Чуковская посетовала: «Очень плохо представляю себе там, среди них, Маяковского». И здесь Ахматова сказала очень интересную фразу: «Литература была отменена, оставлен был один салон Бриков, где писатели встречались с чекистами… И вы, и не вы одни, неправильно делаете, что в своих представлениях отрываете Маяковского от Бриков. Это был его дом, его любовь, его дружба, ему там все нравилось. Это был уровень его образования, чувства товарищества и интересов во всем. Он ведь никогда от них не уходил, не порывал с ними, он до конца любил их». Иными словами, для Анны Андреевны и Маяковский, и Брики, и чекисты — все было едино. Вот почему в биографической литературе бытует мнение, что с чекистами Лилю познакомил Маяковский, а Агранова он представлял богеме в Гендриковом переулке как «друга советской творческой интеллигенции».
А вот еще один богемный маскарад, на Новый, 1936 год. Среди его участников — руководящий состав Красной армии. Любитель игры на скрипке обрядился бродячим музыкантом со скрипкой же в руках, королем трефовой масти оделся Якир, а главная героиня натянула на себя ночную рубаху цвета морской волны «…с пришитыми к ней целлулоидными красными рыбками, рыжие волосы были распущены и перевиты жемчугами». Лиля захотела поиграть в русалку. Все веселились, пили шампанское, ели апельсины, фотографировались, желали друг другу самого наилучшего в наступающем году, а хозяйке дома — большой любви и счастья. Не сбылось — Примакова арестовали в августе 1936-го, пытали, выбив показания на остальных участников маскарада. Всех приговорили к расстрелу. На салонных маскарадах Лиля словно отпевала своих мужчин. И почти всегда это был пир во время чумы, будь то маскарад перед Февральской революцией или пирушка в разгар массовых репрессий.
В репрессиях этих не покладая рук участвуют Лилины друзья с Гендрикова, которых она не забывает и на Арбате. Часто видится с Аграновым и его женой. Примечательно, что, попав на Лубянку, Примаков увидится там с Аграновым — там тоже будет маскарад, но своеобразный. Агранов — следователь, а Примаков — подследственный. А затем Агранов тоже превратится в обвиняемого, даст показания на многих своих коллег, в том числе побывавших и у Лили в Спасопесковском.
Лилю Брик после ареста и расстрела Примакова не посадят, что также удивительно — жены, дети раскрытого в недрах РККА заговора отправятся вслед за своими мужьями и отцами. А с Лили — как с гуся вода. Хотя материалов на нее следователи «насобирали» в избытке, ее тесное общение с иностранцами и «врагами народа», коих среди ее окружения было хоть пруд пруди, открывало ей прямую дорогу на лесоповал (а то и похуже), но Сталин будто бы самолично вычеркнул ее из расстрельного списка: «Нэ будэм трогать жену Маяковского!» Легенда красивая. В 1938 году вскоре после расстрела Примакова у Лили — новый супруг — литературовед Василий Катанян, теперь он стал третьим членом этой семьи.
В 1940 году в Спасопесковский вновь приходят поэты: молодые Борис Слуцкий, Николай Глазков, Михаил Кульчицкий, Павел Коган. Слуцкий рассказывал о собраниях литературного кружка в Спасопесковском: «Как-то так получилось, что вести кружок вызвался Осип Максимович Брик. Кроме меня из его кружковцев профессиональным литератором стал еще Владимир Дудинцев. Зимой сорокового, вероятней всего в январе, я хорошо это помню, потому что зима была ужасно суровой, Брик как-то позвал меня к себе. И с того времени я стал там бывать регулярно, и литературный кружок в более узком составе переместился с улицы Герцена (Слуцкий учился на юрфаке МГУ. — А. В.) в Спасопесковский переулок, в квартиру Бриков. Надо было только раз увидеть Лилю Юрьевну, чтобы туда тянуло уже, как магнитом. У нее поразительная способность превращать любой факт в литературу, а любую вещь в искусство. И еще одна поразительная способность: заставить тебя поверить в свои силы. Если она почувствовала, что в тебе есть хоть крохотная, еще никому не заметная, искра Божья, то сразу возьмется ее раздувать и тебя убедит в том, что ты еще даровитей, чем на самом деле. Лиля сказала мне: “Боря, вы поэт. Теперь дело за небольшим: вы должны работать, как вол. Писать и писать. И забыть про все остальное”. И я ей поверил. Только ей — и Осипу Максимовичу, который уверил меня в том же. Кто бы и что бы потом мне ни говорил, я всегда помнил только Лилины слова: “Боря, вы поэт”. Эти слова не столько вызывали гордость, сколько накладывали обязанность. Самый большой стыд — это если нечем было отчитаться перед Лилей при очередном ее посещении». Визиты молодых поэтов и коллективные чтения в Спасопесковском продлятся недолго — скоро начнется война, затем эвакуация, Кульчицкий и Коган погибнут на фронте.
Важнейшая перемена в жизни Лили случится в феврале 1945 года — поднимаясь к себе домой на пятый этаж, от сердечного приступа умрет Осип Брик. Так для Лили навсегда исчезла формула тройственного союза. Позднее она скажет, что в своей жизни она любила только Осю.
Во второй половине 1940-х годов в гостях у Лили и Катаняна бывают Эльза Триоле и Луи Арагон (своего французского шурина Арагона Лиля ласково величала «Арагошей») и их многочисленные друзья из Франции — так называемые «сторонники мира» — художники, писатели, музыканты. Визиты в Спасопесковский — непременная часть программы зарубежных гостей, своеобразная явка. Лиля передает с ними привет сестре и ее мужу, а также посылает в Париж посылки с икрой и крабами, получая взамен французскую одежду. Живут они с Катаняном хорошо, сытно. Салон работает в бесперебойном ритме. С началом хрущевской «оттепели» Лиля и Катанян регулярно выезжают во Францию, погостить…
Последний салон Брик возник на Кутузовском проспекте, куда они вместе с Катаняном переехали в 1958 году. Необходимость подниматься на пятый этаж без лифта осложняла жизнь стареющей Лиле, потому и обменяли квартиру. Совпадение это или нет — одновременно с ними в дом заехала еще одна пара — молодой, но подающий большие надежды советский композитор Родион Щедрин и его супруга Майя Плисецкая. Плисецкая — Щедрин и Брик — Катанян дружили семьями. Да что там говорить — именно в салоне на Арбате композитор и балерина и познакомились, то есть Лиля свела их, подтвердив подозрения московских кумушек в том, что она еще занимается и сводничеством. Не знаем, было ли так на самом деле, но если Лиля выступала еще и в качестве свахи, то это ей удалось вполне, несравнимо лучше, чем в гоголевской «Женитьбе», учитывая долгий брак композитора и балерины. Так что для них она стала больше, чем подругой.
Родиона Щедрина Лиля звала по-домашнему «Робиком», впервые он пришел к ней в гости в 1952 году. Приятель бедного студента консерватории Щедрина, поэт Владимир Котов («Не кочегары мы, не плотники…»), вхожий в салон, предложил ему: «Пойдем к Лиле Брик, она и деньги дает на такси, и кормит. Я удивился: разве она еще жива? — Жива, у нее рояль есть, слабаешь свой “Левый марш” или “По морям, играя, носится с миноносцем миноносица”. — Я ведь уже писал музыку на стихи Маяковского».
«Родион, вы композитор!» Салон Лили произвел на Щедрина неизгладимое впечатление, он словно попал на другую планету: «Мне было почти двадцать, мы росли на такой скудной эстетической диете, — а тут висят на стенах автопортреты Маяковского, картины Пиросманишвили, конструктивисты. Это был не такой салон, как, знаете, сейчас могут богатые немцы пригласить послушать какого-то скрипача… Нет-нет, тут было такое общение, личностное. И не было тут “золотой молодежи”… Шестидесятники были скорее голодранцы. Я не считал обидным, что Лиля Юрьевна давала мне деньги на такси».
Лиля опекала Робика, подкармливала его, познакомив с Тышлером, Шкловским, Арагоном и Триоле, Пабло Нерудой. Она не раз просила поиграть для них на рояле «Берштейн»: «Словом, я “слабал” свой “Левый марш” — и если бы Лиле Юрьевне и ее мужу, Василию Абгаровичу Катаняну, не понравилось, я бы не был принят в их салон, — и ничего бы не произошло. Я бы не встретил ни Майю, ни Андрюшу Вознесенского».
В дальнейшем Катаняна и Щедрина связали творческие музы. Щедрин сочинил музыку к его пьесе «Они знали Маяковского», а Катанян написал либретто для первой оперы композитора «Не только любовь». Но в 1962 году их пути неожиданно разошлись.
«Элик, любименький!
Любочка ходила по магазинам, говорит — есть хорошенькие всякие шубки, например скунс, нутрия… Я еще не смотрела, боюсь ходить туда, где толпятся, сильный грипп в Москве. Жду от тебя ответа, из чего и какую ты хочешь шубку… Мы перестали встречаться с Майей и Робиком. Они чудовищно распустились, забыли о “пафосе дистанции”. Кроме того, Робик оказался плохим товарищем. Вася очень огорчался, а я равнодушна — Майю мне уже несколько раз пришлось отчитывать. У обоих “головокружение от успехов”. Мне это всегда было противно. Желаю им обоим всего хорошего. Мы им больше не нужны, а они нам нужны никогда не были. Вася пересел на другую лошадь — молодой, талантливый композитор пишет оперу на “Клопа”. Первая половина уже написана. Хорошая музыка и великолепно звучит текст! Фамилия композитора Лазарев. Живет он в Кишиневе, ему 26 лет» — из письма Лили сестре Эльзе в Париж из Москвы от 17 января 1962 года.
Какое интересное письмо, сколько в нем бытовых подробностей — оказывается, в 1962 году после денежной реформы меховые шубы в Москве были дешевле, чем в Париже. Значит, не все было так плохо! Кроме того, «другая лошадь» — как глубоко, с неожиданной стороны (если можно так выразиться), выражена суть отношения Лили к молодым питомцам. Новой лошадкой оказался молодой композитор Эдуард Лазарев, конечно, не такой талантливый, как Щедрин, всего лишь соавтор гимна Молдавской ССР, но все же. А если бы не нашлось Лазарева, то пригодился бы и Микаэл Таривердиев, также пригретый в салоне Лили.
А вот и «виноватая» Майя Плисецкая: «У Бриков всегда было захватывающе интересно. К концу пятидесятых, думаю, это был единственный салон в Москве…» Лиля похвасталась перед Плисецкой старыми фотографиями, где она была в лебединой пачке на пуантах. Плисецкая заметила: