В свадебной песне на Брянщине невеста представала в образе птицы, спрятавшейся в саду, а жених — в образе соловья, стремящегося забрать ее из родного сада:
Ой, подлетаеть, подлетаеть
Соловей под зеленый сад.
Он вызываеть, выкликаеть
Зезюлю и с собой.
Зезюля ходить, крылышки ломить,
Не хочет летети…[194]
Чаще всего в русском фольклоре девушку сравнивают с яблонькой, и это не случайно. Яблоня считалась самым ярким, красивым, здоровым плодоносящим деревом. Ее даже нарекали мировым древом, на котором держится весь мир. Часто яблоня фигурировала в заговорах: «На синем море, на лукоморье стояла яблоня, на той яблони три суки, три гнезды…»[195]
Как мировое древо, яблоня уходила корнями на «тот» свет, поэтому ее связь с миром покойников была устойчивой и сильной. Яблоки считались пищей мертвецов (их всегда приносили на кладбище в дни похорон или поминок), но при этом они также считались и пищей живых младенцев, обеспечивающей детей здоровьем и красотой. Свадебные обряды были буквально «напичканы» яблоками, которые вкушали до начала свадебного чина, во время оного и после окончания свадебного обряда.
Остальные плодовые деревья имели меньшее значение, чем яблони, но все же осмысливались в сходном ключе. Их ветки, плоды, древесина, угли — всё использовалось в продуцирующей магии, чтобы предсказать суженых, вызвать деторождение, дать здоровье или избавить от болезни. Груши, вишни, сливы наравне с яблонями то задабривали, а то и ругали, требуя цвести и плодоносить вовремя и обильно; хозяева даже могли бить деревья палками, если уговоры не помогали. В общем, с садом обращались, как с живым существом, то лаская, то браня.
Огород воспринимался не столь же одухотворенным, как сад, но также был наполнен языческими реминисценциями. Одним из главных овощей в огороде считалась капуста, с которой связаны многие верования. Рассаду капусты сеяли еще по снегу, чтобы успели завиться вилки, сеяли до восхода солнца на прибывающей луне. Рассаду высаживали в мае, производя при этом следующие действия: ставили на грядку горшок вверх дном, в горшке была крапива с корнем, произносили заговор на капусту («Не будь голенаста, будь пузаста; не будь пустая, будь густая; не будь мала, будь велика; не будь стара, будь молода»)[196]. Язычники верили, что существует мифическая Капустница, влияющая на урожай, ее следовало задобрить.
Большое место в огороде занимала также репа, заменявшая русским до XIX столетия картофель. Репу ели сырой, пареной, вяленой, в каше, в качестве начинки в пирогах. Она бывала даже свадебной едой на второй день свадебного пира. Участвовала репа и в отказе при сватовстве. Выражение «дать репу» означало, что сватам отказали и вынесли в знак этого репу. За свой белый сочный вид репу часто сравнивали с молодой девицей, что отразила загадка: «Кругла, да не девка, с хвостом, да не мышь». Репу использовали в борьбе с мухами и другими насекомыми. Ловили мух, засовывали их в репу и закапывали в землю, полагая, что тем самым провели изгнание насекомых из дома, двора и огорода. Даже игра в репку (а также в редьку, лук) состояла в обряде, во время которого изображали весь процесс выращивания этих культур. Это считалось профилактикой засухи и града, а также отгонным средством против них.
Морковь наделяли продуцирующей и эротической символикой. Ее следовало сеять только на убывающей луне перед восходом солнца. При посеве женщины поднимали юбки и садились на грядку, чтобы морковь лучше взошла и выросла большой и крепкой. Были дни, в которые морковь запрещалась к употреблению в пищу. Высоко ценились ее лечебные свойства при расстройстве зрения, для выведения желтухи и других болезней.
При посеве или посадке капусты, репы, моркови, редьки, лука, чеснока и других овощей существовал ряд запретов: нельзя было есть хлеб, чтобы куры летом не склевали посаженные овощи; нельзя проводить посадку на новолуние; надо, обнажившись и распустив волосы, обежать посадки вокруг, чтобы все пошло в рост; в конце гряд хорошо бы зарыть старые лапти, а также воткнуть в грядку ветку крапивы в качестве оберега. В Архангельской области сажали овощи с закрытыми глазами, чтобы ненароком не сглазить. В день посадки ничего нельзя отдавать чужим из дома или двора, иначе урожай овощей перейдет к соседям. После праздников грядки следовало посыпать золой опять-таки с целью оберегания от нечистой силы. В Сибири делали это, приговаривая: «Зола боится огня и пламя; так бы букарка, кобылка и червяк боялись моих овощей». В целом с овощами для их роста и урожайности проводили практически те же действия и обряды, что и с плодоносящими деревьями, кустарниками и растениями.
Праздники
Праздники в языческом понимании — это не совсем то же самое (вернее, совсем не то же самое!), что современные праздничные дни, связанные с важными событиями в жизни страны, народа, семьи. Праздники в те давние времена были, как правило, временными пограничными состояниями, в которые запрещалось работать, а следовало проводить определенные обрядовые действия. Праздники не радовали, а страшили, потому что в праздные, свободные от работы (отсюда и само слово «праздник») дни нечистая сила и «тот» свет ощущались на самом что ни на есть пороге дома. Именно поэтому рождественские Святки и позднее назывались «страшными днями», а родившийся в эти дни ребенок считался не жильцом на этом свете. По этой же причине канун праздника считался важнее самого праздничного дня: ведь он был наполнен волнением и ожиданием предстоящей назавтра опасности.
Языческие праздники были двух категорий: общие (календарные) и частные (семейные). Первые были приурочены к зимнему и летнему солнцестоянию, началу весны, первому выгону скота на пастбище и другим важным событиям в хозяйственной жизни народа. Вторые были связаны с семейными событиями, в основном с рождением детей и свадьбой. Проходили праздники как череда магических ритуальных обрядов и действий, гаданий, заговоров, заклинаний. Важное место в этих ритуалах отводилось семейной трапезе, имевшей своей целью задобрить нечистую силу, «накормить» покойников, обеспечить преодоление опасности, поджидающей всех и вся.
Самым значимым и самым опасным был конец календарного года, связанный с зимним солнцестоянием и поворотом к лету, к новому солнечному циклу. В эти святые, с одной стороны, и страшные — с другой, дни, длившиеся, как правило, две недели, любой шаг в сторону от запретов считался нарушением, влекущим за собой ужасные последствия (неурожай, голод, болезнь, смерть). Считалось, что в эти дни «тот» свет, едва ли не в полном составе, незримо (или зримо, обернувшись животными) присутствует в доме. Все, что делали хозяева, было направлено на задабривание гостей с «того» света, на прогнозирование хорошего урожая, приплода скота, защиту от стихийных бедствий, здоровья и благополучия в наступающем новом году, а также на загадывание перемен в судьбе домочадцев. В то же время всё, чего нельзя было делать, также было направлено на достижение этих же целей. Нельзя было прясть, ткать, стирать, разбрасывать колющие и режущие предметы, убирать еду со стола, сметать крошки и мусор, выносить из дома или отдавать кому-либо что-либо, вступать в половые отношения, громко разговаривать, дуть на пищу во время застолья и многое другое. Каждый шаг, каждое явление в эти дни воспринимались как прогноз на будущее: много звезд на небе — будет много цыплят, овец, коз. После наступления нового года важно было чисто подмести избу, чтобы вымести старые прошлогодние проблемы.
Обычно на Святки проводили обряд задабривания Мороза, приглашения его разделить праздничную кутью, блины, кисель. Делалось это с целью задобрить Мороз, чтобы он не морозил посевы злаков, не губил всходов, не сбивал цветы, не обижал молодняк. Обращались к персонифицированному Морозу уважительно «Мороз Васильевич!» или «Дед!». Например, на Псковщине в канун Крещения обращались с призывом: «Дед Мороз, приходи блины есть и кутью! А летом не ходи, огурцы не съедай, росу не убивай и ребятишек не гоняй»[197].
Колядование, хождение по избам с песнопениями — это древний обряд, отражающий представления язычников о покойниках и чертях, вышедших к живым людям и требующих от них подношений, угощения. Участники колядования прекрасно осознавали, что вступают на зыбкую границу с «тем» светом, поэтому надевали вывороченную одежду (тулупы мехом вверх), совершали ряд магических действий (кульбиты через голову, кувырки). Вместе с тем колядки включали и призыв к возрастанию плодородия, прогнозировали будущий урожай и год в целом. Об этом, по мнению исследователей, свидетельствуют распространенные припевки типа «авсень, усень, осинь, баусень, таусень, говсень», отражающие ушедшее в прошлое представление о ритуальном персонаже Авсень, обозначавшем восход солнца. В колядках иногда излагалась история о том, как Авсень едет на коне вместе с наступающим новым солнечным циклом, увеличением дня и солнца.
Кроме колядования в дни зимнего солнцестояния принято было гадать о ближайшем будущем, о том, что ждет каждого в наступающем новом году. Неизвестно, когда подобные гадания превратились в обряд «подблюдных песен», но обряд этот дошел до наших дней, в особенности на Русском Севере. «Подблюдными» они называются потому, что блюдо играло здесь важную роль: каждая из участниц (женщин и девиц) клала в большое блюдо какую-то принадлежащую ей вещь, в основном кольца, серьги, брошки, булавки, монеты и т. п., затем блюдо накрывалось полотном или платком, встряхивалось, после этого старшая из женщин (желательно, вдова) наугад доставала по отдельному предмету под пение специальных гадательных песен. Иногда перед гаданием в блюдо наливалась вода, доб