Стивенсы старели, превращаясь в непременную достопримечательность светской Москвы. Уже и не верилось, что они когда-то жили в Америке. Какие же они иностранцы — наши, родные! Пережили они и перестройку. «Эдмунд Стивенс, с годами отяжелевший, — вспоминает Брусиловский, — со странно согнутой шеей, какой-то быковатый, но добродушный, смотрел на забавы жены с улыбкой миссионера среди наивных зулусов. Хорошо говоря по-русски, но не поборов своего американского акцента, он взывал: “Ны-ы-ына! Что им налить?” И, уже к художнику: “Будешь олд фэшн?” Так назывался его любимый бурбонский виски с оливкой, льдом и содовой. Русский художник балдел, с трудом соображая, что, собственно, ему предлагается, и на всякий случай кивал. Стивенс в дела искусства не вторгался, однако с художниками побалакать любил, по-отечески пожурить. Их дочь Анастасия занималась балетом, а что еще делать в России, “поскольку в области балета мы на виду планеты всей!”. Одно время она даже танцевала в Большом, но травма колена быстро положила конец балетной карьере…» Дочь Стивенсов погибла, а сын стал архитектором в Америке.
Стивенс умер в мае 1992 года, не дожив трех месяцев до 82-летия, похоронен в Переделкине. Нина надолго пережила его, скончавшись в 2004 году, ей было 93 года. До сих пор по Москве ходят самые разные версии истинного предназначения этой необычной пары. Говорят, что Нина вышла в отставку в звании полковника Главного разведывательного управления Генерального штаба, и в голодные горбачевско-ельцинские годы ее даже видели в спецстоловой для ветеранов партии на улице Грановского, куда она приходила за пайком со своей служанкой Матреной. А в ее особняке в Гагаринском переулке будто было специальное место, где можно было услышать все, что говорят в доме, чем она и занималась, садясь в кресло-качалку, изображая себя читающей журнал «Америка», а на самом деле — собирала информацию. И чего только люди не придумают!
Весь архив Стивенсов вывезен в Штаты, в том числе и эпистолярный, представляющий огромную ценность для исследователей Второго русского авангарда. Вот лишь одно из писем, из заграницы от Ситникова:
«Нина Андреевна,
тут, на Западе, лучше всего уходят работы, на которых или монастыри — или задницы. В какую сторону посоветуете двигаться? Много ли мне надо? Немножко славы и маленькое богатство!»
Нина Стивенс сделала из юродивого Ситникова яркого представителя советского неофициального искусства, что позволило ему эмигрировать из СССР в 1975 году и достичь определенной известности на Западе.
Что же касается квартирников, то существовали и другие, менее американские салоны, где в процессе проведения полулегальных выставок художники могли пообщаться с потенциальными покупателями. Например, квартира Аиды Сычевой на Рождественском бульваре. Девичья ее фамилия — Топешкина и родилась она в деревне Кукуево Тверской области. Приехала в Москву, окончила факультет журналистики МГУ, ее первые стихи напечатал в 1960-х годах самиздатовский журнал «Феникс». Общалась с диссидентами, попала в поле зрения органов, дружила с Веничкой Ерофеевым. В общем-то биография типичная для богемной среды (только без психушки), а вот квартира у нее была примечательная — на первом этаже, что значительно упрощало организацию квартирников. Проще было и ее многочисленным друзьям-художникам — прежде всего Звереву, жившему у Аиды и много ее рисовавшему. Бывал здесь и полуслепой Владимир Яковлев. Соседи, конечно, «стучали» на Аиду — но куда ее выселишь, с пятерыми-то детьми?
Мужей у Аиды тоже было немало, один из них — фотограф Владимир Сычев, с которым она в ту пору жила и вела салон. Салон Сычевых был выгодным коммерческим проектом, позволявшим неплохо зарабатывать на продаже картин иностранцам. Художник Александр Туманов рассказывает: «Вечером я приносил Сычеву картину, а утром он мне звонил и говорил: “Сашка, приходи за зарплатой”. Я к нему приходил, он мне давал деньги и говорил: “На тебя есть еще пять человек. Всё, иди работай и приноси картинки”. И всегда добавлял: “Смотри не пропей, не прогуляй”. У них с Аидкой всегда был очень гостеприимный дом: всегда сушки, пряники, чаек и всякое такое и никогда никаких безобразий. А продавались у них очень многие художники».
В 1979 году Сычевы провели у себя пресс-конференцию в связи с обысками у художника Вячеслава Сысоева, рисовавшего карикатуры на руководителей партии и правительства, устроили выставку-продажу его работ. Против самого Сысоева возбудили уголовное дело за изготовление порнографии, после чего он скрылся в неизвестном направлении. Жил он где придется, у добрых людей на дачах и в деревнях Подмосковья. В 1983 году его все же арестовали и дали два года, на Западе его признали «узником совести». В 1989 году он выехал на постоянное место жительства в ФРГ.
В 1980 году перед Олимпиадой Сычевых также вынудили выехать в Париж, теперь у Аиды фамилия другого мужа — Хмелева, деньги от продажи картин друзей-авангардистов она потратила на восстановление церкви в родном Кукуеве. По словам Аиды, «первые квартирные выставки еще в конце 1950-х устраивал Анатолий Иванов по кличке Рахметов. Он закалял волю, как герой Чернышевского, жил в Рабочем поселке (Кунцево) и был приятелем ее первого мужа, познакомившего ее с Ситниковым».
Квартирники, салоны были и по другим адресам, в том числе у Людмилы Кузнецовой на Большой Садовой, у Елены Строевой и Юрия Титова на Васильевской улице, у Олега и Риммы Трипольских на Войковской, у Ники Щербаковой в районе Патриарших прудов. У Щербаковой, про которую можно сказать словами Ильфа и Петрова, что вечно «молодая была не молода», собиралась масса людей, художников, поэтов, опять же иностранных покупателей. Одевалась она весьма экстравагантно, была кокетлива не по годам, а ее пестрые наряды напоминали гостям салона очень популярную в то время «бабу на чайник». Про Нику постоянно говорили, что она «постукивает», ибо ее салон, набитый под завязку антиквариатом, старинной мебелью, русским авангардом, не подвергался никаким наездам со стороны органов, в отличие, например, от других. Так, Людмилу Кузнецову за организацию квартирной выставки в 1979 году арестовали на 15 суток, держали в Бутырке, а квартиру ее подожгли, вынудив уехать в 1980 году из страны.
Щербаковой же все это не коснулось. У нее, например, в любое время дня и ночи можно было встретить Зверева, который отмечал за столом очередной день рождения. В дружеских отношениях с хозяйкой дома был и Сапгир. «У Ники Щербаковой, — вспоминает Дудинский, — могли вести беседы инструктор ЦК и махровый антисоветчик, которого скоро турнут на Запад…. Ника была суперженщина. — У нее встречались все, кого только можно себе представить. Я уверен, что это место было под колпаком. Салон располагался в квартире с выходом на крышу, в шикарном доме на Садовом кольце около Малой Бронной. Это было светское место. Там появлялись, скажем так, совсем не диссиденты. Например, Вася Аксенов. Многие его ненавидели, не принимали, считали совком. Сапгир и Холин печатались как детские поэты, это считалось нормальным, не пособничеством совку, а просто средством заработка. А любого, кто печатал свое, что-то важное для себя, в “Новом мире” или любом другом месте, вместо того чтобы публиковать это в самиздате и читать в салоне, вот их ненавидели животной ненавистью. Андеграунд должен был оставаться в подполье, чтобы сохраняться в чистоте». Салон Щербаковой оказался одним из самых долгоиграющих, застав даже перестройку, что неудивительно.
З0 августа 2018 года в Москве в возрасте семидесяти пяти лет умерла поэтесса Алена Басилова, которую посмертно назвали «музой шестидесятников», «звездой поколения битников» и «первой советской хиппи». Поэтический салон Алены Басиловой (жены поэта Леонида Губанова) или «Баси», как ее звали друзья, в квартире на углу Каретного Ряда и Садового кольца в 1960-е годы был известен в Москве и далеко за ее пределами не менее дома Стивенсов. Поэтическим талантом Басилова пошла в мать — Аллу Рустайкис, автора шлягера «Снегопад, снегопад, не мети мне на плечи», музыку к которому сочинил генерал-майор Экимян, бывший начальник Управления уголовного розыска по Московской области, а исполнила песню Нани Брегвадзе. Бабкой Алены Басиловой была пианистка Ида Хвасс, родственница Лили Брик, бывавшей в этом доме в 1920-х годах. Интересная историческая преемственность.
«Без Алены Басиловой Москва 60–70-х была бы, боюсь, неполна. Дом ее стоял прямо посередине Садового кольца примерно напротив Эрмитажа, рядом был зеленый сквер. Теперь ни этого дома, ни сквера давно нет… А когда-то с раннего утра или посредине ночи мы кричали с улицы (она жила на третьем этаже): — Алена!!! — и соседи, как понимаете, были в восторге. В ее просторной старомосковской квартире кто только не перебывал, стихи там читали постоянно. Помню кресло в стиле Александра III, вырезанное из дерева, как бы очень русское: вместо ручек топоры, на сиденье — деревянная рукавица. Здесь зачинался и придумывался СМОГ в пору, когда Алена была женой Лени Губанова. Здесь пили чаи и Андрей Битов, и Елизавета Мнацаканова — такие разные личности в искусстве… Очень сама по себе и совершенно московская Алена Басилова», — вспоминал Генрих Сапгир.
Басилова производила большое впечатление на современников: «В короткой юбке, с летящими волосами, на бешеных скоростях мотоциклетки, Бася гоняла по Москве, и шлейф первых рокеров сопровождал ее всюду. Ей было 15 лет, когда бродильный элемент Евтерпы ударил в гены… Живая сметливость, твердая рука и точный глаз обернулись многолетней забавой. Королева зеленого поля владела кием, шаром и лузой с блистательным мастерством. Она производила фурор в бильярдном павильоне сада Баумана».
Эдуард Лимонов восхищался: «Алена была, что называется, модная девочка. В стиле 60-х годов, в мини-юбках, длинноногая, длинноволосая, в высоких сапогах, с черным пуделем. В России такие девочки были тогда жуткая редкость. Зато они встречались в западных журналах, где обычно стояли рядом со знаменитыми людьми. Гений андеграунда, признанный таковым чуть ли не в 17 лет, Губанов, очеви