Десять дней, которые Вяземский прожил в Пензе, стали, по мнению Долгорукова, «предтечей того сурового государства, которое висело над головами нашими». Каждый день в семь часов утра он с Гедеоновым представал перед генерал-губернатором. Все эти дни они забыли про фраки, и не «вылезали» из мундиров и часами были вынуждены выслушивать все его глупые поучения. Он толковал им о каких-то экономических теориях, которых он наслушался в Англии и которые никак не подходили к российским условиям. Он требовал, чтобы губернское правление уподобилось полковой канцелярии, в которой он играл бы роль полковника, Гедеонов – майора, а Долгоруков – капитана. При этом Вяземский, при всей остроте своего ума, был «горяч до бешенства, спесив, властолюбив, враг противоречия, самовластен в заключениях, скор в предприимчивости». Обращался он к Гедеонову и Долгорукову исключительно официально, употребляя титулы и звания, и «титуловал себя своим чином». Даже при представлении дамам он не забывал сказать им, что он – генерал-губернатор. Когда он уехал, вся Пенза вздохнула с облегчением. «Участь равная всех начальников», – философствует князь Долгоруков, – «в глаза все им льстят, а заочно злословят».
А.Т.Болотов в своём жизнеописании приводит эпизод встречи в январе 1788 года губернатора в уездном тульском городе Богородицке. Местные чиновники, узнав о том, что губернатор должен посетить их город, собрались в гостеприимном доме Болотова и стали ждать. Ждали день, другой, а губернатора всё нет как нет. Просто ждать надоело и стали пить, гулять, играть в карты и веселиться. Так прошла неделя, и чиновники загрустили: куда же подевался губернатор. И вдруг к городничему примчался вестовой и сообщил, что губернатор приближается к Богородицку. Городничий бросил карты и сломя голову, еде успев накинуть шубу, бросился вон из дома. Он сел в стоявшие наготове сани и тут же исчез в поднявшейся метели.
Чиновники тоже забегали-засуетились, вызвали слуг и стали готовиться к встрече высокого начальства. Выехав за город, городничий стал пристально всматриваться в снежную круговерть, но ничего не видел.
– Так где же ты видел губернатора? – спросил он вестового.
– Да вон он!
Вестовой указал на какое-то тёмное пятно медленно приближавшееся к ним. Когда большое и тёмное пятно поравнялось с ними, городничий сбросил с себя шубу, выскочил из саней и стал перед ним низко кланяться. Но что за наваждение! Взглянув попристальней, городничий обнаружил перед собой …возок с сеном! Рассерженный глава города вернулся к своим товарищам ни с чем. Впрочем, его рассказ привёл чиновников в смешливое состояние и все, включая городничего, стали хохотать. Нахохотавшись досыта, снова взялись за карты. Время от времени кто-нибудь спрашивал:
– И как же тебя, братец Антон Никитич, угораздило раскланиваться перед возом с сеном?
И снова все принимались хохотать.
За картами последовал ужин, потом чиновники разъехались по домам, а хозяин тоже лёг спать в твёрдой уверенности, что ждать губернатора было уже бесполезно. Не успел он как следует расположиться на ночь, как появился запыхавшийся вестовой и доложил, что приехал Его Высокопревосходительство. Болотов пишет, что губернатор оказался человеком не гордым и приятным в общении. Он охотно принял все его извинения, отказался от ужина и попросил только чай. Пока готовили чай, губернатор грелся у печки и разговаривал с хозяином. Болотов с гордостью пишет, что губернатор «отменно» полюбил его, а он его в ответ «почитал и любил искренно». Остались довольны визитом и остальные богородицкие чиновники33.
Вятский губернатор Аким Иванович Середа (1843—1851) был ещё одним порядочным губернатором, прославившимся своим трудолюбием, преданностью делу и бескорыстием. К.И.Тюнькин пишет, как проснувшиеся к заутрене вятчане шли мимо губернаторского дома и наблюдали свет в его окнах. Аким Иванович всё работал и не ложился спать. Автор книги о М.Е.Салтыкове-Щедрине приводит рассказ вятских старожилов о том, как Середа выгнал из своего кабинета богатого купца Гусева, явившегося к губернатору «с обычной данью – двадцатью пятью тысячами на вызолоченном блюде».
А.И.Середа во многом способствовал акклиматизации сосланного в 1848 году в Вятку 22-летнего М.Е.Салтыкова, позаботившись и о его жилье, и о трудоустройстве в свою канцелярию. Кстати губернатор ещё в 1846 году в письме министру внутренних дел выразил пожелание присылать к нему в губернию политических ссыльных, которые своей образованностью и добропорядочностью могли приносить пользу, в то время как их вредные политические взгляды вятскими жителями не могли быть восприняты.
Заметим, что если политические взгляды молодого социалиста-петрашевца Салтыкова, будущего Щедрина, и вправду на вятчанах не сказались, то сам он, кажется, сильно приглянулся, молодой, красивой и своенравной губернаторше Наталье Николаевне, которая взяла его под свою опёку. Впрочем, Аким Иванович, много прощавший своей жене, особого внимания на это не обращал. Он был настоящим трудоголиком.
В Вятке, выведенной в «Губернских очерках под названием Крутогорска, Салтыков пробыл несколько долгих и мучительных лет.
Чтобы у читателя не сложилось впечатление о тотальной и бесконтрольной власти губернаторов, приведём для иллюстрации один пример из практики владимирского губернатора И.М.Долгорукова. Он уволил переяславского исправника Барыкова, «прославившегося» буянством, чрезмерным взяточничеством и жестоким обращением с населением и отдал его под суд. Барыков, игнорируя порядок следствия, выехал в Петербург и подал в сенат жалобу на «самоуправство» губернатора. У него нашлись покровители, губернатору пришлось оправдываться, сенат его доводами почему-то не удовлетворялся и стал требовать его наказания. Дело затянулось и могло кончиться для Долгорукова плачевно, если бы не вмешательство канцлера князя А.Р.Воронцова (1741—1805), умерившего пыл разгневанных сенаторов и вернувшего дело Барыкова в суд владимирской уголовной палаты.
Владимирский вице-губернатор Никифор Михайлович Заварицкий невзлюбил своего начальника и стал предпринимать меры по его удалению, надеясь самому занять его место. Для осуществления своих «наполеоновских» планов вице-губернатор сколотил группу единомыслящих губернских чиновников и стал «капать» на князя Ивана Михайловича в Петербург. И тут неожиданно для интригана открылись новые «опции»: саратовского губернатора П.У.Белякова отдали под суд, и Заварицкий, прежде служивший саратовским вице-губернатором, воспылал новыми амбициями и стал усиленно добиваться места губернатора в Саратовской губернии. Но, увы! Губернатором в 1809 году был назначен А.Д.Панчулидзев (1808—1826), а в вице-губернаторы ему был определён специалист по саратовским делам …г-н Заварицкий.
Князь Иван торжествовал: грузинский князь Панчулидзев, «удалой детина… и по всей службе …много моложе г. Заварицкого», «задал настоящего перца» своему вице-губернатору, так что время службы во Владимире тот вспоминал как самые счастливые. «Так падает в глубокую стремнину тот, кто роет яму другому», – с удовлетворением резюмирует Долгоруков эту историю.
Но князь Иван торжествовал рановато: Петербург поспешил «наградить» его новым вице-губернатором – статским советником Адрианом Егоровичем Дюнантом. Этот чиновник тоже был «удалой детина»: будучи сотрудником МВД, он промотал в карты казённые деньги и при императоре Павле два года сидел в Шлюссельбургской крепости. «Человек в прочем без дарований, без ума, без общежития», – добавляет Долгоруков к этой характеристике новые черты. «Вот из каких людей выбирали первых чиновников в губернские города», – восклицает он на страницах своих мемуаров. И после этого в Петербурге хотели, «чтобы порядочный и благородный начальник уживался с такой тварью».
А уживаться, к сожалению, ему пришлось: Дюнант «застрял» во Владимире на десять лет и «пересидел» своего губернатора на целых семь лет. Иван Михайлович был вынужден вступить в «принуждённое знакомство с этой пьяной, нахальной и необразованной тушей, которую звали г. Дюнант». Пока Адриан Егорович «озирался» и знакомился с делами и городом, он вёл себя вполне прилично, оказывая губернатору всяческое послушание. Потом, конечно, «порядочный и благородный» губернатор неминуемо вступил в конфликт с «пьяной и нахальной тушей» вице-губернатора.
Ссору начал вице-губернатор, возомнивший, что губернатор во время своего отпуска летом 1808 года, находясь в Петербурге, якобы неблагоприятно охарактеризовал его перед министерскими чиновниками. Потом к Дюнанту присоединился чиновник Полубенский, который обиделся на Долгорукова за то, что он не исходатайствовал ему орден, на который он так рассчитывал. Жизнь губернатора была надолго отравлена.
Саратовский губернатор А.М.Фадеев (1841—1846), возвратившись из отпуска, нашёл в Саратове «дрязги и дрязги». Вице-губернатор с интересной фамилией Оде-де-Сион поссорился с губернским предводителем А.А.Столыпиным, член приказа общественного призрения подрался с членом строительной комиссии, давали о себе знать также придирки со стороны министра внутренних дел Л.А.Перовского. «Ябедничества на губернаторов… нравились Перовскому; он с жадностью прислушивался к ним, поощрял их и пользовался каждым случаем, чтобы давать мне почувствовать свою жёсткость», — вздыхает Андрей Михайлович.
Кандидатуру Столыпина как откупщика, согласно закону, сняли от участия в выборах предводителя, и он во всём теперь винил Фадеева, хотя инициатором удаления Столыпина был Оде-де-Сион. И так дрязги без конца. А тут ещё пришлось уделять внимание немецкому путешественнику барону Гольбергу, чудака-шарлатана, рекомендованного высокопоставленными особами из Петербурга. 80-летний барон, носивший невообразимые костюмы и экзотические ордена со всего света, всё время проводил в ухаживаниях за саратовскими дамами, пока, наконец, не отправился на Кавказ, а оттуда – в Персию.