ьдмаршала К. Г. Разумовского, а затем лечил великого князя Павла и служил профессором Кадетского корпуса. По возвращении во Францию он представил правительству «семь табелей, показывающих состав регулярных и иррегулярных войск Российской империи», «Генеральный трактат о российской торговле», «Точный состав морского флота», «Состав сухопутных войск», «Секретные карты», а также документ под названием «Характер, нравы, страсти, политика, интриги, продажность министров и вельмож, политические анекдоты и всё, что касается Министерства иностранных дел». За услуги агент получил должность от военного министерства, орден Святого Михаила и пенсион в 6 тысяч ливров; в 1778 году он был произведен в дворянство – стал Леклерком, автором сочинения «Древняя и новая история России», вызвавшего неудовольствие Екатерины ІІ и резкую критику со стороны русских историков.[561]
Наиболее опасным французским агентом можно считать члена российской Коллегии иностранных дел, надворного советника Ивана Вальца. Он с 1787 года сообщал в Париж сведения о внешней политике Екатерины II. Только в 1791 году российские дипломаты через своих французских информаторов узнали о том, что в Петербурге есть «подкупленный человек», а затем – что под именем «Скрибс» скрывался именно Вальц, получивший за труды от французов 18 тысяч ливров.
Двадцать второго июля 1791 года Екатерина II поручила Шешковскому и статс-секретарю Храповицкому, арестовав шпиона, узнать, «что точно сообщал и открывал» из вверенных ему дел. Несколько дней спустя арестованный на даче под Стрельной Вальц на допросе доказывал с «ужасными клятвами», что присяге не изменял – напротив, отверг попытку секретаря австрийского посольства Рата его подкупить «пенсией» в 4 тысячи рублей в год, правда, тут же признал, что кое-какие деньги от Рата брал – но в «подарок», а не за измену. Предъявленный же ему документ французского МИДа с его именем, «псевдонимом» и указанием «гонорара» Вальц назвал «сущей неправдой». Далее ситуация не совсем понятна: в деле Тайной экспедиции больше никаких протоколов допросов не имеется, зато есть распоряжение императрицы о ссылке Вальца (без суда и даже без лишения чина) в Пензу под надзор местных властей; затем он был переведен в Саратов, оттуда в 1797 году по указу Павла I вызван в Петербург и… снова отправлен на жительство в Пензу, где получал 800 рублей казенной пенсии и воспитывал своих восьмерых детей,[562] но в том же году скончался.
После революции 1789 года Франция вновь стала главным противником России – Екатерина II явилась вдохновительницей антифранцузских коалиций европейских монархий. С началом революционных войн французское правительство и его дипломаты в России вплоть до разрыва отношений в 1793 году настойчиво пытались не только получать информацию о военных приготовлениях, но и искать квалифицированных агентов среди офицеров.
Французскому поверенному в делах Женэ удалось завербовать двух офицеров русского флота – ирландца Люкса и француза Шатенефа. Последний, как секретарь и адъютант руководителя Адмиралтейств-коллегии, был хорошо осведомлен о положении дел в военно-морском флоте России. Весной 1792 года агенты в составе экипажей русских кораблей направились в Копенгаген. Люкс должен был следить за действиями русской эскадры, а Шатенеф под предлогом отъезда на курорт с французским паспортом, выданным Женэ, перейдя французскую границу, доложил министру иностранных дел и представителям французских вооруженных сил о состоянии и планах русского флота.
Шпионские же «упражнения» их коллеги, капитан-лейтенанта Монтегю, были пресечены в самом начале – он был арестован в июне 1794 года, даже не приступив к исполнению своей миссии на Черноморском флоте. На допросе Монтегю признался, что был завербован в Вене аббатом Сабатье де Кабром. По утвержденному императрицей приговору Сената он был «публично ошельмован» и отправлен на каторгу. После его ссылки в Сибирь русский посол в Венеции Мордвинов получил от одного из французских эмигрантов д’Антрега сообщение, что Монтегю имел задание совместно с другими французскими агентами при помощи новых химических средств сжечь весь российский Черноморский флот. В 1802 году неудачливого диверсанта избавили от каторжных работ, но так и оставили на житье в Сибири.[563]
Наряду с немногочисленными настоящими шпионами в Тайную экспедицию попадало много других иностранцев – люди с уголовными наклонностями или простые вербовщики наемников, как пруссак Готфрид Брунет, оказавшийся там в 1798 году.
Правда, после разрыва дипломатических и торговых отношений с Францией агентурная работа в России стала крайне затруднена. Приезжие чужеземцы сразу же попадали под подозрение и задерживались, как, например, схваченный в 1794 году на петербургской дороге под Выборгом француз Ламанон, который называл себя графом, но признался, что был агентом якобинского Конвента и должен был распространять революционные идеи. На каждого француза в России власти смотрели как на якобинца; и неосторожность в разговорах или поведении могла закончиться для них ссылкой или, по крайней мере, арестом, тем более что некоторые французы-эмигранты писали доносы на соотечественников, сводя личные счеты.
В 1795 году в Москве по доносу немца-учителя были доставлены в полицию несколько французов только за то, что, сидя в трактире, составили из своих шляп пирамиду, напоминавшую, по мнению доносчика, «французское дерево свободы». Делом арестованных занимались главнокомандующий Москвы, Тайная экспедиция, генерал-прокурор и, наконец, сама Екатерина II. Но оказалось, что веселые французы никаких пирамид не строили, а просто сложили шляпы одна на другую – за что в итоге получили выговор, «дабы они впредь более благопристойно соблюдали порядок».
В 1798 году в Тайную экспедицию поступил донос из Митавы на прибывшую в Петербург в придворный театр чету актеров Шевалье. Балетмейстер Пьер Шевалье обвинялся в том, что во Франции указывал властям роялистов для расстрела, а его жена в Лионе «публично играла ролю богини разума». Однако к тому времени уже состоялся дебют мадам Шевалье на петербургской сцене, принесший ей не только успех у публики, но и положение любовницы обер-шталмейстера графа Кутайсова, а затем самого императора Павла I. Поэтому донос последствий не имел; мадам Шевалье (возможно, действительно шпионка, служившая первому консулу Наполеону Бонапарту) блистала на петербургской сцене до конца павловского царствования и только после переворота 1801 года получила предписание немедленно покинуть Россию.
Под подозрением оказалась даже французская католическая церковь в Москве. Московский губернатор Лопухин в 1793 году писал главнокомандующему Москвы Прозоровскому, что эта церковь не внушает ему никакого доверия, так как «ходят в оную весьма мало, и то, по-видимому, не для мольбы, а для разговоров».
Однако и в конце столетия Тайная экспедиция хотя и вела дела попавшихся шпионов, но сама по-прежнему не обладала ни опытом, ни кадрами для их выявления: как правило, они были уличены бдительными подчиненными (как Тотлебен), выданы знакомыми (как Монтегю, показания на которого дал «господин Жерар», состоявший при А. А. Безбородко) либо информация о них была получена по дипломатическим каналам или благодаря вскрытию переписки. В России за письма отвечал почт-директор, еженедельно представлявший императрице отчет с наиболее интересными выдержками из перлюстрированной корреспонденции. Однако наступившая эпоха революционных войн и потрясений показала, что прежние методы тайного сыска уже устарели, и настоящую контрразведывательную службу необходимо было создавать заново.
У истоков отечественной цензуры
Век Просвещения с его политическими и культурными новациями (в том числе появлением периодики и массового книгопечатания) породил целый ряд проблем, которые власть будет решать на протяжении последующих трехсот лет.
В 1731 году жена подполковника Авдотья Вишневская заехала в гости к полковнице Веревкиной в местечко на Полтавщине. Среди прочих новостей сплетницы обсудили и невесть как оказавшийся у Веревкиной перевод с некоего печатного «листа» или изданной на территории Речи Посполитой «газеты», в которой два чудесно явившихся «мужа» предсказали будущие потрясения: в 1733 году Константинополь ждало разорение; в 1736-м должна была «погибнуть Африка», а в 1737 году – «антихрист имеет притти на землю» с последующим в 1739 году Страшным судом.
Предсказание передавалось из рук в руки до тех пор, пока не стало известно генерал-губернатору, доложившему о нем самому Ушакову. В ходе следствия были выявлены по цепочке все распространители злополучного «листа». Крайним оказался монах Троицкого Густынского монастыря, сумевший скрыться, после чего следствие в 1734 году было прекращено, а арестованные читатели отпущены.[564]
В начале очередной войны с Турцией в 1736 году возникло дело о «султанском письме»: пойманный на краже подьячий Петр Максимов заявил «слово и дело» на схватившего его постойного солдата, указав, что у того есть письмо, «писанное от салтана турецкого». Найденный текст содержал угрозы «разорить» христиан, а их священников «псам на съедение отдать». Тайная контора немедленно начала выискивать источник распространения пасквиля. Под стражу были взяты девять человек, но и в этом случае следствие уперлось в тупик: ямщик Иван Красносельцев получил письмо от «неведомого человека». Впрочем, злодейского умысла здесь не оказалось: письмо (действительное или литературный вымысел) адресовалось султаном Махмедом австрийскому «Леопанде цесарю» – императору Священной Римской империи Леопольду I (1658–1705), много воевавшему с турками… на полвека раньше. Посему все задержанные были отпущены с вразумлением батогами за неподходящее чтение.[565]