чно, была не нова и давала о себе знать на протяжении всей нашей христианской цивилизации. Но от этого положение дел не становилось лучше.
У олонецкого наместника (губернатора) Г.Р.Державина с самого начала не сложились отношения с генерал-губернатором и генерал-поручиком Т.И.Тутолминым (1784—1793), который надзирал ещё и над Архангельской губернией. Проявления скрытой неприязни и вражды со стороны Тутолмина следовали одно за другим. Наместник сразу невзлюбил знаменитого поэта, в письме в Петербург он называет Гаврилу Романовича «изрядным стихотворцем, но плохим губернатором» и поставил своей целью изжить Гаврилу Романовича из губернии. Как пишет С.М.Бриллиант, Тутолмин не без оснований обвинял Державина в «наклонности переходить пределы власти, в стремлении выставить на первый план себя и свои заслуги», а Державин так же справедливо считал Тутолмина самовластным правителем, грубо подавлявшим всякую инициативу у подчинённых. О таких «бурбонах» поэт писал в своей оде на «На счастье»: «На пышных карточных престолах сидят мишурные цари». Добавим, что признанный всем светом поэт обладал к тому же неуживчивым горячим характером.
Из записок самого правителя наместничества Олонецкого края, т.е. губернатора Г.Р.Державина, наглядно явствует, каким нападкам он подвергался со стороны Тимофея Ивановича и его клевретов. Гаврила Романович оставил нам подробное описание одного глупого и неприглядного эпизода из своей повседневной губернаторской жизни.
На Фоминой неделе судебный заседатель Молчин шёл в присутствие и по дороге в присутствие столкнулся с ручным медвежонком, любимцем всего города, принадлежавшим асессору Аверину, проживавшему в одном доме с Державиным. Молчин взял медвежонка с собой в суд и в шутку представил его словами:
– Вот вам, братцы, новый заседатель Михаил Иванович Медведев.
Все посмеялись, прогнали медвежонка на улицу и принялись за работу. Молчин, придя к губернатору обедать, рассказал Державину о своей шутке, а Гаврила Романович, посмеявшись, сделал ему реприманд: мол, не дело было так шутить в присутственном месте – начальство может сделать шутнику большой «напрягай».
Прошёл месяц, и все забыли о шутке Молчина, но потом, кому нужно было, о ней неожиданно вспомнили. Из Петербурга просочились слухи о том, что судебный заседатель Шишков представил там эпизод с медвежонком в самом уродливом и нелепом виде. Губернатор, якобы, заставил Молчина привести медвежонка в суд, чтобы посмеяться над наместником Тутолминым, который, кстати, был человеком безграмотным. Медвежонок, по версии доносчика, был посажен в председательское кресло (а председателем суда был полковник Н. Тутолмин, двоюродный брат наместника), его лапу окунули в чернильницу и водили ей по бумажным чистым листам, которые подносил секретарь. Кто-то, якобы, стал возмущаться и требовать убрать медвежонка, но Молчин, якобы, зашикал на него и сказал:
– Не трогайте, медвежонок губернаторский!
В июле отсутствовавший Тутолмин вернулся в Олонецк и первым делом, не заходя к губернатору, приказал сделать запись о происшествии в суде – якобы от имени членов суда – в специальном журнале. Узнав об этом, Державин предложил Тутолмину, прежде чем официально заводить дело, встретиться с ним и узнать истинные обстоятельства этого смехотворного дела. Тутолмин предложение Гаврилы Романовича проигнорировал, вошёл с ходатайством в губернскую канцелярию и попросил суд примерно наказать тех, кто издевался над его честью и достоинством.
Державин, по своему положению, должен был рапорт Тутолмина завизировать, но он делать этого не стал и ждал, что будет дальше. Дальше «возник» другой клеврет наместника – прокурор, который подал протест за задержку в рассмотрении рапорта своего патрона. Державин был вынужден принять документ к рассмотрению и поставить на нём свою резолюцию: вызвать Тутолмина в присутствие и в его присутствии сделать Молчину выговор за неуважительное место к суду.
Тутолмину такая резолюция не понравилась: виновного наказывали за неуважение к суду, а не к нему. Он нажал на суд и добился того, чтобы Молчин был предан уголовному суду. Державин в ответ заявил о невозможности отменить определение губернского правления и предоставляет наместнику решение дела перенести в Сенат. Тутолмин и старый враг Державина генеральный прокурор А.А.Вяземский32 так и сделали. Особенно старался прокурор.
– Вот, милостивцы, смотрите, что наш умница стихотворец делает: медведей – председателями, – говорил он сенаторам.
Сенаторы к наместникам относились с большим пиететом и быстро состряпали Державину указ, в котором требовали объяснения по такому «государственному» делу. Объяснение последовало. Губернатор ещё раз подчёркивал в нём всю смехотворность и несуразность возникшего дела, недостойного правления Екатерины II. Сенат был вынужден замять дело и положить его под сукно.
А Державина, как мы уже знаем, на всякий случай перевели в Тамбов. Помпадур же Тутолмин остался на своём месте.
Наш знакомец владимирский губернатор И.М.Долгоруков (1802—1812), в отличие от Державина, в своих записках отзывается о Тутолмине в самых лестных выражениях: «Муж деятельный, умный, тонкий и самого благосклонного со всеми обращения». А всё дело в том, что Тутолмин, курируя в 1812 году ополчение в нескольких центральных губерниях, включая Владимирскую, выхлопотал Ивану Михайловичу орден Св. Анны.
Сам Долгоруков не смог ужиться с своенравным и независимым губернским предводителем Петром Прокопьевичем Курзаковым (1803—1805). Однажды Курзаков взял и вызвал во Владимир всех уездных предводителей на совещание, не предупредив об этом губернатора. Иван Михайлович был сильно рассержен: во-первых, съёзд уездных предводителей мог проходить только при разрешении губернатора, а во-вторых, отсутствие дворянских уездных предводителей на местах застопорило решение некоторых вопросов, что свело поездку Долгоруков по уездным городам на «нет». Губернатор сделал Курзакову выговор, но в ответ услышал грубые инсинуации. Долгорукову пришлось повысить голос, но «ничто на жаркую голову его не действовало». Губернатор сделал предводителю письменный выговор, но тот пожаловался министру внутренних дел Кочубею, а министр потребовал от Долгорукова ответа. После объяснения губернатора с министром Курзаков получил-таки реприманд и свои амбиции умерил, но отношения между губернским предводителем и губернатором были испорчены.
Возникали у губернатора проблемы и с Павлом Михайловичем Извольским (1806—1808), другим губернским предводителем. Найдя выбранных на очередном дворянском съезде чиновников негодными по своим личным и деловым качествам, Долгоруков, воспользовавшись своим правом, отказался утвердить их и снова навлёк на себя неудовольствие Петербурга. Между Владимиром и столицей началась обычная канцелярская тягомотина, которая длилась два года и закончилась ничем. Впрочем, избранные в губернское предводительство помещики к вящему удовлетворению губернатора так и остались сидеть в своих имениях.
Симбирский губернатор А.М.Загряжский (1831—1835) был слаб на язык и по этой причине испортил отношения с губернским предводителем князем М.П.Баратаевым (1820—1835). Когда Баратаев помолвил свою дочь с сослуживцем губернатора по гвардии с князем Дадьяном, Загряжский с усмешкой заявил Дадьяну, что он мог бы найти себе более выгодную партию. Эти слова дошли до сведения губернского предводителя, и отношения между ним и губернатором испортились так, что Николаю I пришлось разводить их и отзывать Загряжского с поста.
В 1796 году в верхнем эшелоне власти Пензенской губернии произошли радикальные перемены: в марте вместо губернатора И.А.Ступишина был назначен д. с. с. Михаил Яковлевич Гедеонов, и в этом же году Екатерина отозвала с должности генерал-губернатора М.В.Каховского и заменила его генерал-поручиком Андреем Ивановичем Вяземским. Ни Гедеонов, ни Вяземский вступать в должность не торопились и надолго остановились в Москве.
Исполнявший тогда обязанности губернатора князь И.М.Долгоруков сразу не понравился князю Вяземскому. Как пишет Иван Михайлович, причиной неприязни к нему нового начальника послужило его нежелание подольститься. В отличие от некоторых курируемых Вяземским чиновников, поспешивших в Москву представиться новому генерал-губернатору, отставной бригадир Долгоруков полагал, что представляться своим подчинённым должен был Вяземский. Льстивые угодники посылали к Вяземскому в Москву нарочных с отчётными документами, истощая на эти командировки и без того пустую губернскую казну, а Долгоруков ждал, когда Вяземский займёт своё служебное мест в Нижнем Новгороде. Как пишет Иван Михайлович, он был горд, а Вяземский – спесив, и в этом и крылась причина того, что Вяземский с самого начала не жаловал Долгорукова. Впрочем, невзгоды Ивана Михайловича скоро были компенсированы приездом в Пензу доброго губернатора Гедеонова.
Наконец, в губернию пожаловал и князь Вяземский. Приезд генерал-губернатора, пишет Долгоруков, можно было сравнить с прибытием какого-нибудь восточного сатрапа. Гедеонов по совету своего вице-губернатора решил встретить начальника с должным вниманием и почтением, но без «идолопоклонства». Привыкший к лести Волконский сразу это заметил и, вместо тщательно подготовленной квартиры, «под видом неведения», остановился в доме у какого-то мелкого чиновника. Было ясно, что Вяземский уже приготовил для пензенских руководителей «сюрпризы», и они не замедлили проявиться.
Как только Гедеонов с Долгоруковым заявились у Вяземского для представления, последний первым делом спросил:
– Знаете ли вы, кто вы и кто я?
После этого последовал выговор за то, что его на границе губернии не встретили. Гедеонов вышел от него, едва сдерживая слёзы. Не успели Гедеонов и Долгоруков опомниться от выволочки, как Вяземский приказал вернуть их и, «умеряя голос свой и все пылкие движения досады своей», позволил отвезти себя в приготовленную квартиру. Теперь Гедеонов и Долгоруков хорошо узнали, кто был господин Вяземский.