Лекари волей-неволей приравнивались к колдунам, поскольку те и другие пользовались в своей практике почти одними и теми же методами. Частенько поэтому народные врачеватели попадали под подозрение, что занимаются ворожбой, а не лечением. К примеру, сохранилось судебное дело 1692 года, в котором обвиняемый оправдывался: «А в роспросе Ромашко Аверкиев сказал: на руках де он у людей смотрит и костьми разводит, и травы де он, и коренье держит, и зелье держит же для здоровья больным людем, а никого де он не обволховал, и не отравил и не обворожил»[237].
С болезнями скота боролись примерно теми же способами, что с заболеваниями людей: изгнанием и лечением. Правда, в отличие от людских причины скотьих болезней чаще связывались с естественными физическими воздействиями и нагрузками, что отразилось в названиях: «надсада, заковка, засечка, опой, окорм, надава, надорвался, исплечился» и т. д. Также шире круг хтонических животных и птиц, вызывающих заболевания скота. К их числу относятся, к примеру, ласка, жаба и уж, которые приносят наибольшее число скотьих болезней. Даже ласточка, пролетевшая под выменем коровы, считалась виновной в том, что в молоке коровы появлялась кровь. Но в целом мы видим одни и те же причины людских и скотьих болезней и примерно одни и те же средства борьбы с ними. Например, среди болезней, вызывающих у людей лихорадку, существовало представление о двенадцати сестрах. И такое же число «когтей» («ногтей», «коктей») якобы вызывало кровотечение, болезни глаз, костей, внутренностей, ребер, хребта, зубов, языка и других органов у животных. Болезнь под названием «коготь» лечили по принципу аналога — когтем рыси, истертым в порошок, который добавляли в корм скоту. Если же когтя рыси под рукой не было, то могли подносить к животному простую кошку, чтобы она царапала скотину. Все это делалось по принципу «Клин клином вышибают!». Лошадей, заболевших «норицей», кормили высушенным мясом норки. От червей в организме животных избавляли путем привязывания к их телу живой лягушки, завернутой в тряпицу, чтобы она «съела» всех червей.
При эпидемии чумы, холеры, любого «мора» у людей первым делом опахивали село. То же самое делалось при падеже скота («коровьей смерти»). Практиковались также коллективные обходы вокруг села с заговорами и молениями, прогон скота через ров или специально вырытый тоннель (своеобразное «протаскивание»); принесение кровавой жертвы в виде убитой собаки, кошки, зайца; возжигание «живого огня» (вызванного трением); создание обыденных предметов (холста, сотканного за один день всеми женщинами села) и тому подобные меры. Уникальным средством от падежа скота у русских в XVII веке считалась сковородка, купленная на деньги, вырученные от продажи кожи, содранной с падшей скотины, о чем сообщалось в одном рукописном «Лечебнике»: «А коли у кого скот мрет, и ты с умерлово вели кожу содрати и продати, и что возьмешь за кожу, и ты вели за те денги купити сковороду железную, и вели на ней печи что хошь… и яж с нея, что хошь, а скот твой с тех мест не мрет и здрав будет»[238].
Опять-таки так же, как у людей, заботились о предупреждении болезней с помощью отгонных оберегов, которые вешали на шею или рога, а также помещали в хлеву, на воротах или заборе. Самым сильным отгонным средством считался лошадиный или козлиный череп, который вешали на ворота, заграждая болезням дорогу на свою территорию. Если черепов не было, то вешали в хлеву убитую летучую мышь или ворону, сороку, сову. Могли также в стену хлева втыкать медвежьи когти или другие острые предметы. В крайнем случае вешали в хлеву старые лапти, горлышко от кувшина, тележную ось и другие поврежденные и вышедшие из употребления вещи, должные остановить скотьи болезни. Чем больше было оберегов, тем больше была уверенность в том, что болезнь пройдет мимо, не захочет «связываться» со столь предупредительными хозяевами.
Еще одно широко распространенное в русском народе средство от всех болезней — выполнение запретов в «пограничное время» и на пространственных границах — работало и в профилактике скотьих болезней. Нельзя было ломать хворост в страшные дни зимнего солнцестояния, иначе родятся телята со сломанными ногами. Нельзя было бить животных осиновыми ветками, кормить лошадей соломой, на которой лежал покойник; гладить теленка по спине, возить в телеге кошку, выкидывать сор из избы после захода солнца и многое-многое другое[239].
В XVII веке — «бунташном», по историческим меркам, и «пародийном», по меркам культурологическим, — появилась пародия на методы народной медицины под названием «Лечебник выдан от русских людей, как лечить иноземцев и их земель людей». В нем с потрясающим юмором давались парадоксальные советы, как лечиться от той или иной болезни. Например: «…егда у кого будет понос, взять девичья молока 3 капли, густово медвежья рыку 16 золотников»; или: «сухой толченой воды… рыбья слезу… грибнова цвету… смешать с гусиным бродом большой реки». От поноса «помогали» также «женское плясание, девичье скакание, сердечное прижимание и ладонное плескание»[240]. Пародия на «Лечебник» была еще одним знаком наступления в России Нового времени, все более отдалявшего древнее народное язычество, но не уничтожавшего его в полной мере…
Похороны и поминки
Смерть, похороны, поминки — наравне с рождением и браком — играли в жизни язычников огромную роль, но совсем не ту, какую они играют в нашей жизни. Ведь смерть в язычестве воспринималась как продолжение жизни, только в другом мире, на «том» свете. И с покойником прощались не навсегда, а до своих похорон, после которых встреча обязательно должна была состояться, уже в загробном мире. Поэтому восприятие смерти концентрировалось на переходе в мир иной, облегчении мертвецу дороги на «тот» свет, а также обеспечении безопасности своих границ от нежелательного хождения мертвецов по «этому» свету. Факт смерти не имел такой трагической окраски, как в наши дни. Поэтому в начале нового календарного цикла было множество гаданий о том, кто умрет в наступающем году, а кто нет.
Смерть рисовалась страшной старухой (образ смерти в виде скелета с косой в руке появился значительно позднее). Могли представлять смерть и в виде молодой девушки, какого-либо животного или птицы. Смерть персонифицировалась и казалась столь же живым существом, что все в окружающем мире.
Жизнь подавала людям разные знаки, говорящие о приближении смерти. Знаки могли быть в виде звуковых сигналов. Один из них — треск в углу дома, говорящий, что скоро умрет кто-то из семьи. Стук, скрип, скрежет, царапанье, звон, исходящие из стен, углов, потолка дома, говорили о том же. Визг и плач домового, который якобы носится по избе, свидетельствовали о скорой кончине хозяина. Раскололась матица, печь или лопнул горшок с кашей — значит, умрет хозяйка. Если падала посуда с полки, внезапно распахнулись двери или окна — все это подавало знак о скорой кончине одного из членов семьи.
Знаки о приближении смерти часто подавали домашние и дикие животные, а также птицы: жалобно воет собака, кошка не хочет идти в избу, домашние животные не хотят приблизиться к больному человеку, крот роет землю под порогом или возле дома, птица бьется в окно или влетает в него (особенно воробей или ласточка), курица вдруг запоет, рой пчел садится на человека…
Еще большее количество знаков видели во сне, потому что сон — это маленькая смерть, а значит, они со смертью родственны. Вестью о близкой смерти считалось увидеть во сне обрушение дома или печи, доски, пустой сундук, услышать треск дерева. Если во сне человек рыл, копал землю, то это предвещало скорую кончину. Но самым «говорящим» признаком считалось увидеть во сне, как у тебя выпадает зуб, причем если болел и выпадал передний зуб, то умрет близкий тебе человек, а если задний зуб, то это к смерти дальнего родственника. Если во сне выпадали волосы, то, значит, скоро умрет кто-то из родных. По принципу противопоставления: если во сне строишь дом, то наяву будешь делать гроб; увидишь свадьбу — будут похороны. И вот что замечательно: если увидишь во сне свою смерть, то будешь долго жить; увидишь готовый гроб — к здоровью. Подобные обратные толкования возникали потому, что во сне человек как бы оказывался уже на «том» свете, а там всё шиворот-навыворот, всё наоборот.
Но были сны, где срабатывал принцип аналога: увидишь во сне похороны и кладбище — значит, смерть близко; приснились умершие родственники и просили передать им что-либо на «тот» свет — значит, и ты сам скоро окажешься на «том» свете; увидел черную собаку или другое черное по окрасу животное — быть кончине; то же самое с приснившейся темной или грязной водой.
В Древней Руси существовали «Сонники», толковавшие сны и распространявшиеся в основном в устной и рукописной традиции. С конца XVII века к ним добавились переводные «Сонники», по большей части переведенные с польского и немецкого языков.
Гадали о смерти на «временных границах» годового цикла, особенно в дни зимнего солнцестояния. Например, распространен был обычай ходить в хлев и слушать, не назовут ли животные, кому пора умирать в наступающем году. Если гадали в избе, то могли по тени от свечи сказать, кто умрет скоро: это будет человек, чья тень оказалась без головы или вообще исчезла. На Русском Севере на Святки выносили на ночь во двор ложки с водой, а утром смотрели: у кого вода застыла с верхушкой, тот будет жить дальше, а у кого вода застыла с ямкой, тот умрет. Еще один непростой способ гадания заключался в том, что опускали в прорубь лучину, а затем несли ее в дом и пытались зажечь. Результат легко предсказуем — загорелась намокшая лучина, будешь жить, не загорелась, будешь умирать. Остальные способы гаданий о смерти заключались в том, чтобы «увидеть» в расплавленном олове, воде с яйцом или зеркале мертвеца, гроб, лопату. Это трактовалось как предсказание о смерти в течение наступившего годового цикла.