В 1960-х годах Шевцов обосновался в поселке Семхоз под Загорском, где постепенно возникла своеобразная колония писателей-единомышленников, консервативно настроенных в отношении происходящих в стране событий. Здесь жили, в частности, Анатолий Иванов, автор советских бестселлеров «Вечный зов» и «Тени исчезают в полдень», поэты Игорь Кобзев, Владимир Фирсов. Желанным гостем у «радонежцев» (это выражение иногда употребляется в связи с близостью поселка Радонеж) был известный своими антиалкогольными проповедями хирург-трезвенник Федор Углов. Поселок «радонежцев» называли еще Анти-Переделкино.
А в самом Переделкине был свой салон — в доме Виктора Луи, журналиста-международника, как тогда говорили. Виктор Луи — странная фигура в московской богеме, до сих пор вызывающая немало вопросов. Кто-то считает его агентом спецслужб, другие и вовсе — двойным агентом. «Свой среди чужих, чужой среди своих» — это определение к нему, пожалуй, подходит больше всего. Какой факт из его биографии ни возьми — он всегда имеет иное, часто альтернативное, толкование. Например, что его истинная фамилия — не Луи, а Левин. И что во время войны он, якобы сын адвоката, работал не поваренком в «Метрополе», а в обслуге иностранных посольств в Москве. В 1946 году (или в 1950-м) был арестован и получил «четвертак» и не за шпионаж, а за спекуляцию. В лагере Луи был снабженцем, «стучал» — так об этом пишет сидевший с ним Валерий Фрид. Там еще отбывали срок в это время Ярослав Смеляков и Алексей Каплер, осужденный за роман со Светланой Сталиной. Каплер предупредил Фрида: «Если вы не хотите иметь крупных неприятностей, будьте очень осторожны с этим человеком… Это очень опасный человек!»
В 1956 году Луи реабилитировали (а может, и просто выпустили) и привели в салон к Стивенсам, сделавшим из него влиятельнейшую фигуру в СССР с очень большими и далеко уходящими связями. Художник Валентин Воробьев вспоминает: «Бывший зек Виталий Левин недолго слонялся безработным. Его привезли к Стивенсу на просмотр. В тяжелые военные годы он был посыльным “Торгсина” и теперь стал настоящим знатоком советской жизни. Без промедления этот феномен, знающий английский язык и предпочитавший откликаться на Виктор Луи, стал незаменимым помощником в делах американца. Сирота, в отрочестве по глупости попавший в исправительно-трудовые лагеря, прошел огонь, воду и медные трубы и был готов сокрушить любые препятствия. Настоящая находка для американца, искавшего широких связей в мире бывших зеков. С таким помощником можно идти в любую разведку… В 1958 году Виктор Луи с невероятной быстротой раздобыл “список предателей”, имена писателей, решавших судьбу великого Бориса Леонидовича Пастернака — тюрьма, расстрел, изгнание на дикий Запад. И — мировая сенсация! Разворот в “Look Magazine”! Для дураков — барак свободы и давка за куском хлеба, а для умных — закрытый распределитель, бесконечные коктейли, красотки и красавцы из “Метрополя”. И личная контора “The Evening News” — Ленинский проспект, 45! Жена Дженнифер Стэтхэм (Jennifer Statham), подданная Ее Величества королевы Великобритании, и группа поддержки — русский фотограф, кухарка и шофер».
Действительно, чудеса. Эдмунд Стивенс взял Луи к себе помощником, и началась его карьера как «нашего собственного корреспондента» в Москве. И зря пишут, что, дескать, простой народ его знать не знал. Знал — да еще как, фамилию эту постоянно повторяли вражеские радиоголоса, которые слушали даже в узбекских чайханах. Луи приписывают передачу на Запад важнейших эпистолярных документов эпохи — стенограмму позорного пленума Союза писателей СССР, где исключали Пастернака, рукописи «20 писем к другу» Светланы Аллилуевой и «Ракового корпуса» Александра Солженицына. Он же передал за кордон сумку с пленкой, с наговоренными отставленным Хрущевым мемуарами, и видеосюжет о том, как бывший глава государства спокойно живет на покое на своей даче. Луи первым сообщил на Западе и об отставке Хрущева в октябре 1964 года, о взрыве в московском метро в 1977 году и т. д. И откуда только у него была такая информация? Сломавшие немало копий биографы Луи делают однозначный вывод, что он был «сливным бачком», наряду с правдивыми сведениями, сливая на Запад еще и дезинформацию.
Жена — иностранка (как у Евтушенко и Высоцкого), трое замечательных ребятишек, большая квартира на Котельнической набережной (как у Вознесенского), вилла в Переделкине (с теннисным кортом и с отапливаемым бассейном в подвале, как утверждают те, кто плавал), гараж иномарок (как у Брежнева и даже больше), где стояли «мерседесы», «вольво», «порш», «форды» и всякие там «бентли». Ну а где же находился неиссякаемый колодец, та золотая жила, откуда черпались средства на все это? Академик Сахаров утверждал: «Виктор Луи — гражданин СССР и корреспондент английской газеты (беспрецедентное сочетание), активный и многолетний агент КГБ, выполняющий самые деликатные и провокационные поручения. Говорят, сотрудничать с КГБ он стал в лагере, куда попал много лет назад. КГБ платит ему очень своеобразно — разрешая различные спекулятивные операции с картинами, иконами и валютой, за которые другой давно бы уже жестоко поплатился».
Сахарову Луи тоже насолил, продав на Запад известную ныне пленку, где опальный и упитанный академик в Горьком спокойно кушал и читал газеты. А в это время правозащитники пытались убедить Запад в том, что нобелевский лауреат и автор водородной бомбы голодает, находясь при смерти. Супруга академика расценила пленку как дезинформацию. А возвращенный Горбачевым из ссылки Сахаров, превратившись в новомученика, долго еще вынужден был опровергать эту «дезу» Виктора Луи.
Любитель искусства, Луи дружил, в том числе, и с художниками русского авангарда. Особенно ценил он лианозовцев и Оскара Рабина, познакомив его с миллионером Эриком Эсториком, купившим впервые его картины для западной галереи. Рабин рассказывал, что часто продавал картины именно через Луи, которому каким-то чудом легко удавалось утрясти все сложности с вывозом их из СССР. А еще добрый Луи, владевший недвижимостью в Лондоне, привозил Рабину яркие фломастеры — мечта любого советского ребенка. Так в 1963 году в творчестве Рабина настал новый этап — фломастерный. Луи могли бы, как и фарцовщика и валютчика Яна Рокотова, расстрелять за валютные махинации, но отчего-то не трогали. Отчего?
Пишут о том, что Дженнифер Стэтхэм — жена Луи — была до брака няней у московских англичан. Но если это няня, то с высшим художественным образованием. Когда в июне 1965 года в лондонской галерее «Гросвенор» открылась персональная выставка Рабина, то каталог работ открывала вступительная статья, написанная бывшей няней. Художника-то в Англию, само собой, не выпустили — спасибо хоть картины разрешили показать. А всё Луи-благодетель! Рабин писал: «Каждый художник, впервые выставляющий картины, испытывает одновременно и чувство радости, и чувство страха. Меня же мучил не обычный в таких случаях страх молодого художника, впервые показавшего себя на публике, а человеческий страх — “что-то скажет начальство?” Мы для себя тоже устроили “вернисаж”. Отобрали с Валей фотографии проданных Эсторику картин — дрянных, любительских фотографий, — разложили на полу и, расхаживая по комнате, воображали, что находимся в лондонской “Grosvenor Gallery”».
Вилла Виктора Луи в Переделкине поражала своей несоветскостью — английский газон, чучело медведя, встречающего гостей, не хватало лишь кадки с черной икрой, как у Арсения Морозова в его мавританском замке на Воздвиженке. Но для своих гостей хлебосольный хозяин не жалел ничего, кормил до отвала с русским размахом и английской изысканностью. Денег у него было — куры не клюют, и хорошая библиотека, где был самиздат на любой вкус. А ведь за хранение антисоветской литературы давали срок. Дом в Переделкине ломился и от антиквариата, произведений искусства — дорогих картин, бронзовых скульптур, в том числе Эрнста Неизвестного, украшавших сад (а где же грядки с теплицей, как у писателя Леонова?). Сейчас пишут, что порядочные люди приглашений Луи не принимали и обходили его дом как чумной. Видимо, это говорят те, кого не приглашали, ибо Луи кого попало не звал. Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, художники-авангардисты бывали здесь, и не раз. На приемы в Переделкино приезжали иностранные коллеги Луи — корреспонденты западных газет, терявшие дар речи от увиденной роскоши. Некоторые из них шутили: «Виктор, мы тоже хотим стать советскими гражданами, вступить в Союз журналистов и жить так, как ты! Помоги нам получить работу в “Правде”!». Красиво жить не запретишь…
Писатель-отказник Давид Маркиш попросил Луи помочь с выездом на историческую родину и был допущен на дачу: «Но не для того робкие интеллигенты, знаменитые, наезжали, чтобы любоваться картинами и машинами. А наезжали они затем, чтобы просить о помощи: помогите, Виктор, опять выезд за границу закрыли, держат, не пускают никуда. И Луи помогал: оформляли паспорт, выдавали командировочные. Кто у него только не перебывал… “Приезжали в темноте, просили шепотом, — мягко усмехаясь, рассказывал Виктор. — Чтобы коллеги не узнали”… А более-менее регулярно общались с Виктором шустрые ребята “на подхвате”, промышлявшие кто чем может: сочинением средних стихов и облегченной прозы, торговлей книжными раритетами, а то и откровенной шмоточной фарцой. Эти ребята, обладавшие живым характером, носили общую кличку “луята”. Их отношения с Виктором были скорее приятельскими, чем деловыми. Изрядная часть из них со временем взяла в жены иностранок и осела на Западе».
Маркиш впервые познакомился с Луи в конце 1950-х годов в коммуналке, где тот жил: «В комнате Луи было людно, шумно. Одна стена была сплошь занята баром, на полках которого пестрели невиданными этикетками бутылки с французским коньяком, шотландским виски, английским джином. Провожали в Париж, “на ПМЖ”, солагерника Виктора — пожилого художника-еврея с круглыми печальными глазами и алым платком вокруг шеи. Этот художник, спасаясь от нацистов, бежал в свое время в Россию, был, как водится, посажен — а теперь возвращался восвояси. И в этом, по словам художника, помог ему Луи, к тому времени уже работавший в шведской газете и “имевший связи наверху”». Бар с напитками — неплохо для только-только вышедшего из лагеря. Гораздо большая часть бывших зэков-доходяг в это время едва-едва приходили в себя, а иные и вовсе, потеряв здоровье на лесоповале, приехали домой умирать. Луи, кстати, за колючей проволокой не бедствовал, скупая шерстяные вещи для мастерской, ткавшей ковры лагерному начальству.