Интересный случай технически верно описан Галеном (текст сохранился только в арабском переводе Унена){296}: «У одной женщины на четвертом месяце беременности случилось кровотечение, потом потек густой зловонный гной, наконец, она выкинула. Каждый день из нее выходило немного плаценты, потому что плацента внутри загнивала. Когда выход плаценты закончился, повитухи и все врачи, занимавшиеся этим случаем, кроме меня, решили, что очищение завершилось. Но я, пощупав пульс женщины, по его биению понял, что внутри нее осталось нечто, что должно быть выброшено. Я объяснил это самой женщине, ее мужу и всем, кто ею занимался, и настоял, чтобы ей помогли извергнуть остававшееся внутри. Через шестнадцать дней после первого выкидыша она выкинула еще один плод».
Но обычно другие женщины приписывали выкидыш (нередко кончавшийся смертельным исходом) разным несчастным случаям и чаще всего — жестокости мужа. Римские историки рассказывают{297}, что Поппея погибла вместе с нерожденным младенцем, потому что рассердила мужа — императора, который избил ее ногами. Тацит говорит об этом с большим сомнением{298}, и действительно, это ходячий сюжет, которому придавали чрезмерную важность, штамп, отражавший не столько реальность, сколько страхи, известные уже древнейшим восточным кодексам. Причиной беды считали и сильные переживания, как в случае с Юлией — дочерью Цезаря: будучи женой Помпея, она увидела мужа в окровавленных одеждах, испугалась, что случилось худшее, «и упала без чувств. Она была беременна, и из-за этого внезапного обморока, а также сильного горя выкинула»{299}. Невеликое дело, но велики были следствия: союз между Цезарем и Помпеем потерял реальную основу, и мир стал невозможен.
Разумеется, в интересном положении большое значение придавали и суевериям. Прежде всего пытались определить пол будущего ребенка. Если женщина сразу после предположительно плодотворного соития ела петушиные яички или жареную телятину с кирказоном, то родится мальчик. Затем хотелось узнать, что с тобой происходит на самом деле: например, Юлия, беременная от Тиберия, желала мальчика и проверяла, хорошо ли она его носит, наблюдая за куриным яйцом, которое всегда лежало на груди у нее самой или у ее кормилицы{300}. Многие женщины, страдая все больше по мере приближения родов, для их облегчения носили амулеты — как правило, растения («вонючее дерево», дикий огурец, полынь, василек и др.) — прямо на теле или в ладанках, прикрепленных к поясу или к ноге. Врачи не возражали, но замечали, что будущая мать непременно должна себя хорошо чувствовать и по возможности ей не надо прекословить.
Беременная молилась Эгерии (вследствие плохого каламбура, который связывал это имя с глаголом egerere — вытаскивать), а чтобы плод не вышел ногами вперед — Постверте. Более же всего она молилась Юноне Луцине — дающей свет. Как сказал Овидий{301}:
Так говорите: «Ты нам, Луцина, свет жизни открыла»,
Так умоляйте: «Ты нам муки родов облегчи».
А коль беременна ты, умоляй, волоса распустивши:
«Дай мне без боли родить плод мой, что я понесла».
Роды
Роды проходили в доме, в самой удаленной части, предназначенной для частной жизни семьи — в комнате, а точнее на постели, родимом ложе (domus, cubiculum, lectus genialis). Избранная комната могла быть той же самой, в которой обычно спала женщина, но с измененной обстановкой, или другой, специально приспособленной для этой цели. Если предполагалось, что роды не представят никаких особых проблем, принимать их поручали повивальной бабке. Она приходила в дом с помощницами, инструментами, подсобной мебелью — знаменитым акушерским креслом, на которое, подняв с постели, сажали роженицу. У такого кресла была высокая прямая спинка, подлокотники с ручками, чтобы женщина могла за них держаться и сиденье с отверстием, через которое акушерка могла достать рукой гениталии и принять младенца. Сама она, чисто вымытая, в большом фартуке, сидела на низком стульчике, чтобы не смущать пациентку своим взглядом; повитуха успокаивала ее разговорами, а помощницы (ministrae) поддерживали, чтобы та не сползла. Только из-за крайнего утомления позволялось уложить родильницу для извлечения плода на ложе, но тогда для отдыха после родов полагалось приготовить другую постель. Разные травы давали в виде отваров, примочек, припарок или обкуривали ими комнату: одни помогали при родах нормального ребенка, другие при извлечении мертворожденного или отходе последа. Впрочем, некоторые средства рекомендовались только в народной медицине: ели волчатину, пили свиное молоко, жгли ослиное копыто или бычий навоз — это лишь часть рецептов, которые перечисляет Плиний Старший в XXVIII книге «Естественной истории»{302}.
Если предполагалось, что родятся близнецы или случатся иные осложнения, вместо повитухи или вместе с ней приходил врач. Соран умел делать две особо сложные операции: извлечение плода за ножки и эмбриотомию — причем без анестезии. При первой операции, чтобы извлечь плод, его переворачивали в утробе. Вторая хирургическая операция заключалась в том, что, спасая жизнь матери, плод, который по тем или иным причинам не мог выйти на свет, in utero разрезали с помощью краниокласта (инструмента, дробившего череп) и эмбриотома (разрезавшего эмбрион), а затем щипцами вытаскивали по кускам. Эта техника была, по-видимому, хорошо известна, потому что скелет нерожденного младенца, извлеченный таким образом, был обнаружен в гробнице IV в. н. э. в далекой Англии. Заметим, что, вопреки тому, что обычно пишут в общих руководствах по акушерству, в античности не знали акушерских щипцов, а кесарево сечение применялось лишь после смерти матери, если вообще применялось.
Поэтому нас нисколько не удивит, что роды считались опасным делом. Муж одной простой женщины из Салоны (Хорватия) по имени Кандида, бывший раб, как и она, поставил ей прекрасный памятник. Чтобы родить на свет дитя, она четыре дня переносила тягчайшие муки, но ребенок не родился, а мать умерла{303}. Эти страхи жили даже на самой вершине социальной лестницы, где медицинское обслуживание женщин в принципе было лучше: жена Калигулы Юния Клавдилла скончалась от родов{304}. Правда, в высших сферах жены путешествовали вместе с мужьями, причем далеко — не только в ближние провинции и на приятные курорты, а это теоретически увеличивало риск, хотя многие переносили такие дальние поездки очень хорошо{305}. В дальних землях, в сложных условиях у них рождались дети, но многие и умирали: Домиция Децидиана потеряла двух сыновей, один из которых родился и умер через несколько месяцев после того, как ее муж Агрикола стал наместником Британии.
Впрочем, нет правил без исключений: дети Агриппины и Германика — всего, кажется, девять — рождались, когда их матери было от семнадцати до тридцати лет в разных местах, по которым странствовал их отец. При них, конечно, были кормилицы (известна, например, Юлия Юкунда, вскормившая Друза и Друзиллу){306}, а из-за этого к матери слишком скоро возвращалась способность к деторождению. Видимо, Агриппина переносила все это неплохо.
Рождение близнецов (кроме двойни, появление которой биологически оправдывали убеждением — впрочем, ошибочным, — будто матка двурога) считалось чудовищным{307} и внушало страх. Обратимся к Артемидору: «Одной женщине приснилось, будто она видит на луне свое тройное отражение. Эта женщина родила трех девочек-близнецов. В тот же месяц они скончались. Отражения, таким образом, означали детей, а то, что они были заключены в один круг, означало, что дети содержались в одной зародышевой оболочке, как утверждают врачи. Прожили они только месяц, потому что и луна живет столько же{308}. Тот же автор сообщает{309} об одной женщине, желавшей иметь детей. «Одной женщине, очень хотевшей иметь детей, приснилось, будто на поверхности моря плавают семь коек для рожениц. Эта женщина забеременела, но матерью так и не стала: семеро детей, которых она родила, скончались раньше, чем вышли из пеленок».
Если все кончалось благополучно, следовало возблагодарить Юнону или Диану. Диане из Неми приносили множество благодарственных табличек. В то же время многие справляли и старые обряды, оберегавшие родильницу от недоброжелательности Сильвана, уже почти не понимая их смысла.
Аборт и контрацепция
Овидиева Коринна рисковала жизнью, когда делала аборт{310}, а если верить Ювеналу (хотя сатирическим поэтам особенно верить не следует), в его время аборт был бичом общества. Бедным еще приходится мириться с рождением детей, но «на позолоченном ложе едва ль ты найдешь роженицу»: для женщин этих кругов
Слишком лекарства сильны и слишком высоко искусство
Той, что бесплодье дает и приводит к убийству во чреве
Женщин{311}.
И это еще к лучшему:
Если бы вдруг захотела жена растянуть себе брюхо,
Мучась толчками младенца