селся на блюдо с фуа-гра из Страсбурга. Его кое-как загнали восвояси.
Медвежонок из зоопарка забрался на спину Радеку, тот не нашел ничего лучшего, как отобрать у него бутылку молока и заменить ее шампанским «Мумм кордон руж». Опьяненный медведь распоясался и, сидя уже на плече Егорова, срыгнул ему на китель с орденами. Егорову пришлось переодеваться. Прием продолжался ночь напролет, гости были в восторге, танцевали, пили-ели, веселились. В десять утра на втором этаже, где хозяева устроили кавказский ресторан с шашлыками и винами, Тухачевскому вздумалось танцевать лезгинку с Лепешинской. К одиннадцати всех удалось выпроводить, и персонал посольства принялся ловить птиц — фазанов, попугаев и ткачиков, успевших загадить мебель и даже фрак посла.
Михаил Булгаков был желанным гостем у Буллита, высоко его ценившего и всегда лично встречавшего у дверей резиденции. Для самого писателя приглашение в Спасо-хаус стало событием дня, 29 марта 1935 года ему доставили красивый конверт из американского посольства с золотообрезным приглашением прибыть на прием во фраке или черном пиджаке. Булгаковы очень серьезно отнеслись к этому — пошли в Торгсин, купив дорогую «английскую хорошую материю по восемь руб. золотом метр. Приказчик уверял — фрачный материал. Но крахмальных сорочек — даже уж нефрачных — не было. Купили черные туфли, черные шелковые носки», — сообщает Елена Сергеевна. Вот что значит — культурные люди, сказано во фраке, значит во фраке. А другие-то в чем пришли — Бухарин в старомодном сюртуке и жена в таком же платье, Радек в туристском костюме, Бубнов и вовсе во френче защитного цвета.
О посещении Спасо-хауса Елена Сергеевна записала: «Бал у американского посла. М. А. в черном костюме. У меня вечернее платье исчерна-синее с бледно-розовыми цветами. Поехали к двенадцати часам. Все во фраках, было только несколько смокингов и пиджаков… В зале с колоннами танцуют, с хор — прожектора разноцветные. За сеткой — птицы — масса — порхают… М. А. пленился больше всего фраком дирижера — до пят. Ужин в специально пристроенной для этого бала к посольскому особняку столовой, на отдельных столиках… Красные розы, красное французское вино. Внизу — всюду шампанское, сигареты. Хотели уехать часа в три, американцы не пустили. Около шести мы сели в посольский кадиллак и поехали домой. Привезла домой громадный букет тюльпанов от Боолена».
Суть коленопреклоненного отношения советской богемы да и обывателей вообще к посещению Спасо-хауса (и прочих посольств) выражена в дневнике Булгаковой довольно отчетливо. Елена Сергеевна не скрывает радости от того, какое неизгладимое впечатление произвели «Дни Турбиных» на Буллита: «Он смотрит, имея в руках английский экземпляр пьесы, говорит, что первые спектакли часто смотрел в него, теперь редко». А вот запись от 6 сентября — к Булгаковым пришли знакомые, которых «распирает любопытство — знакомство с американцами!». Писателю это льстит, и он разыгрывает гостей, угощая их сыром рокфор, который выдает за американский. Сыр они съедают разом.
Почти что туземный восторг от того, что американцы заметили Булгакова, есть следствие и обратная сторона того презрения, которое Михаил Афанасьевич испытывал к большевикам и их вождям, которые даже на прием толком одеться не могут — нет ни вкуса, ни общей культуры. Постепенно Булгаковы привыкают к новым обстоятельствам в их жизни. Елена Сергеевна отмечает, что «Буллит, как всегда, очень любезен», «американцы очень милы», «были у Буллита. Американцы — и он тоже в том числе — были еще милее, чем всегда» и т. д. Все годы, что Буллит служил в Москве, с 1933 по 1936 год, Булгаковы с ним общались очень тесно и часто, в Спасо-хаус ходили как в дом родной и на дачу в Серебряном Бору, где катались на лыжах (дачу у американцев недавно отобрали).
Вскоре после «Весеннего фестиваля» 29 апреля 1935 года к Булгаковым домой приходит человек шесть посольских: «У нас вечером — жена советника Уайли, Боолен, Тэйер, Дюброу и еще один американец, приятель Боолена, из Риги. Боолен просил разрешения привезти его… Уайли привезла мне красные розы, а Боолен — М. А. — виски и польскую зубровку. М. А. читал первый акт “Зойкиной квартиры” — по просьбе Боолена. Боолен еще раз попросил дать им “Зойкину” для перевода на английский. М. А. дал первый акт… М-с Уайли звала “с собой в Турцию”. Она с мужем едет через несколько дней на месяц в Турцию. Разошлись около трех часов».
Президент Рузвельт распорядился отправить в московское посольство новейшую киноустановку (еще одна такая была у Сталина в Кремле) для развлечения заскучавших холостяков-плейбоев. В Спасо-хаусе крутили голливудские картины. 30 апреля 1935 года Булгаковых зовут в посольство смотреть кино. Елена Сергеевна специально подчеркивает: «Из русских были еще только Немирович с женой. После просмотра очень интересного фильма — шампанское, всякие вкусности. Буллит подводил к нам многих знакомиться, в том числе французского посла с женой и очень веселого толстяка — турецкого посла. М-с Уайли пригласила нас завтра к себе в 10.30. Боолен сказал, что заедет за нами».
А вот запись от 3 мая: «Первого мы днем высыпались, а вечером, когда приехал Боолен, поехали кругом через набережную и центр (смотрели иллюминацию). У Уайли было человек тридцать. Среди них — веселый турецкий посол, какой-то французский писатель, только что прилетевший в Союз, и, конечно, барон Штейгер — непременная принадлежность таких вечеров, “наше домашнее ГПУ”, как зовет его, говорят, жена Бубнова. Были и все наши знакомые секретари Буллита. Шампанское, виски, коньяк. Потом — ужин a la fourchette: сосиски с бобами, макароны-спагетти и компот. Фрукты. Писатель, оказавшийся кроме того и летчиком, рассказывал о своих полетах. А потом показывал и очень ловко — карточные фокусы». Писатель, как можно догадаться, — Антуан де Сент-Экзюпери.
Не будем, однако, раздражать народ перечислением гастрономических подробностей. Скажем только — записи эти не вырваны из контекста, они идут в дневнике день за днем, подряд, словно никаких иных важных событий в жизни Булгакова и не было. А как иначе — Булгаковы надеются с помощью американцев выехать из СССР, о чем, конечно, знает другой почитатель таланта писателя, тот, что сидит в своем кремлевском кабинете и не может уснуть после «Дней Турбиных», которые он смотрит много раз, а «усики Хмелева» ему и вовсе снятся.
Булгаков рассказал американцам и про звонок Сталина 18 апреля 1930 года, во время которого вождь в упор спросил:
— Вы проситесь за границу? Что, мы вам очень надоели?
— Я очень много думал в последнее время — может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может, — ответил «русский писатель».
Но, видимо, к 1935 году мнение Булгакова изменилось, о чем он говорил Болену, который вспоминал, что Михаил Афанасьевич «не колебался высказывать свои мнения о Советской власти» и имел «непрерывные конфликты с цензурой». С Боленом они крепко подружились — когда его не было в посольстве, его искали у Булгаковых: «Он не у вас случайно?»
Булгакову так и не удалось получить выездную визу, что, несомненно, ускорило его преждевременную кончину. Михаил Афанасьевич просто задохнулся в жуткой атмосфере ненависти и травли. Свою роль сыграло и его трепетное отношение к Западу. «Тех, кто побывал за границей, он готов был слушать, раскрыв рот», — вспоминала еще его первая жена. После отъезда разочаровавшегося в советском строе Буллита Булгаковы перестали бывать в Спасо-хаусе, куда их настойчиво приглашал на балы и маскарады новый посол США в СССР Джозеф Дэвис (1936–1938). Вероятно, с Дэвисом, горячо симпатизировавшим Сталину, Булгакову было не интересно разговаривать, да и не о чем. Дэвис приобрел немало произведений искусства из советских музеев, обратив внимание в том числе и на церковные ценности.
Кстати, Дэвис привез в Москву вагоны вещей и кучу слуг. Художника тоже выписали из-за границы, дабы он по вкусу супруги посла перекрасил интерьер и подобрал новую мебель. Про Дэвиса говорили, что при нем Спасо-хаус превратился из цирка (каким он был при Буллите) в музей из-за обилия хрусталя, золота, серебра и картин, висевших даже в ванных. А вот два вагона продуктов, доставленных в оснащенные новыми холодильниками подвалы дома, протухли из-за аварии электроподстанции: свое электричество американцы привезти не смогли.
Что же касается «Весеннего фестиваля», то Булгаков увековечил его в романе «Мастер и Маргарита». Не посещая балов у Дэвиса, он тратил время на сочинение бессмертного произведения. Судите сами. В романе гости собираются на «весенний бал полнолуния», а вот отрывок про фрак: «Да, — говорила горничная в телефон… — Да, будет рад вас видеть. Да, гости… Фрак или черный пиджак». А некоторые эмоциональные граждане считают посла Буллита прототипом Воланда, что же, быть может, некоторые его черты помогли создать образ мага. Ибо как признавался Буллит: «Я бесил русских, как дьявол. Я делал все, что мог, чтобы дела у них пошли плохо».
А вот и барон Майгель, а точнее его прототип «барон Штейгер — непременная принадлежность таких вечеров, “наше домашнее ГПУ”…» — как пишет Елена Сергеевна. Это пресловутая богемная личность, не вылезавшая из ресторанов, театров, вечеринок и московских посольств. Он происходил из давно обрусевших немцев, горячо принял большевиков. Официально числился уполномоченным Коллегии Наркомпроса РСФСР по внешним сношениям, а фактически трудился в другой, не менее интересной организации. Тэйер пишет о нем: «Это был культурный человек с великолепным чувством юмора и большим запасом историй, которые он любил рассказывать на безупречном французском. У него имелись какие-то таинственные связи в Кремле, и часто он выступал в качестве прямого канала связи с иностранными посольствами, где проводил большую часть времени. После того как Сталин как-то раз признался одному из наших послов в том, как сильно ему нравится трубочный табак “Эджуорт”, именно через Бориса Штейгера мне было сказано передавать по коробке табака в месяц».
Многие дипломаты в Москве знали о связях и возможностях Штейгера, так, латвийский посланник Карлис Озолс прямо указывает на него как на поставщика балерин для дипломатов: «Штейгер внимательно следил, какая из них нравится тому или иному иностранцу, и, когда было нужно, видя, что иностранец стесняется, откровенно говорил ему: “Ну что вы, любая из них может быть в вашем распоряжении”». Все знаменитые и незнаменитые балерины, певицы, молодые актрисы часто становились в руках ГПУ «рабынями веселья». Надо ли говорить, что сближение этих балерин с дипломатами имело вполне практическую цель.