Все эти мелкие почести вице-губернатора он воспринял равнодушно.
3 декабря он, наконец, добрался до Пензы. Войдя в дом Чемесова, он снова расплакался, сразу поняв, что только привычка могла смирить его с пензенской действительностью.
Спустя много лет после вице-губернаторства в Пензе и нескольких лет работы в Соляной конторе Москвы наш герой снова стал проявлять беспокойство о своей застопорившейся карьере. Если многие чиновники маскировали свою просьбу о повышении в чине в форму проектов, суливших «большую государственную пользу», то Иван Михайлович Долгоруков решил действовать напрямки. В 1801 году он отправил Александру I ходатайство, написанное в стихотворной форме. Вот строфа из этого уникального стихотворного прошения:
Великий государь! Ты благ и правосуден;
Я двадцать лет служу – невинно обойдён.
Тронись и дай мне чин, сей дар тебе не труден,
Две строчки напиши – и буду я блажен.
Трудно сказать, чего в этом стихе было больше: наглости или наивности. Стих был передан государственному секретарю Трощинскому, а тот доложил его императору. Александр пришёл в негодование и формой, и содержанием такого ходатайства.
Успех явился совершенно с другой стороны. Директор Соляной конторы Мясоедов сжалился над своими обойдёнными в карьере подчинёнными и написал в сенат ходатайство о предоставлении князьям Долгорукову и Волконскому должностей, соответствующих их чину тайного советника. И ответ не замедлил сказаться: Александр «тронулся» и предложил князьям на выбор место губернатора.
Но щепетильный Долгоруков выразил недовольство решением императора попросил сенат лучше оставить его в Москве, нежели заставлять его подыскивать себе место. В крайнем случае, он был согласен возглавить Экспедицию Кремлёвского строения или место куратора Московского университета, если генерал-прокурор А.А.Беклемишев посчитает пребывание его в Соляной конторе неудобным. Тем более что Беклемишев был рядом, в Москве, куда он в конце лета 1801 года приехал в связи с коронацией Александра I. И Долгоруков зачастил к нему с визитами.
Несколько недель прошли в бесполезных толкучках в приёмной генерал-прокурора, где балом правил начальник его канцелярии Безак – по словам Долгорукого, грубая, беспардонная личность. Долгоруков приезжал в приёмную в 6 часов утра, встречал там восход солнца, дожидался приезда остальных посетителей, толкался с ними в общей зале, болтал и так убивал время до 12 часов. В это время появлялся Беклемишев, который обычно торопился во дворец к императору: «Он обыкновенно, никого не выслушав, двум-трём скажет что-нибудь язвительное или грубое, остальные раздвинутся, и он сквозь трёхсот человек пролетит в карету и помчится во дворец». Устав от бесплодных визитов, Иван Михайлович через свои связи добился, наконец, аудиенции у Беклемишева. Войдя в кабинет, Долгоруков не мог произнести ни слова – он только плакал. Генерал-прокурор всё понял без слов и пообещал ему помочь. И скоро о своём обещании забыл.
Атака в лоб не удалась, и тогда Долгоруков снова, как когда-то при устройстве в Соляную контору, послал свою верную супругу Евгению Сергеевну в Петербург просить, обивать пороги, умолять, – одним словом, действовать через связи. Связи «работали» во всех государствах и царствах и во все времена. Спустя 80 лет Салтыков-Щедрин в своих знаменитых «Помпадурах и помпадуршах» ярко описывает, как петербургский лоботряс Митенька Козелков, используя свою полоумную тётушку княжну Чепчеулидзеву-Уланбекову и её друга, бывшего камергера князя Оболдуй-Тараканова, добивается назначения губернатором в Семиозёрскую губернию.
Евгении Сергеевне удалось «пробиться» на аудиенцию к императрице, причём на этом пути ей встретился и император Александр Павлович, и его брат Константин Павлович, которые оказали ей все знаки внимания, но высказать свою просьбу о муже она им не отважилась. Получив от императрицы знаки «площадной приветливости», Долгорукова решила пойти на поклон к генерал-прокурору. «Жене – просить об муже, и чего? Награждения по службе!» – лицемерно сокрушается муж в лучших традициях греческой трагедии. Он понимает, что виноват в этом сам, но тут же находит себе оправдание: «А что делать, если ему уже отказали? А женщине, глядишь, и дадут скидку на её пол».
Евгения Сергеевна, прождав напрасно два часа (а не несколько недель, как муж), аудиенцию у Беклемишева, «к удивлению всей публики», не получает и едет в его дом вечером, где генерал-прокурор давал просителям вечернюю аудиенцию. Княгиня смирно просидела весь вечер в его прихожей, но никто к ней так и не подошёл и не спросил о её деле. Она уже собиралась уходить, когда сердобольные просители остановили её и сказали Безаку о том, что княгиня Долгорукова ожидает приёма у генерал-прокурора.
«Грубая и беспардонная личность» Безак доложил, но Беклемишев её не принял, потому что принимал посетителей в халате, а в таком виде принимать даму было не принято. Он назначил ей аудиенцию на восемь часов следующего утра, явно рассчитывая на то, что княгиня проспит, но Евгения Сергеевна приехала на приём заранее и сама, без доклада, прошла к Беклемишеву и доложила ему суть дела. Генерал-прокурор обещал доложить Александру I. В третий свой визит к генерал-прокурору Евгения Сергеевна получила, наконец, ответ: пусть её муж ждёт освобождения должности, не выезжая из Москвы. Это уже был результат. Во всяком случае, Иван Михайлович был благодарен своей «геройской» жене.
Ждать Долгоруков не хотел и написал письмо вдовствующей императрице Марии Фёдоровне, которая когда-то вместе с Павлом благословила Долгорукова на брак с Евгенией Сергеевной, и «решительно просил сенаторского достоинства». Письмо было написано с такой желчью и дерзостью, что автор сам удивлялся, почему оно было оставлено без наказания. Вероятно потому, что Марии Фёдоровне было не до ходатайства какого-то князя: у неё совсем недавно умерла дочь Александра, и малый двор был в трауре. Впрочем, она дала ответ, что число сенаторов ограничено её сыном-императором, и ничего сделать не может. На этом все возможности стать сенатором у Долгорукова были исчерпаны. Оставалось только ходить по «большим господам» и напоминать им о себе – глядишь, и вспомнят!
После коронации Александра I Мария Фёдоровна неожиданно пригласила княгиню Долгорукову с четырьмя детьми к себе в Петербург. Надежда снова взыграла в сердце Ивана Михайловича, но… увы! Вдовствующая императрица оказала внимание княгине и одарила её детей. Но что это были за подарки! «Она из бумаги с конфектами вынула несколько бумажек с леденцов и раздала детям моим, повторяя каждому ласки и поцелуи», – возмущается князь, находя их не только царскими, но и просто обидными.
Пришлось забыть о сенаторском достоинстве и просить графа Васильева поговорить с Беклемишевым, что он, князь Долгоруков, согласен (так уж и быть!) стать губернатором. Он был согласен на всё, кроме Калуги – тамошние чиновники, которых недавно инспектировал Державин, славились своим сутяжничеством. Например, место в Нижнем Новгороде его бы устроило. Но губернатор Нижнего Новгорода Кудряшов оставлять синекуру не торопился, коронационные торжества между тем закончились, и петербургские сановники с берегов реки Москвы потянулись обратно на Неву. Долгоруков продолжал сидеть в Соляной конторе. Ему предложили Пензу, но возвращаться на место своего позорища15 он ни под каким видом не согласился.
В конце 1801 года император объявил конкурс на замещение десяти губернаторских мест. Долгоруков делает по этому поводу язвительное замечание: мол, Александр I предъявил к кандидатам такие высокие качества, с какими по всей империи и двух человек было не найти. Но стал ждать – его кандидатура была включена в список.
Спустя месяц, когда князь играл на сцене любительского театра и произнёс согласно роли фразу «Я могу увидеть себя облачённым какой-нибудь блестящей должностью», зал разразился бурными овациями. Он недоумевал над чрезмерной реакцией зрителей, но недоумение разъяснилось, когда он сошёл со сцены. Ему сообщили, что он назначен губернатором во Владимирскую область. Придя домой, он расплакался, сам не зная отчего: от радости или печали. Таковы были люди конца галантного века – с тонкой чувствительностью, искренними и в радости, и в печали и без зазрения совести требующих себе почестей и власти.
3 марта 1802 года новый владимирский губернатор был приведен к присяге в Успенском соборе обер-секретарём сената, а на следующий день, собрав котомку, приложившись к домашним образам, крепко обняв супругу и заручившись благословением матери, «бросился в коляску». Евгения Сергеевна, естественно, оставалась в Москве, пока супруг не устроит во Владимире семейное гнездо. Слёзы лились рекой из очей Ивана Михайловича и капали на капот сопровождавшего его до заставы приятеля. Пока был кто-то рядом, князю всё не верилось, что он покидает Москву надолго, ему всё казалось, что вот он пообедает с приятелем в трактире и вернётся с ним домой. Но нет, на заставе подняли шлагбаум, рогожский ямщик свистнул, лошади рванулись вперёд, и фигура провожавшего уплыла в небытие. 5 марта «из царства роскоши, довольства и свободы» он въехал в благословенный город Владимир, в котором проведёт целых десять лет.
Все губернаторы обычно получали 3 тысячи рублей подъёмных16, но князю Ивану по каким-то причинам их не выдали. Все вещи уже были заложены в ломбарде, и закладывать было нечего, так что ему пришлось одолжить две тысячи рублей у родственного князя Ю.В.Долгорукова, да тысячу рублей ему подарила тётушка княгиня Шаховская.
Согласно этикету, на границе Московской и Владимирской губерний нового губернатора встретил исправник г. Покров В. И.Ларионов. В Покрове ему передали целую кипу бумаг, касающихся текущих дел губернии, но князь Иван не удостоил ни одну из них своим вниманием.