И тут губернатор оказался на высоте положения!
Русский чиновник обладает удивительной способностью мгновенно откликаться на самые вредные правительственные инициативы, но остаётся глухим и немым там, где нужно действовать с пользой для общества. Министр внутренних дел Валуев в 1866 году добился царского указа, расширяющего права губернаторов, и нижегородский губернатор А.А.Одинцов (1861—1873) тут же на него откликнулся. Согласно А. В.Никитенко, Алексей Алексеевич тут же употребил свои права на борьбу с нигилистками. Всех женщин с коротко остриженными волосами и имевших в качестве головных уборов круглые шляпы, а вокруг шеи – башлыки, но не носивших кринолин, он приказал забирать в полицейские участки и предлагать им там скинуть всё нигилистское и надеть кринолины! А если они не послушаются, велено высылать их из губернии. (Между прочим, спрашивается: откуда у женщины в полицейском участке мог появиться кринолин, если она была приведена туда без оного? Вероятно, наш губернатор закупил их заранее и решил бесплатно раздавать их нигилисткам).
Екатеринославский губернатор И.Н.Дурново (1870—1882), впоследствии министр внутренних дел (1889—1895), сделал из губернии свою вотчину46. Этот «отец» губернии, по характеристике С.Ю.Витте, «был приятным предводителем дворянства, приятным губернатором и приятным товарищем министра внутренних дел, но человек он был не культурный, не умный, скорее ограниченный», но при этом хлебосольный, милый и очень хитрый. Колышко называет ещё два достоинства Ивана Николаевича, несомненно украшающие его как губернатора: изумительный бас и изумительный желудок.
Екатеринославский помещик и предприниматель А.Н.Поль, изучавший с 1872 года железорудные ископаемые Кривого Рога, мечтал освоить эти месторождения и сделать из Екатеринославской губернии своеобразную Бельгию.
– Бросьте, милейший… – раскатисто смеялся Дурново. – Прокопаете всё состояние.
Поль, по словам Колышко, маленький, чёрненький нервный фанатик и маньяк, у которого вечно не хватало средств, топал ножками:
– У меня в Кривом Роге на миллиарды угля и руды… У меня Бельгия, а я не могу добиться ссуды.
– Бросьте, – басил Дурново, – идёмте завтракать.
Самый приятный губернатор сидел уже в министерском кресле, когда Поль, так и не добившись ни у кого кредита, буквально за чечевичную похлёбку продал бельгийцам российскую жемчужину и с горя помер.
Вместе с вице-губернатором блестящим флигель-адъютантом В.П.Рокассовским (1881—1888), таким же мастером выпить, каким был мастером покушать его шеф, и предводителем дворянства Г.П.Алексеевым (1874—1886), любившим и то, и другое, ласковый и милый Дурново нажил бешеные деньги на строительстве Екатеринославской ж. д. и буквально объедался осетровой икрой, в обильных количествах поступавшей из Таганрога.
Приехавший в Екатеринослав через год после отставки Дурново князь В.М.Долгоруков (1883—1884), брат морганатической жены Александра II Юрьевской, не довольствуясь при объезде губернии хлебом-солью, потребовал, чтобы путь ему везде устилали ковры, и сменил в губернии режим ласки на режим розог. Как у него дело обстояло с басом и желудком, нам не известно.
Изобретательным по части взяток журналист Л. Львов (Клячко) называет петербургского градоначальника (1895—1904), а потом киевского генерал-губернатора генерала Н.В.Клейгельса (1903—1905). В один прекрасный день Николай Васильевич издал распоряжение для всех пивных и увеселительных заведений Петербурга закрываться в 23.00. Для популярных у публики ресторанов типа Кюба, Донона, Палкина, Фелисьена и др. это, по словам Львова, был «полный зарез» – их публика появлялась только после окончания театральных представлений. Всполошившиеся рестораторы стали ходатайствовать об отмене распоряжения – ничто не помогает. Николай Васильевич Клейгельс был строг и непреклонен: он решил раз и навсегда искоренить в столице пьянство. За своё усердие он получил благодарность от самого царя.
Некоторое время спустя в упомянутых ресторанах появился некий субъект, который утверждал, что для получения поблажки у градоначальника нужно было всего лишь купить… лишнюю лошадь. И в самом деле: обрадованным рестораторам во дворе Клейгельса выводили отслужившего свой срок в пожарной команде одра, годного, по словам Львова, лишь для татарина Мосягина, поставлявшего конину в некоторые столовые. Подчинённые Клейгельса предлагали купить его за 5 и более тысяч рублей (цена росла в зависимости от финансового и иного статуса ресторана). Купленную лошадь рестораторы забирать не торопились, и она предлагалась для покупки очередному ресторатору.
Осечка произошла из-за татарского ресторатора Карамышева, пожелавшего забрать одра на котлеты немедленно после свершения сделки. Карамышему без всяких обиняк объяснили, что ещё не все рестораторы «купили» лошадь, и нужно обождать. Карамышев согласился, и лошадь снова пустили в продажу. Сколько рестораторов «приобрели» лошадь, Львов не сообщает. Только через несколько недель почти все рестораны Петербурга вернулись к старому распорядку работы…
При Клейгельсе пропал речной пароход. Он со всей ревностью принялся за его розыски, но вскоре был вынужден их прекратить – пароход как в воду канул! Через несколько лет, сразу после отставки Клейгельса с поста киевского генерал-губернатора, член Госсовета Турау отправился в Киев с ревизией. Дом генерал-губернатора оказался пуст и не только потому, что Клейгельс в нём уже не жил, а его преемник ещё не приехал. Дом был пуст от всего: от мебели, представительской посуды и даже постельного белья. Когда Турау приехал в имение генерала, то там он обнаружил все пропажи. И пропавший пароход, стоявший как ни в чём не бывало на причале неподалёку от имения Клейгельса.. И что же? Вор был наказан? Отнюдь! Вор был фаворитом самой императрицы Марии Фёдоровны и вышел из воды сухим.
Кстати о белье. Клейгельс для генерал-губернаторского дома заказал бельё. На приобретение оного ему казна выдала 60 тысяч рублей. Бельё должно было быть помечено меткой «К.Г.Г.», т.е. «Киевское генерал-губернаторство». Но дальновидный немец дал поручение использовать метку «Н.К.», мотивировав это тем, что Киевское генерал-губернаторство скоро будет переименовано. Поэтому он предпочёл метку, которую менять не придётся. И оказался прав: Метку менять не пришлось: при уходе с поста генерал-губернатора он прихватил с собой и бельё, благо метка на нём соответствовала его имени и фамилии.
Новое бельё обошлось Николаю Васильевичу всего в 30 тысяч рублей. Куда делись остальные 30 тысяч, было известно только господу Богу: по его объяснениям, они ушли «на нужды, известные государю».
Взаимоотношения с Петербургом
В устах всех Петербург представляется чем-то вроде
жениха, приходящего в полуночи…
М.Е.Салтыков-Щедрин, «Губернские очерки»
Петербург с точки зрения провинции казался грозным, над всеми возвышающимся начальником, указания которого не обсуждались, а принимались к неуклонному исполнению, будь это сбор недоимок, набор рекрутов или поимка белой вороны для императрицы Анны Иоановны. Вот, к примеру, вкусила как-то Екатерина II заморских «гуммера» (омара) и какого-то «ташенкрепса» (в переводе буквально «карманный рак») и приказала поискать оных в северных русских морях. Обер-прокурор князь А.А.Вяземский 11 ноября 1766 года немедленно «спустил» приказ архангельскому губернатору генерал-майору Егору Андреевичу Головцыну (1763—1780) «приложить старание» и проверить, «не попадутся ли у города Архангельского таковые-же раки во время либо сельдяного или иного рыбного промысла, и если найдутся, то б несколько залив в масле …с нарочным прислать сюда».
Губернатор получил эту депешу 25 ноября, а 5 декабря, наведя справки у разных рыбопромышленников «и по довольному моему разведыванию», отрапортовал Вяземскому, что ни «гуммеры», ни «ташенкрепсы» в рыбацкие сети архангельских рыбаков никогда не попадались. Какие-то раки «в океане-море около становища Кильдина» им иногда попадались, но «есть ли в них какое тело», они того не знают. Этих раков они сушили и продавали любопытным архангелогородцам, но не в пищу, а «только для их виду». Головцын уже дал распоряжение отловить указанных раков и сделать из них один залив с маслом. Одного засушенного рака губернатор тоже пообещал послать в Петербург. Кстати, губернатор и в самом деле произвёл настоящее «разведывательное» исследование и обнаружил раков, похожих на кильдинских, в лексиконе и книге норвежских учёных. Он приказал снять с рисунка копию, которую и поднёс вельможному господину в Петербурге.
Екатерине Великой нравились не только архангельские морпродукты – она открыла для себя и смоленские «сухие конфекты», о чём уже другой генерал-прокурор граф Александр Николаевич Самойлов (1744—1814) известил смоленского генерал-губернатора генерал-поручика Г.М.Осипова (1794—1796). Григорий Михайлович немедленно отозвался на запрос графа и сообщил, что конфеты в Смоленске больше не изготовляются, но он может поднести государыне некоторое их количество собственного изготовления. Графу генерал-губернатор послал наливок собственного изготовления.
Самойлов не замедлил поблагодарить за наливку и сообщить, что матушка государыня с удовольствием откушала смоленскую продукцию и пожелала получить ещё, но не позже грядущего поста. Осипов заверил Самойлова, что как только будут получены плоды нового урожая, смоленские дворяне, занимавшиеся изготовлением сухих конфет, непременно и в срок исполнят пожелание императрицы. И в феврале 1796 года Осипов направил Самойлову 35 ящиков сухих конфет и 12 ящиков пастилы, отметив их в списке пометкой «от себя», 15 ящиков конфет от помещиков Каховского и Мезенцева и ещё 12 банок варенья от помещика Чеславского. На этом полуторагодовая переписка смоленского генерал-губернатора с императорским двором была закончена. Видно, Екатерина на продукции смоленского губернатора уже набила оскомину.