Николая Павловича перевели в соседнюю Курскую губернию73.
…Российским губернаторам приходилось защищать государство не только от подрывной деятельности революционеров, но и подавлять крупные восстания, каким явилось, например, восстание в Северо-Западном крае 1863 года.
Подавлял восстание уже знакомый нам граф М.Н.Муравьёв, получивший за это от императора Александра II титул «Виленский», а в советской истории – прозвище «Вешатель». Петербургская аристократия в именины графа поднесла ему в подарок икону. Военному губернатору Санкт-Петербурга (1861—1866), графу Рымникскому, князю Италийскому, генерал-адъютанту, генералу от инфантерии, внуку А.В.Суворова Александру Аркадьевичу было тоже предложено участвовать в этом подношении, но он отказался, сказав, что не может сделать чести такому людоеду, каковым, на его взгляд, был граф Михаил Николаевич.
Поступок «гуманнейшего» генерал-губернатора вызвал возмущение А.В.Никитенко, занесшего 16 ноября 1863 года в свой дневник следующую запись:
«О, гуманнейший генерал-губернатор! Как вы глупы! Неужели вы думаете, что бунты могут быть укрощаемы гуманными внушениями…? …О, гуманнейший генерал-губернатор! Разве вы не знаете, что наказание действительное только может укрощать некоторых, а не то, которое преступник выбрал бы для себя?»
И далее Никитенко критикует Суворова за его слишком либеральные действия, которые только подрывают авторитет полиции, потакают преступникам и мошенникам и усложняют жизнь честных петербургских жителей, и называет его слабоумным господином, ищущим популярности.
Александр Васильевич, уже 150 лет тому назад подметивший характерные черты поведения русских либералов, писал: «Нынешние крайние либералы со своим повальным отрицанием и деспотизмом просто страшны. Они в сущности те же деспоты, только навыворот…»
Какую свободу проповедуют они, спрашивает Никитенко и отвечает: свободу высказываться только самим и затыкать рты тем, кто имеет своё мнение, не согласное с их точкой зрения. «Посмотрите, какой ужас из этого произойдёт», – продолжает он, – «как они на вас накинутся за малейшее разногласие, какой анафеме предадут, доказывая, что вся свобода в безусловном и слепом поклонении им и их доктрине».
При чтении этих строк так и кажется, что наш публицист и государственный деятель говорит о российских либералах розлива 2018 года.
Война и губернаторы
Суетен будешь ты, человек,
Если забудешь краткий свой век.
П. Сумароков
В победу в Отечественной войне 1812 года российские губернаторы тоже внесли свой вклад. «Год ужасный в летописях русских!» – пишет князь И.М.Долгоруков о 1812 годе. – «Всё страдало в России, а я сугубо».
Определённую мобилизующую роль в организации губерний на войну с оккупантами сыграл царский манифест по вопросам организации ополчения от 6 июля 1812 года, изданный в Полоцке, а также патриотические акции и призывы Синода. Все, а центральные губернии особенно, принялись в спешном порядке собирать ополчение, организовывать сбор денег, провианта и фуража для нужд сражавшейся армии. С исходом остатков французской армии из пределов России началась работа по восстановлению пострадавших от военных действий городов и налаживанию нарушенного административного управления. Естественно, основная тяжесть этой работы ложилась на губернаторов и губернские административные органы.
Костромская губерния, вместе с Казанской, Пензенской, Нижегородской, Симбирской и Вятской, входила в т.н. 3-й (резервный) ополченский округ74 под начальством бывшего посла при Наполеоне графа П.А.Толстого (1769—1844). Костромское ополчение планировалось сначала в количестве 11.000 человек (по 4 человека с о 100 душ) и должно было быть собрано к 1 сентября, но костромичи (губернатор Н.Ф.Пасынков) подготовили его уже к началу августа и увеличили количество ратников до 16.500 человек. Ополчение под командованием генерал-лейтенанта Бардакова выступило в поход в декабре 1812 года и приняло участие в боевых действиях в Пруссии, в частности в сражении при Глогау, и вернулось домой в начале 1815 года.
Ратник и обер-офицер конного полка Костромского ополчения.
Кроме воинов губерния сделала крупные пожертвования деньгами и натуральными продуктами. Пожертвования частных лиц достигли суммы в 102.872 рубля и 84 копейки золотом и серебром и 10.215 рублей ассигнациями. Денежный взнос от костромского дворянства выглядел ещё внушительней – он составил 250.000 рублей. Кроме того Костромская губерния взяла обязательство сформировать и снабдить амуницией один пехотный полк, определив на него расходы по 1 рублю с души. И ещё был собран и отправлен в действующую армию подвижный магазин из 400 двухконных повозок с кучерами, гружёных провиантом, хлебом в сухарях, овсом и крупами. Потом ещё были пожертвования сукнами, холстами, полотнами и пр. проявляя солидарность с жителями Смоленской губернии, наиболее сильно пострадавшими от войны, Костромская губерния отправила им большое количество зерна.
Некоторые губернаторы, как, например, гражданский губернатор Курляндии Ф. Ф.Сиверс, был поставлен во главе курляндского ополчения. Его воззвание к курляндскому дворянству, пишет Военский, было полно юношеского огня, удивительного для 65-летнего человека. Сиверс призывал своих земляков вспомнить былую славу рыцарских времён и принять участие в разгроме наполеоновской армии. Дворяне, даже пожилые люди, отозвались на призыв Сиверса с большим энтузиазмом, хотя, как пишет историк, курляндцы находились в российском подданстве всего 17 лет.
Кабанов пишет, что, к сожалению, с организацией ополчения в некоторых губерниях было не всё гладко. Некоторые помещики пытались поставить негодных по здоровью и физическому развитию рекрутов. А ярославский губернатор князь М.Н.Голицын (1801—1817), например, чинил препятствия графу М.А.Дмитриеву-Мамонову, намеревавшемуся за собственный счёт сформировать полк. Граф, человек гордый и вспыльчивый, перевёл свой полк в Москву, но и там встретил непонимание у генерал-губернатора Ф.В.Ростопчина (1763—1826), считавшего Дмитриева-Мамонова своим личным врагом. Интриги преследовали Дмитриева-Мамонова и в заграничном походе.
Ф.В.Ростопчин, вошедший в историю войны как русский патриот, проявляя усердие в выполнении наказов императора, часто перегибал палку. В частности, он, подозревая всех в шпионаже в пользу французов, жестоко обошёлся с проживавшими в Москве иностранцами. На его совести лежит также казнь невинного русского мещанина, заподозренного в пособничестве с французами.
Сам генерал-губернатор до последних дней утверждал, что Москву неприятелю не отдадут, хотя отлично знал, что это не так. В результате его ура-патриотической пропаганды многие жители столицы в последние минуты смогли ускользнуть от французов, как это сделал князь И.М.Долгоруков, понадеявшийся на Ростопчина, а многие были вынуждены остаться в оккупированном неприятелем городе. До сих пор не выяснена истинная роль Ростопчина в московском пожаре.
Впрочем, общий тон в российских губерниях был глубоко и искренно патриотичный, и в том, что вся страна поднялась на войну с оккупантами, в значительной мере «виноваты» и царские губернаторы.
Русско-японская война создала для губернаторов новые вызовы. Сахалинский губернатор генерал-лейтенант Н.М.Ляпунов (1898—1906) в буквальном смысле принял участие в русско-японской войне в качестве командующего армейскими частями, защищавшими остров от вторжения японцев. Война застала русских военных врасплох: они успели сформировать небольшую Александровскую команду и Дуйский батальон. Всего в распоряжении Ляпунова, согласно Дубининой, оказались 6404 пехотинца, 126 кавалеристов, 14 пушек и 12 пулемётов. Николай Михайлович военного опыта не имел, делал карьеру по военно-судебному ведомству и к руководству военными действиями способен не был.
Высадка японских войск на Сахалине.
Десантные силы японцев включали 15-ю пехотную дивизию, состоявшую из 12 пехотных батальонов, кавалерийского эскадрона и 18 полевых орудий, насчитывали около 14 тысяч человек. Японцы подошли к заливу Анива на 10 транспортах, высадку поддерживала 3-я эскадра адмирала Катаока. Полковник Арцишевский, командир Корсаковского военного поста, находившегося в 10—15 верстах от места высадки, пытался организовать сопротивление, используя снятые с крейсера «Новик» артиллерийские орудия. Японские миноносцы отогнать от берега удалось, но высадке помешать не удалось. Последние снаряды русские артиллеристы выпустили уже по японской пехоте..
Корсаковский пост после подрыва орудий был оставлен, и Арцишевский отвёл свой отряд к Маячной горе, но и там задержать превосходящие силы японцев не удалось, и через 9 дней Арцишевский капитулировал. В плен попали 50 офицеров и около 400 нижних чинов.
Высадившиеся 24 июня 1905 года в заливе Анива части стали продвигаться в северном направлении, а 10 июля 1905 года японцы высадили десант и на северной оконечности Сахалина. Высадку поддерживали два японских крейсера и несколько канонерских лодок. Потом японцы перерезали связь острова с материком. Скоро основные силы во главе с Ляпуновым – 70 офицеров и 3200 нижних чинов – сдались в плен. За ним последовали и другие разрозненные отряды оборонявшихся.
Но сдавались не все. Отряды под началом военного прокурора полковника Новосельского, командира 2-й дружины капитана Филимонова и артиллерийского штабс-капитана Благовещенского сумели прорвать кольцо окружения и перебраться на материк. «Кто не хотел сдаваться в плен, тот не сдался», – пишет М. Дикс, – «а если б были самостоятельные партизанские отряды, то завоевание острова не было бы закончено до заключения мира».
Японцы разрешили оставшемуся на острове вице-губернатору Ф.Ф. фон Бунге (1902—1917) осуществлять гражданское управление острова. Впрочем, японцы стали в массовом порядке высылать русское население с Сахалина, часть которого они вместе с пленными переправило сначала в Японию, а оттуда – в Одессу. 10 тысяч сахалинцев японцы в демонстративной форме высадили на русском материке в районе Де-Кастри, оставив их без всяких средств существования. Часть русских на подручных средствах сами переправились через Татарский пролив на материк. Канцелярия генерал-губернатора в Хабаровске была завалена просьбами о компенсациях за потерянные на Сахалине жильё и имущество.