены политбюро, в частности, бывший партийный вождь Украины Николай Подгорный, считавший «этого одесского биндюжника» недостойным столь высокой чести. С большим трудом Екатерине Фурцевой удалось добиться исполнения мечты Утесова к его юбилею, отмечавшемуся в Театре эстрады в 1965 году. А вот звания Героя Социалистического Труда он не добился, здоровья не хватило…
Вернемся к теме актерского ресторана. «Яков Данилыч мог организовать вырезку с кровью, она называлась “вырезка Дома актера” с жареной картошкой пай. Это было божественное блюдо, тающее во рту. Появлялись и копченые угри, и грибочки. Причем все это относительно дешево. Там можно было пообедать за рубль, а если оказывался еще и полтинник, то взять и рюмку водки», — вспоминал актер Георгий Бахтаров.
Помимо Бороды, встречали актерскую богему в ресторане швейцар дядя Володя и буфетчица баба Таня. А кормили в Доме актера в самом деле вкусно: пальчики оближешь. Когда Бороду спрашивали о секрете приготовления «филе по-суворовски» или «бифштекса по-строгановски», он не скрывал его: «Просто надо покупать хорошее мясо!» Хорошее мясо можно было купить тогда на рынке. Цены были демократичными (богема всегда голодная и бедная, когда молодая особенно). К примеру, одна порция капусты стоила 10 копеек, в меню эта закуска обозначалась как «Дом Актера», ее брали сразу на рубль. Десять порций в одной тарелке были похожи на большой капустный айсберг. А за трешку приносили сковородку на огне с ароматной жареной картошечкой и мясной поджаркой. Дерзкие звезды капустников напирали, конечно, на картошку.
Михаил Державин вспоминал: «Дешевле и демократичнее, чем в ресторане Дома актера на улице Горького, нигде не было. Актеры часто заскакивали в этот ресторан просто выпить сто грамм, покурить. В Доме на улице Горького была атмосфера настоящей клубности, собиралась своя среда. Мы никогда не приходили туда отдыхать, мы шли общаться, спорить об искусстве. В этом отношении ресторан Дома актера был особым культурным местом Москвы. Какие там проходили незабываемые словесные дуэли, какие устраивались стычки актеров с критиками! Человек мог выйти из этого ресторана знаменитым! В ресторане можно было увидеть живьем Гриценко, Грибова, Стриженова, Ролана Быкова, Мишу Козакова, Олега Ефремова. Представьте: входишь и слышишь, как в зале гулким эхом раздается хорошо поставленный голос знаменитого актера, обращенный к кому-то: “Ты не артист, ты го-о-овно”».
Сергей Юрский, переехавший в Москву из Ленинграда в 1978 году и не раз сидевший в Доме актера за столиком, создает на правах очевидца довольно интересный психологический портрет не только богемы, но и ее окружения:
«В два часа открываются рестораны домов. Цены дневные — облегченные. Правда, и тарелочки маленькие, и порции, не обременяющие желудок. Это время комплексных обедов — для своих служащих, для их знакомых, для завсегдатаев и для счастливчиков-провинциалов, имеющих сюда доступ. Очень сильно звякают простые ложки о простые тарелки. Большинство посетителей в этот час — девушки и женщины: секретарши, помощницы, референты, инспекторы и просто женщины, всегда тут работающие, с незапамятных времен, но все забыли, в том числе и они сами, как называется их должность. Много курят, много пьют кофе. Вообще-то это не кофе, это раствор коричневого порошка в невскипевшей воде, но называется кофе. Специальный стол за ширмочкой для секретарей Союза. Там сидит с секретарем некто неизвестный, особо приведенный. Там не котлетка, а отбивная. Не пюре, а жареная картошечка. Там уже и графинчик. Но чуть-чуть — двести граммов. Ну, от силы триста.
Еще не вечер. Скатерти не белые, а, скажем, светлые — на свисающих подолах кое-где легкие потеки позавчерашнего соуса. Крошки хлеба по всей поверхности столов — чуток, но присутствуют. Пепельница — одна на четверых… Окурки горкой.
Это не Богема с большой буквы. Это… богемия. Не в смысле территория в районе Чехии, называвшаяся так в Средние века, а в смысле — окрестности настоящей Богемы. Еще не вечер. В четыре ресторан закрывается. Грустно и устало обедают официантки. Пара пьяниц толчется у буфета.
В шесть место у дверей занимает швейцар в форме. Барьер закрыт. Вход только по мере возможности. И по пропускам. И по блату. Еще — по пять рублей в руку. А также по договоренности. Ну и, естественно, по нахалке. Скатерти белые. Цены повысились. Состав официантов обновился — больше стало мужчин. За дело берутся мастера. Пошел народ. Не густо, но пошел. Это все еще не Богема. Первые посетители вечерней смены — это просто те, кто опоздал в обед или не был допущен, и теперь они хотят жрать. А вот квартет болтунов. Актеры. Спектакля сегодня нет, и у каждого в кармане по двадцать рублей, свободно конвертируемых в пищевые продукты. Пришли вволю потолковать, пока чисто и не шумно.
Это все еще не Богема. Богема не приходит после работы и не заказывает обед из трех блюд. Богема не сидит четыре часа за одним и тем же столиком. Богема не замыкается в компании тех, с кем пришел. Богема — это… Ах, да что говорить! Богема НИКОГДА НЕ НАЧИНАЕТ свой вечер! Чудесным образом ВЕЧЕР Богемы начался еще ДНЕМ. Богема всегда приходит из какого-то ДРУГОГО МЕСТА, где было “просто кошмарно”, о чем со смехом можно вспомнить здесь, в новом месте. Богема может позволить себе, не опасаясь, говорить громко, потому что говорит она на своем языке, понятном только ей самой, — отрывками слов и образов…
Утренняя смена. Богема все больше хмелеет, но элегантность не изменяет ей. Даже более того, весь этот зал, все круто разгулявшиеся посетители — все эти полуудавшиеся актеры, полуспившиеся мужья разведенных с кем-то жен, сыновья владельцев государственных дач, зам. зав. отделами специальных журналов, сошедшие с круга бывшие знаменитые спортсмены — всё это так жалко выглядит рядом с Богемой, тоже пьяноватой, тоже полуудавшейся, но уже удаляющейся… утекающей элегантной змейкой друг за другом и, “медленно пройдя меж пьяными”, помахивая бутылками виски и бананами, купленными у Клавы в буфете (“Jonny Walker” 0,75, всего за 18 рублей), направляющейся дальше, дальше… в мастерскую Коляна или Богомола пить кофе, сухое вино, опять кофе, армянский коньяк, кубинский ром, опять кофе, поглядывать на не просохшее еще концептуальное полотно Коляна (или Богомола), а оттуда, перешептываясь с какими-то как из-под земли взявшимися типами со странными иностранными акцентами, под ручку с подозрительно трезвыми для этого времени весельчаками с глазами провокаторов, движется дальше по бессонной Москве, где водка в этот час не продается нигде, но достать ее можно везде… Богема не кончается никогда».
Ресторан Дома актера настолько притягивал гостей столицы, что некоторые, впервые посетив Москву, и вовсе стремились попасть не в Мавзолей Ленина, а сюда. Встречи в ресторане не заканчивались после