Отпусками дипломаты русской миссии почти не пользовались, а если и брали отпуск, то проводили его в Японии. При посещении Японии они непременно заезжали в Корею, только что получившую статус самостоятельного государства. Суверенитет Кореи существовал, конечно, только на бумаге: в стране продолжали господствовать китайские, английские и японские чиновники, а сам император Кореи спасался бегством в русской миссии, боясь покушения на свою жизнь со стороны членов прояпонской партии. Это было время, когда император окружил себя исключительно русскими советниками, и влияние России на Корею в то время было чрезвычайно велико.
С приобретением Россией в аренду Порт-Артура и города Даляньвань (Дальний) на Ляодунском полуострове забот у миссии заметно прибавилось. Наша военщина, возглавляемая «безобразовской кликой»[91], вообразила себя настоящими колониальными завоевателями и обращалась с китайцами вопреки и духу, и букве заключённых с китайским правительством договоров. Соловьёв описывает один «забавный» случай, когда командующий русской эскадрой в Порт-Артуре адмирал Дубасов решил «отличиться» и взять штурмом соседний китайский городок, из которого якобы по русским были произведены выстрелы. Разбирать инцидент на Ляодунский полуостров был послан Соловьёв. Он узнал, что в городке располагались так называемые знаменные полки китайской армии, по своему вооружению мало чем отличавшиеся от русских стрельцов XVII века и набиравшиеся из мирного населения, занимавшегося торговлей и ремёслами. Естественно, никакой военной угрозы это горе-войско ни для кого не представляло. Всё объяснялось просто: у Дубасова в комплекте наград не было ордена Святого Георгия 4-й степени, который присваивался морским командирам за взятие сухопутных крепостей, поэтому он решил штурмовать упомянутый город. Конечно, Соловьёв выяснил обстановке и предотвратил выросший на ровном месте конфликт России с Китаем.
Между тем накануне боксёрского восстания ненависть китайцев к проживавшим среди них иностранцам возросла. Во время одной пешей прогулки по улицам Пекина на Соловьёва и его спутников напала толпа и забросала их камнями. В провинции участились случаи убийства миссионеров. Поведение иностранцев, особенно англичан, немцев и американцев в Китае, в некоторых случаях было настолько вызывающим и бесцеремонным, что взрывы негодования со стороны китайцев были просто оправданы. Русская терпимость и уважение местных обычаев в целом сдерживали китайские эмоции, что вызывало раздражение английских дипломатов. Как-то посланник Великобритании Клод Макдональд пошутил, что для китайцев все европейцы кажутся на одно лицо и что они не отличат Австрию от Голландии.
— Да, но Россию от Англии китайцы прекрасно отличают, — заметил кто-то из его подчинённых.
С расширением сферы действий русских дельцов, военных и дипломатов в Маньчжурии и вообще в Китае в дополнение к военному агенту Вогаку из Петербурга был направлен ещё один военный агент — негласный. Это был полковник Десино с резиденцией в Чифу. Десино очень тяготился своим гражданским прикрытием и званием и любил, чтобы его называли полковником. Помощником при нём состоял поручик, которого военная разведка русского Генштаба не дала себе труда вообще как-то замаскировать и отправила открыто как офицера. Нечего говорить, пишет Соловьёв, что между Вогаком и Десино начались трения, и дипломатам приходилось то и дело вмешиваться в конфликт между ними. Дело дошло до дуэли между помощниками обоих полковников.
Вслед за Десино в Пекин прибыл «настоящий полковник» гвардейского гусарского полка Воронов с двумя бравыми гусарскими офицерами. Они были прикомандированы в качестве инструкторов в один из китайских армейских корпусов, чтобы преобразовать его на европейский лад. Из этой затеи, пишет Соловьёв, ничего не вышло, но Воронов сильно не огорчался и нашёл утеху в выгодном браке с дочерью богатого тяньцзиньского купца А. Д. Старцева[92].
Кроме военных, среди людей, «покушавшихся на Китай с негодными средствами», был и известный бурят Жамсаран, он же П. А. Бадмаев, авантюрист, выдававший себя за специалиста по тибетской медицине, пользовавшийся в дворцовых кругах большой популярностью и ставший автором многочисленных проектов по проникновению в Китай и Монголию. Он прибыл в Китай с большой помпой и таинственными полномочиями, окружённый стражей, состоявшей из одних монголов, облачённых в красные кафтаны. Бадмаев вещал об известных ему кладах и сокровищах китайских императоров, зарытых якобы под стенами Пекина, но больше внимания уделял реальным проектам типа установления постоянного сообщения между Кяхтой и Пекином с помощью русских почтовых троек. Он исчез из Пекина так же внезапно, как и появился.
Самым сановным и важным «знатоком» Китая был, конечно, князь Э. Э. Ухтомский, редактор «Санкт-Петербургских новостей» и член правления Русско-Китайского банка, сопровождавший в своё время Николая И в поездке в Японию. Он появился в Китае летом 1897 года с ответным визитом к Ли Хун-чжану
Командировка Ухтомского была организована министром финансов С. Ю. Витте, помимо Министерства иностранных дел, так что русская миссия никаких инструкций о цели его визита от министра Муравьёва не получила. Для встречи князя, прибывшего на пароходе Добровольного флота в Тяньцзинь, были командированы Соловьёв и полковник Вогак. Китайцы оказывали князю всяческие почести и демонстрировали знаки высшего внимания. Несмотря на страшную жару, пыль и духоту и вопреки уговорам Вогака и Соловьева, Ухтомский пожелал путешествовать в Пекин в полной парадной форме. Его примеру последовал и член свиты кавалергардский поручик князь Александр Волконский, который получил специальное разрешение появиться в китайской столице в своей кирасе[93]. Блестящая кираса поручика произвела на китайцев совершенно противоположный эффект: китайская толпа при виде сверкавших на солнце лат и обливавшегося потом поручика откровенно улюлюкала и смеялась.
Ухтомского в сопровождении всей русской миссии принял сам богдыхан, и князь, в нарушение китайского протокола, поднялся по ступенькам трона и собственноручно вручил правителю знаки екатерининского ордена для вдовствующей императрицы. Подарки богдыхану и его придворным раздавались на следующий день. Из-за вопиющей неосведомлённости членов миссии Ухтомского об обстановке в Китае произошли многочисленные накладки. Так, для начальника китайской таможни, англичанина сэра Роберта Харта, в качестве подарка было заготовлено… пять кусков красного сукна! На обеде, устроенном богдыханом в честь Ухтомского, князь произнёс, как он полагал, настоящую восточную речь, закончившуюся фразой: «С трепетом поднимаю бокал за здоровье присутствующих сановников». Драгоман Грот, переводивший эту речь, конечно, не стал озвучивать эту «галиматью», потому что с китайской точки зрения она была унизительна для её автора.
Дипкорпус миссию Ухтомского фактически проигнорировал. Сам князь, полагая себя выше всякого иностранного посла в Пекине, не нанёс им ни одного визита. Англичанин Макдональд, получив из Лондона уведомление о том, что Ухтомский послом не является, не обращал на него никакого внимания. Позже в русской миссии узнали, что Ухтомский при отъезде из Петербурга был наделён званием необыкновенного в дипломатическом обиходе «чрезвычайного посланца», что дало повод некоторым злым языкам переделать его в «чрезвычайного зас. нца». Не удалась и сама миссия Ухтомского: китайцы на расширение КВЖД не согласились. Министр иностранных дел Муравьёв торжествовал: Витте, вторгшийся в его «епархию», был посрамлён.
После трёх лет пребывания в стране Ю. Я. Соловьёв запросился домой. Он полагал, что если задержится ещё на некоторое время в Китае, то его в Министерстве иностранных дел сочтут за знатока этой страны, а это грозило ему продлением китайской командировки на неопределённое время, что в его планы не входило. Соловьёву хотелось познакомиться и с другими странами.
Глава седьмая. Русские дипломаты в Афинах
В Греции всё есть.
Афины, тогда самые настоящие задворки Европы, были далеко не главным центром основных противоречий в Европе и средоточием маститых политиков, дипломатов и корифеев, решавших судьбы Европы и мира. Но вместе с тем греческая столица представляла собой точное и зеркальное воспроизведение проблем, входивших в обойму так называемой большой политики.
В Афины русскому дипломату можно было попасть лишь через Италию (на пароме из Бриндизи в Патрас, а далее поездом вдоль Коринфского залива) или Турцию (пароходом Константинополь — Пирей). В конце XIX века бывали дни, когда в греческую столицу почта из Европы не приходила вовсе. Русский дипломат Ю. Я. Соловьёв, назначенный секретарём в русское посольство в Афинах в 1898 году, чуть не заплакал, когда увидел, куда он приехал (а до этого он работал в Китае). Можно было продолжать плакать, и тогда пребывание в Греции превратилось бы в ад, а можно было находить в афинском сидении и положительные стороны, например, вспомнить, что Греция дала миру цивилизацию. Русский дипломат был всё-таки воспитан на почитании греческих классических ценностей, и это сильно скрасило его пребывание в Афинах. Он не только принялся за изучение греческого языка, но активно посещал проводившиеся при нём в Греции археологические раскопки.
Греция переживала в это время тяжёлый период и жестоко платила за так называемую Критскую авантюру 1897 года. На острове Крит, входившем в состав Оттоманской империи, в 1896 году вспыхнуло антитурецкое восстание, и Греция на помощь восставшим послала корабли с добровольцами и вооружением. Амбициозное греческое правительство Критом не ограничилось и отправило своих солдат в Македонию, тогда турецкую провинцию, и началась греко-турецкая война. Многие дипломаты не без оснований считали тогда Грецию ещё одним очагом возникновения общеевропейского пожара. Но на стороне Турции выступили Англия и некоторые другие европейские страны, и через две недели турецкий главнокомандующий Эдхем-паша стоял под Афинами.