После осмотра заплечный мастер перекидывал веревку через поперечный столб на дыбе, заворачивал руки пытаемого назад и затягивал их хомутом, после чего поднимал его на веревке. Допрашиваемый висел, не касаясь земли, на вывернутых руках, а его ноги, связанные ремнем, привязывались к прикрепленному к полу столбу[541]. Затем по его спине наносились мощные удары кнутом, каждый из которых вырывал куски мяса, оставляя на теле глубокие раны. Число ударов при пытке в застенке Сыскного приказа варьировалось от пятнадцати до тридцати пяти в зависимости от характера дела и физического состояния обвиняемого.
Пока заплечный мастер усердно работал кнутом, служащие Сыскного приказа задавали страдальцу вопросы и записывали его ответы. На каждую пытку составлялся специальный протокол — «пыточные речи».
В тех случаях, когда преступник вопреки свидетельским показаниям и уликам отрицал предъявленные ему обвинения либо на первой пытке изменил свои показания, данные на допросе, по усмотрению судей Сыскного приказа могла применяться трехкратная пытка. Однако, как правило, судьи старались не прибегать к ней, если подследственный на допросе признал обвинения и при первой пытке подтвердил признание. Во многих рассмотренных нами процессах обвиняемых пытали лишь единожды. Например, основная часть проходивших по делу Каина преступников, подвергшихся в январе 1742 года первой пытке, уже в феврале была приговорена к различным наказаниям, большинство — к порке и ссылке. Матвей Цыган в марте 1745 года был пытан однократно (получил 15 ударов кнутом), после чего ему определили наказание — кнут и вечную ссылку. Точно так же Петра Камчатку в октябре 1748 года пытали один раз, а в декабре приговорили к битью кнутом и ссылке в Оренбург[542]. Если все-таки применялась трехкратная пытка, перерыв между «розысками» составлял от двух недель до нескольких месяцев, чтобы поджили раны на спине, что, несомненно, приводило к затягиванию следствия.
Однако пытка в застенке Сыскного приказа очень редко приводила к выявлению дополнительных обстоятельств дела. Подозреваемые, как правило, не «винились» в совершении других преступлений и не меняли своих показаний, данных на допросе (из дела в дело в «пыточных речах» повторяется шаблонная формулировка «с пытки показал то же, что в роспросе говорил»). Несомненно, подследственные знали, что на пытке лучше не сообщать ничего лишнего и «утверждаться» в данных ранее показаниях. Видимо, они готовились к пытке и морально, и физически — некоторые старались перед приводом в застенок выпить хорошую порцию вина, чтобы легче перенести боль. Так, Иван Петриков, доставленный 20 октября 1747 года для пытки, оказался «весьма пьян». Истязание перенесли на другой день, а по факту проноса в острог спиртного провели расследование. Выяснилось, что заключенный долго откладывал деньги, а накануне рокового дня попросил караульного солдата принести вина, вручив немалую сумму — девять копеек[543].
Тюремный быт арестантов Сыскного приказа
В опубликованном 16 ноября 1738 года указе Московской сенатской конторы говорилось: «…в Сенатской конторе известно учинилось, что во обретающихся в Москве присудствующих местах колодники держатся года по два, по три и по пяти без решения… Того ради по указу Ея Императорского Величества Правительствующего Сената контора приказали: во все обретающиеся в Москве коллегии, канцелярии, конторы и приказы, и комиссии послать подтвердительные указы, велеть дела о содержащихся колодниках… чинить в немедленном времени, дабы те колодники за нерешением дел долговременно задержаны не были»[544]. Сколько же времени в действительности проводили колодники в остроге Сыскного приказа?
Если судить по делам, инициированным доносами Ивана Каина, процесс шел от месяца до полугода, а в некоторых исключительных случаях мог затягиваться на несколько лет. Так, большинство преступников, арестованных Каином в конце декабря 1741-го — начале января 1742 года, отправились в ссылку уже весной 1742-го. Очевидно, такая поспешность при расследовании этого не совсем простого дела была связана с тем, что Москва готовилась к коронации Елизаветы Петровны и необходимо было разгрузить находившиеся в центре Москвы тюремные казармы Сыскного приказа. Вор и «ссылочный утеклец» Петр Шибай был пойман Каином в кабаке близ Ильинских ворот 26 ноября 1742 года, 22 декабря было вынесено решение о его пытке, 11 января 1743 года он был приведен в застенок, а уже 19-го приговорен к вырезанию ноздрей, битью кнутом и вечной ссылке в Рогервик. Напротив, беглые солдаты Савелий Ушаков и Тимофей Шорников, арестованные в начале октября 1744 года, были пытаны только 5 февраля 1745-го, а в апреле их отправили в Военную контору для суда. Таким образом, они провели в остроге Сыскного приказа полгода, причем столь длительная задержка никак не была связана со сложностью их дела. Схваченные летом 1746 года и приговоренные в следующем мае к смертной казни Савелий Плохой, Андреян Болван и Иван Серков несколько лет ждали утверждения приговора в Сенате. Болван так и не дождался окончательного решения своей участи и умер в остроге Сыскного приказа в апреле 1751 года. Тем временем их товарищ Михайла Таракан, которому, видимо, за молодостью лет 16 февраля 1747 года вынесли более легкий приговор (кнут и ссылка в Оренбург), уже давно отбывал наказание в одном из сибирских острогов. Для него следствие длилось чуть более полугода. Пойманный Каином в феврале 1746 года Гаврила Рыжий содержался в остроге по меньшей мере до лета 1748-го (в документе от 30 мая этого года он упоминается в качестве колодника Сыскного приказа[545]).
Во времена Ваньки Каина, то есть в 40-х годах XVIII века, в тюрьмах Сыскного приказа одновременно содержалось от двухсот до пятисот человек[546]. Основная часть колодников обитала в Большом остроге — на обширной территории между кремлевским рвом и Москворецкой улицей, обнесенной пятиметровым тыном из стоячих глубоко врытых в землю и заостренных сверху бревен, плотно скрепленных поперечными планками.
На территории острога располагались пять срубленных из елового леса казарм, оснащенных двухъярусными нарами. В помещениях Сыскного приказа, предназначенных для содержания преступников, не было печей. Кроме казарм, на территории острога находилась часовня для исповеди и причастия колодников, к которой для службы прикреплялись священники близлежащих храмов — церкви Космы и Дамиана в Чудове монастыре, Покровского собора на Рву и Всемилостивого Спаса у Москворецких ворот[547]. Священнослужители приходили сюда по определенным дням, а в остальное время в часовне поочередно отдыхали караульные солдаты. К сожалению, документы почти не проливают свет на то, какое значение играла эта часовня в религиозной жизни колодников. Известно, что священники раз в год исповедовали и «по удостоинству» причащали арестантов. В одном деле есть указание на то, что заключенных ежедневно по утрам водили туда для молитвы. Известно также, что некоторые колодники регулярно посещали эту часовню — может быть, для молитвы, но не исключено, что только по той простой причине, что это было единственное отапливаемое помещение на всей территории Большого острога. Так, днем 14 декабря 1742 года три обитателя второй казармы Большого острога (там томился 21 человек) находились в часовне[548].
Когда за пределами Большого острога, в так называемой Сомовой казарме, выходившей окнами на Москворецкую улицу, содержались колодники, она также не отапливалась. В ноябре 1747 года она была переделана в помещение для караульных солдат и офицеров и оборудована печью. В дальнейшем в ней селили подследственных из дворянского сословия, причем караульные офицеры общались с ними и даже устраивали вместе шумные попойки. Так, 23 октября 1746 года сидевший в этой караульной казарме бывший гренадер Карп Толстой, осужденный к ссылке «на вечное житье» в Охотск за убийство ямщика, «сказал за собою Ея Императорского Величества слово и дело по второму пункту». На допросе перед присутствующими он показал: «…сего де октября 23 дня по полудни в 9-м часу он, Толстой, за собою слово и дело по второму пункту сказывал ли, не упомнит для того, что он, Толстой, был пьян, потому что он, Толстой, покупая на деньги с кабака вино, пил с караульным прапорщиком Самсоном Барщевитиновым и напився пьяни, и оной прапорщик ево, Толстого, пьяного ж незнаемо за что бил смертным боем»[549].
В лучших условиях находились также колодники, сидевшие в подвальных помещениях каменного здания присутствия Сыскного приказа, входы в которые были окружены малыми острожками. Известно, что именно здесь располагались две казармы для содержания женщин, называемые «женские бедности»[550]. Кроме этого, небольшую часть подследственных размещали в самом здании присутствия — в его рабочих помещениях, а именно в подьяческой палате. Как мы помним, летом 1751 года присутствующие Сыскного приказа жаловались на то, что за недостатком помещений «многие колодники содержатца в секретарской и подьяческой полатах, от чего не точию в летнее, но и в зимнее время бывает великая духота, к тому ж… и в произведении дел происходит не без помешательства»[551].
Шестнадцатого октября 1745 года караульный капрал Емельян Исаев подал ведомость о том, «сколько имеется при Сыскном приказе в заковке, кандалах и железах колодников во всех казармах», благодаря которой мы имеем уникальную возможность узнать, как скудный резерв помещений Сыскного приказа использовался для размещения колодников: