в начале 1770-х годов по России прошли церемонии возведения многих населённых пунктов в статус городов. «Московские ведомости» в №69 за 1772 год поместили отчёт об открытии города в Осташково, принадлежавшем Новгородской губернии.
Руководить торжественной церемонией в Осташково 23 июля прибыл новгородский губернатор генерал-поручик Яков Ефимович Сиверс. Объявив – пока неофициально – о высочайшем решении, Сиверс в тот же день утвердил линию городового вала, а 24 июля, «после божественной литургии» прочёл соответствующий указ Её Императорского Величества. После литургии проходили крестный ход вокруг полуострова «на великом числе малых лодок» и вдоль новой линии городового вала, а в 4 часа пополудни в местной церкви «пет был благодарственный молебен». 25 июля «Его Превосходительство господин Губернатор», выслушав желание осташковских обывателей перейти в мещане, привёл их к присяге. По окончании процедуры разбивки на гильдии приступили к выборам городских судей, которые закончились 27 июля. В этот же день Я.Е.Сиверс открыл Осташковскую воеводскую канцелярию и магистрат. В соответствии с заранее заготовленным проектом губернатор объявил также об открытии в Осташковском уезде водных коммуникаций по рекам Явони, Поле и Лозати, а далее по озёрам, которое было призвано обеспечить связь с другими соседними уездами и населёнными пунктами, включая Старую Русу и Новгород.
Яков Ефимович Сиверс (Jakob Johann Graf von Sievers), 1731—1808.
Согласно газете, жители Осташково были безмерно счастливы и благодарны за оказанные высочайшие милости и его превосходительству господину губернатору и, естественно, матушке Екатерине.
А. Болотов3 оставил нам описание того, как в декабре 1777 года открывали Тульское наместничество.
Для такого торжественного случая в Туле собралось практически всё местное дворянство. Общее заседание происходило в красной палате (Кремля? Б.Г.), которая, конечно, не могла вместить всех желающих. Зрелище, как утверждает присутствовавший на нём Болотов, было пышное, торжественное и приятное. У самой передней стены был сооружён императорский трон, на котором стоял портрет императрицы, сделанный во весь рост, а на ступенях трона, под балдахином, стоял наместник Матвей Васильевич Муромцев. Он обратился к присутствовавшим с приветственной речью. По обеим сторонам стояли все его приближённые, губернатор и прочие чиновники, гости из соседних губерний. При первых же словах речи Муромцева все встали и выслушали его до конца стоя.
С окончанием обращения наместника процедура открытия наместничества была завершена, после чего наместник предложил выбрать губернского предводителя. Для придания выборам веса и основательности, были предложены три кандидатуры. Выборную и счётную комиссию представлял губернский прокурор Небольсин. Предпочтение было отдано генералу Д.В.Арсеньеву, но поскольку он сделал отвод, то предводителем стал другой генерал – Юшков4.
На следующий день в красной палате дворянство выбирало уездных предводителей дворянства и членов судебных органов. В течение всех этих праздничных дней наместник делал дворянам угощение, пока не настал день для открытия всех судов, палат управления (казённой, уголовной, гражданской), приказа общественного призрения. Вечером это событие было снова отмечено балом и маскарадом, а также пышным фейерверком. Зал, в котором был бал-маскарад, как-то быстро опустел. Сначала уехал наместник, а за ним потянулись домой уставшие от собраний и праздников дворяне.
Г.Р.Державин оставил нам воспоминания об открытии города Кеми в Олонецкой губернии. Державин пишет о том, как генерал-губернатор Тутолмин в исходе летних месяцев 1775 года, в самую распутицу, приказал ему ехать в город Кемь для его освящения и официального открытия. Кемь лежал в заливе Белого моря неподалёку от Соловецкого монастыря и добраться до него можно было только зимой, «и то только гусем». Поручение было и ненужным, и неисполнимым, но Державин понимал, что если он не поедет, то Тутолмин, сославшись на непослушание, примет все меры к его увольнению с должности.
И Державин поехал. Рискуя жизнью, он то верхом на крестьянских лошадях, то на лодках и челноках по рекам и озёрам, преодолел 1500 км бездорожья, болот и прочих преград, но когда приехал в Кемь, то никого из чиновников или военных из штатной команды в городке, вопреки уверениям Тутолмина, не обнаружил. Убедившись, что церемонию открытия города проводить было не для кого и некем, Гаврила Романович велел сыскать местного священника. Его с большим трудом нашли через два дня на островах – батюшка косил там траву. Губернатор оставил священнику приказ отслужить обедню, а потом молебен с освящением воды, после чего он должен был обойти всё селение, окропить святой водой все дома и постройки, торжественно назвать этот населённый пункт городом Кемью и доложить обо всём в Синод.
Со своей стороны Державин послал соответствующий рапорт в Сенат. Противостояние между генерал-губернатором и губернатором продолжались.
Годы правления Екатерины II считаются самыми счастливыми и благоприятными для России. Какими только эпитетами не награждали их современники! На наш взгляд, эти высокие оценки оправдываются только наполовину. Всё было не так уж просто и хорошо, особенно на местах, в губерниях. Фаворитизм и отсутствие строгого контроля за деятельностью губернских чиновников приводили к произволу и беззаконию, к масштабному воровству и казнокрадству – особенно в последние годы правления императрицы. Воровали и грабили государство все, начиная от губернаторов, и кончая последним уездным подьячим.
Некто Г. Добрынин, вспоминая «добрые» екатерининские времена, оставил нам своё «истинное повествование» о том, как он исполнял свои служебные обязанности. Его, уездного стряпчего земского суда, перевели в Могилёв, где он стал уже губернским стряпчим. И первым помыслом его было найти способ обогатиться, как это сделал его предшественник. Ищущий всегда обрящет, и скоро Добрынин познакомился с неким чиновником З., который указал ему на одно «интересное» дело, организованное неким Б., секретарём директора экономии. Б. организовал в казённых лесах вырубку и сплав мачтовых сосен в Ригу под видом частных, помещичьих. Его начальник, директор экономии, либо ничего не знал об этих махинациях, либо имел причину не замечать их.
Добрынин поблагодарил З. за информацию и пообещал не дать мошенникам воспользоваться казённым добром. И правда: при встрече с Б. Добрынин сказал, что ему всё известно о махинациях с лесом и что он так это дело не оставит. Нисколько не смущаясь, Б. предложил Добрынину «аванс» в размере 500 рублей, а остальную сумму пообещал выплатить через две недели. Взамен Добрынин должен сделать вид, что он о делах Б. ничего не знает и никаких действий предпринимать не станет. «Дело сделано, и имевший ревность открыть похищение с похитителями поладил. Честь, нравственность уступили место пороку», – с пафосом «рвёт рубаху» на своей груди автор «истинного происшествия». Но раскаяние его и гроша ломаного не стоило, потому что в следующих строках он сочиняет себе своеобразную индульгенцию. Оказывается, он покрыл преступление Б. не из корыстолюбия – Боже упаси! Он, видите ли, всего-навсего хотел поддержать свой статус губернского чиновника. Ну что это за губернский стряпчий, скажите на милость, который не может «одеться по приличию своего звания» и не в силах держать ни стола, ни дрожек! И вообще, Б. его обманул и обещанных денег не выплатил, а потому он чувствует себя человеком нравственным и достойным, тем более что он всё-таки донёс куда следует о краже казённого леса.
Вот такими «героями» была наполнена вся губернская Россия.
Екатерина, конечно, хорошо знала о нравах своих губернских чиновников. Она даже издавала закон, запрещавший брать взятки, но особого эффекта от него не ожидала. На взяточников она смотрела сквозь пальцы и с известной долей иронии. Так князя Романа Воронцова она звала «Роман—большой карман», другому вельможе связала кошелёк для складывания взяток, а Державину говорила, что новые губернаторы хуже долго служивших: последние уже наворовались, и убытка от них казне меньше.
В письме к тобольскому (сибирскому) губернатору Денису Ивановичу Чичерину (1763—1780) от 19 мая 1764 года Екатерина, «имея материнское сердце», сообщает о прощении всех тех виновников злоупотреблений, которых в Сибири выявила комиссия лейб-гвардии секунд-майора Щербачёва. С виновных в злоупотреблениях по отношению к иноверцам чиновников императрица приказывает взять обязательство, чтобы они «впредь от таковых неистовств воздержались». «Материнское сердце» Екатерины прямо-таки кровоточило от известий о массовом воровстве и «неистовстве» чиновников.
В 1767 году Чичерин доложил ей о злоупотреблениях служителей солеваренных заводов при Туруханском Троицком монастыре (надо думать, замешаны в них были и служители культа). Виновных оказалось 256 человек! Сердобольная императрица указала губернатору выделить из них семерых наиболее виновных и наказать их по закону, а остальных 249 человек – простить «с тем увещеванием, чтоб они, чувствуя наше милосердие, впредь от таких законам противных поступков воздерживались».
Как водится, губернатор Чичерин преподносил императрице всякого рода подарки. Так он высылал ей меха, в том числе птичьи, образцы флоры Сибири и предметов быта сибирских народов. Уведомляя о направлении в Петербург предметов местной одежды и прочих «курьёзных вещей», Денис Иванович в качестве «бесплатного» приложения к ним предлагает одного местного жителя, на что Екатерина в марте 1766 года отвечает, что хотя она «и любопытна всё это видеть», но просит никого к этой поездке не приневоливать. Что касается «птичьих мехов», то они, судя по всему, произвели на императрицу настоящий фурор. К тому же цена на них в Петербурге была в 40 раз выше той, по которой они были приобретены в Тобольске. Так что Екатерина просит присылать меха и в дальнейшем и выбирать их «попестрей». Для наглядности она отправила Чичерину сшитую из таких мехов муфту, чтобы тот знал, какие меха понравились государыне.