При въезде в город Ардатов, стоявший на границе Симбирской губернии, Жиркевича никто не встретил. Более того, его приняли сначала за самозванца. Впрочем, всё скоро прояснилось, и по Ардатову городничий уже катал его в собственном экипаже под названием «тарантас», который он видел в первый раз в своей жизни. Когда городничий предложил Жиркевичу сесть в тарантас, он подумал, что городничий над ним над ним смеётся – настолько несуразно по сравнению с привычными каретами выглядел тарантас.
На пути из Ардатова в Симбирск губернатор потерпел аварию. Было половодье, и объезжая застрявший в рытвине экипаж, кучер Жиркевича тоже попал в яму. Послали за помощью в соседнюю деревню Баратаевку, принадлежавшее когда-то бывшему правителю наместничества генерал-поручику Петру Михайловичу Баратаеву (1780—1789), а теперь его сыну, бывшему губернскому предводителю штаб-ротмистру Михаилу Петровичу Баратаеву (1820—1835). Прошло много времени, прежде чем из деревни явилось около 30 крестьян, которые начали помогать, т.е. кричать и бегать без всякого толка. Впрочем, к утру всех перевезли и перенесли через скрывшийся под полой водой мост, и навстречу Жиркевичу вышел бывший губернский предводитель. Князь М. П.Баратаев приветствовал Жиркевича каламбуром:
– Ваше превосходительство не можете жаловаться, что вас в Баратаевке встретили сухо.
В Симбирск Жиркевич приехал тихо и, никого не беспокоя, устроился в «самой лучшей» гостинице города. Ему предложили прямо занять губернаторский дом, но он отказался. В номере не было даже зимних рам, некоторые стёкла разбиты, и прорехи были заклеены бумагой. Стоял конец марта, номер был не топлен, по грязному и рваному матрацу ползали клопы, а по голым стенам – пруссаки, т.е. тараканы. Иван Степанович просидел в нём до утра, а потом отправился к смещённому губернатору А.М.Загряжскому (1831—1835), ещё не выехавшему из губернаторского дома. Алексей Михайлович совсем недавно получил уведомление о своей отставке и освободить дом не успел. Он предложил Ивану Степановичу поселиться в своём законном доме, но тот наотрез отказался, чем вызвал несказанную благодарность и Загряжского, и его растроганной супруги.
Рязанский вице-губернатор М.Е.Салтыков, уже известный в России как автор «Губернских очерков», въехал в Рязань 15 апреля21 1858 года на простом дорожном тарантасе, как обычный обыватель, чем несказанно удивил местное чиновничество. На службу Михаил Евграфович явился без всякой помпы – дежуривший у входа в губернское правление швейцар принял его за обычного посетителя и спросил:
Как о вас доложить?
На первом же приёме служащих Михаил Евграфович, имея за плечами восьмилетний стаж служения в канцелярии вятских губернаторов, заявил:
– Брать взяток, господа, я не позволю и с более обеспеченных жалованьем буду взыскивать строже. Кто хочет со мной служить – пусть оставит эту манеру и служит честно. К тому же, господа, я должен сказать вам правду: я уже обстрелянный в канцелярской кабалистике гусь и провести меня трудно.
Михаил Ефграфович Салтыков-Щедрин (1826—1889).
Началась долгая и нудная борьба с взяточничеством, воровством и другими безобразиями. В Рязани взяткой считали только грубое вымогательство. Всё остальное называли «доходом». Стряпчий с годовым жалованьем 480 рублей имел «доход» в размере 2000 рублей.
Николай I был сильно недоволен саратовскими губернаторами, за каких-то 10 лет он сменил четырёх губернаторов, но положение в губернии от этого не улучшалось. Император дал указание министру внутренних дел А.Г.Строганову подобрать в Саратов «хорошего» губернатора. Тот представил ему двух кандидатов, но они показались Николаю не очень подходящими, и тогда он обратился к министру имуществ графу Киселёву. Граф указал на Фадеева. У Строганова при этом известии непроизвольно открылся рот – кандидат не имел никакого опыта работы на будущем поприще. Но нужно было срочно «затыкать дыру» в Саратове!
А.М.Фадеев (1841—1846), как всякий новичок на губернаторском поприще, решил досконально изучить наставление, специально составленное графом Д.Н.Блудовым, но обнаружил, что «во-первых, никакой человеческой силы не станет выполнить его в точности, а, во-вторых, что бóльшая часть указаний в нём суть фантазия». При своём назначении в Саратов обнаружил, что предшествующая губернская администрация «была такова, что лучше бы было, если ея вовсе не было».
Первым делом Андрей Михайлович занялся делами раскольников, которые сильно размножились в Саратовской губернии. Занимаясь мерами противодействия раскольничьим гнёздам, Фадеев попутно обнаружил неменьшее зло, угнездившееся в иргизских монастырях, в том числе и в женском. Монастырь подвергался регулярной «стрижке» со стороны уездной власти и был для неё, по словам губернатора, настоящим золотым руном. Монастырь разбогател на рыбной ловле в р. Иргизе, и с местными рыбаками у монахинь установились специфические отношения. От настойчивых притязаний рыбаков монахини откупались либо деньгами, либо «натурой». Как пишет Фадеев, «закинутые сети и невода доставляли на берег не только лещей и окуней, но и остатки трупов и костей новорожденных младенцев». Вещественные доказательства деяний отнюдь не праведных инокинь монастырь старался погасить щедрыми приношениями и взятками чиновникам Николаевского уезда. Фадеев выяснил, что одновременно иргизские монастыри являлись «средоточием, подпорой и орудием к распространению и утверждению раскола в России».
Фадееву надлежало привести указанные монастыри в единоверие. Многие губернаторы пытались это сделать, но были вынуждены отступить из-за фанатичного и упорного сопротивления и монахов, и паствы. Андрей Михайлович решил действовать иначе. Засунув рескрипт императора за пазуху, он явился в монастырь и заявил, что если монахи будут противиться воле государя, то он будет вынужден применить силу и вызвать войско. И тогда несогласные будут привлечены к строгой ответственности. Старообрядцы кинулись на колокольню, чтобы поднять народ, но обнаружили там двух жандармов и обрезанные верёвки на колоколах. Старообрядцы опешили и сдались. Все три монастыря в один день перешли в лоно официальной церкви.
В Петербурге были поражены успехом Фадеева, и Николай I поблагодарил его за службу. Дело, длившееся десятки лет, было закончено.
Потом губернатору пришлось преодолевать сопротивление саратовских крестьян, не желавших сажать картофель. Возникший бунт ему пришлось ликвидировать вместе с воинской командой и пушками. Впрочем, пускать в ход оружие не пришлось и обошлись розгами. В последующие 2—3 года картофель стал повсеместной и даже любимой культурой саратовского люда.
Затем Фадеев отправился искоренять зло в уезды. «Везде находил я множество беспорядков от дурного чиновничества. Делал, что мог к уменьшению зла, но, разумеется, успевал мало», – пишет он в своих воспоминаниях. Усердие «новичка» Фадеева вполне компенсировало отсутствие у него опыта, и он оказался на месте.
Пензенский губернатор и польский шляхтич В.П.Александровский (1862—1867) сделал свою карьеру у кавказского наместника князя М.С.Воронцова в качестве чиновника по особым поручениям. Как писал о нём председатель пензенской казённой палаты и писатель М.Е.Салтыков-Щедрин, Василий Павлович, «имея значительный рост и атлетические формы, приглянулся княгине», а уж княгиня смогла повлиять на мужа так, что Михаил Семёнович стал поручать Александровскому самые щекотливые дела. Ему пришлось расследовать дело богатого откупщика Посполитаки, который одновременно был фальшивомонетчиком. Александровский, уличив грека в преступлении, предложил ему на выбор два варианта поведения: или идти в Сибирь, или отдать за него свою дочь с приданым. Естественно, Посполитаки выбрал второе, а Александровский закончил следствие мужем девицы Посполитаки, принесшей ему в приданое 6 миллионов.
За Александровским числились и другие делишки, вроде присвоения чужих денег, но в Пензе он тоже сумел отличиться, выкрав из казённой палаты крупную сумму. Салтыков, естественно, не оставил это без внимания и доложил об этом министру финансов. Началась судебная тяжба, пребывание Салтыкова в Пензе стало невыносимым, и в 1866 году ему пришлось уйти с места председателя казённой палаты.
Самарский губернатор Владимир Васильевич Якунин (1906—1910), как и Жиркевич, тоже не мог пожаловаться на «сухой» приём, поскольку прибыл в место назначения на пароходе. У пристани его встретили вице-губернатор И.Ф.Кошко (1906—1907) и несколько чиновников. Приводить в состояние готовности пограничные уездные власти и торжественно встречать вновь назначенного губернатора на границе губернии уже стало не модным – над империей задули ветры либерализма и показного демократизма.
На следующий день всем чиновникам были разосланы повестки о том, что Якунин желает представиться своим подчинённым. Насмешники, пишет Кошко, уже назвали эту торжественную церемонию «большим выходом». Для знакомства с новым начальством были приглашены руководители всех учреждений и отделов и старшие чиновники губернского правления, дворянские предводители, представители земства и города – всего около 100 человек. Все, естественно, явились в мундирах. Кошко прошёл в соседнюю комнату и доложил Якунину, что все в сборе. Якунин в придворном мундире нервно прохаживался из угла в угол – было видно, что он волновался и робел. Трудно сказать, какие чувства обуревали в это время Якунина – ведь он прибыл на смену только что убитому эсеровскими террористами губернатору И.Л.Блоку. Наконец, он вышел из внутренних комнат в зал и произнёс краткую приветственную речь, после чего стал обходить собравшихся. Каждого из них представлял вице-губернатор. После этой церемонии Владимир Васильевич мог считать себя полноправным начальником губернии. А потом он около четырёх лет исправлял должность губернатора в Екатеринославской губернии.
Князь С. Д.Урусов получил в 1903 году назначение в Бессарабию по рекомендации министра внутренних дел В.К.Плеве (1902—1904), который предложил царю стабилизировать обстановку в губернии после еврейских погромов «культурными средствами». Урусов, получивший к этому времени богатый опыт работы в земских учреждениях и вице-губернаторства в Тамбове (1902), между тем, решил занять по отношению к всесильному министерству внутренних дел независимую позицию, полагая себя непосредственным слугой императора. Во время стажировки в министерстве он не стал заискивать перед его чиновниками и приглашать их в петербургские рестораны, чтобы заручиться потом их поддержкой. В его голове давно засел скептицизм по отношению к петербургским канцеляриям и любил рассказы о князе В.А.Щербатове, прекрасном администраторе, который будучи губернатором Саратовской губернии (1863—1869) стола все секретные пакеты с припиской «В собственные руки» складывал в ящик нераспечатанными, и их нашли только после его отставки. Зайдя на беседу к одному директору департамента и услышав от него поучения о том, что