Часть третья«ОТСТУПАТЬ НЕКУДА» Глава 39
Предрассветные сумерки буквально взорвались от мощных раскатов — но то был не гром, то начала свою работу артиллерия Ленинградского фронта и Балтийского флота. На германских позициях от Гостилицы, через Кипень и Скворицы и до самого Красногвардейска обрушился град смертоносный снарядов. С Вороньей горы открывался потрясающее зрелище — весь передний край германских позиций, там, где изготовились к наступлению германские дивизии, словно поднялся на воздух — то «плодотворно» отрабатывали подведенные к южным окраинам Ленинграда железнодорожные батареи. У самого Красногвардейска, где немцы подошли вплотную к дотам укрепрайона, тоже началось «веселье» — по позициям принялись долбить крейсера «Максим Горький» и «Киров», имевшие дальнобойные 180 мм пушки. Включились в обстрел и двенадцатидюймовые пушки флота — стреляли как с береговых батарей, так и оба линкора пытались достать противника, но дистанция предоставляла такую возможность только на двух участках.
Стрельба становилась все интенсивней — теперь была задействована полевая артиллерия — 152 мм и 122 мм гаубицы и пушки, «трехдюймовки» и 120 мм минометы. В общем, обрушился безумный шквал снарядов, полностью опоясывая весь передний край войск противника, и поражая в глубину.
— Вот это и есть, Андрей Александрович, «превентивная» артподготовка для срыва вражеского наступления. Ее результаты станут ясны с рассветом — пойдут ли немцы в наступление, и если перейдут, то в каком виде. Но для танков и автомобилей там все перекопано — стремительного броска на Красное Село у противника уже не получится. Через десять минут наступит тишина, а через час «представление» повторится, но будет пятиминутным, чтобы особенно хорошо запомнилось их войскам на передовой.
Маршал Кулик с нарочитым спокойствием посмотрел на часы, время неумолимо текло, но артиллерия продолжала стрелять с той же интенсивностью. У любого актера бывает в жизни бенефис, так и у военного — он этот час нудно и кропотливо готовил, мотаясь несколько дней в Ленинград, буквально «разрываясь» между ним и Мгой. И теперь пошла «реализация» тщательно выполненного «домашнего задания» — судя по предельно изумленным лицам сопровождавших Ворошилова и Жданова, такого зрелища они не ожидали, как и сам секретарь ЦК. Андрей Александрович хоть и стал прапорщиком еще царской армии, но о таком и помыслить не мог, а саму артиллерийскую подготовку во время прорыва «линии Маннергейма» не наблюдал. Теперь воочию он убедился, на что способен «бог войны».
— Немцы хорошие вояки, и сами любят пушки. Главное, вести не хаотичный огонь, а тщательно выявить цели, которые нужно поразить в первую очередь. Это не более, чем «репетиция», образно выражаясь, само «представление» начнется, когда они попытаются прорвать фронт. Но у них исключительно полевая артиллерия, с самым крупным калибром 150 мм — гаубицы, совсем немного пушек. Есть 210 мм гаубицы, но их немного, и несколько штук 240 мм пушек, что терроризируют обстрелом город. Если выявить их позиции, причем успеть сделать, пока они не обустроят новые, то можно накрыть позиции таким выверенным огневым налетом, контрбатарейная борьба может быть очень эффективной, особенно если бить «чемоданами». Или подавить выявленные батареи хорошей бомбардировкой и штурмовкой с воздуха. Тоже никому мало не покажется под «фабами» в полтонны весом. Недаром бытует такое выражение — недостаток точности можно компенсировать весом и количеством взрывчатки, обрушенной на цель. Но лучше стрелять точнее — выйдет сплошная экономия снарядов…
Кулик замолчал — его, как и других стоявших рядом, оглушила тишина. И навалилась темнота — только на неприятельских позициях что-то продолжало гореть, а порой красочно взрывалось.
— Думаю, какой-то ущерб мы неприятелю точно причинили, а главное сделали фон Леебу непрозрачный намек, небольшой такой намек, — тут Григорий Иванович ухмыльнулся с нескрываемым злорадством, — с хорошую оглоблю и предупреждением, что не стоит озадачиваться штурмом. Потому что он чреват большими потерями. И скорее всего, фельдмаршал все поймет правильно. И предпочтет вести дальнейшую блокаду Ленинграда на дальних к нему подступах. О штурме уже не может быть речи.
— А почему не на ближних, Григорий Иванович? И что заставит немцев отказаться от возможности захватить город приступом?
— Чтобы выйти на ближние подступы, нужно еще до них дойти. А сделать это под управляемым артиллерийским обстрелом ой как не просто. Особенно когда рвутся снаряды весом в полтонны, а то и более — а у нас и такие есть. А то, что наша «превентивная» стрельба велась целенаправленно и она управлялась, немцы уже осознали. И окончательно поймут при секторальной «обработке» их атак. Потому скоро попытаются выбить нашу артиллерию, в первую очередь корабли, особенно линкоры и крейсера. Нужно ожидать массированных налетов авиации, и принять все дополнительные меры к их нейтрализации, если что удумаем новое. А больше противнику нечего противопоставить — доставка осадной артиллерии дело хлопотное и долгое, особенно когда железнодорожные мосты подорвать в тылу противника. Вот этим и надо заниматься — развертывать широкое партизанское движение и готовить кадры диверсантов. Есть способы любой мост надолго вывести из строя, нужна только взрывчатка, и весом побольше.
Кулик замолчал, говорить детальнее ни в коем случае нельзя. Особенно про некие возможности, если смотреть на ремесло диверсанта нетривиально. Но о том лучше с моряками говорить, мосты ведь на реках стоят, на суше их охраняют, а вот любая река имеет течение, которое само доставит к опором любой груз с «нулевой» плавучестью. Понятное дело, что не река, а «боевые пловцы», которые специально под это дело «затачиваются». Ворошилову достаточно объяснить, а он на моряков сам «насядет».
— Андрей Александрович, мне тут больше делать нечего, повторение «концерта» и без меня проведут, — обратился к Жданову, выразительно посмотрев на часы. Но тот мотнул головой, хрипло произнес:
— До рассвета время имеется, связь с Мгой тоже — случись что, немедленно позвонят. Поехали в Смольный, Григорий Иванович, разговор к тебе есть. Да и позавтракать надо, или поужинать — тут, как на время посмотреть. Или слишком рано, либо уже очень поздно. Так что поехали!
Перечить всесильному секретарю ЦК и члену Политбюро не стоило, ясно, что Жданов от своего не отступится. К тому же разговор серьезный предстоит, к «несерьезным» ночью не приглашают. Да и свой интерес у Кулика на этот счет тоже имелся, и разрешить его можно было только в Смольном. А потому он отправился следом, спускаясь вниз…
Орудия корпусной артиллерии РККА, такие как 152 мм гаубица-пушка МЛ-20 были способна наделать противнику много «нехороших» дел своими увесистыми в два с половиной пуда снарядами. Перед войной в составе 93 корпусных артполков имелось две с половиной тысячи таких орудий, способных стрелять на 17 километров. Опыт возрастал с войной, накапливался, появлялось умение. И когда в 1944–1945 гг. достигалась нужная «плотность» артиллерии на километр фронта, германская оборона просто «проламывалась». Недаром один маршал заметил, что когда на один километр двести стволов, то о противнике просто не спрашивают…
Глава 40
— Боюсь одного, Андрей, что фельдмаршал Лееб не просто откажется от штурма Ленинграда, он вообще не станет предпринимать никаких действий по выходу к городским предместьям. Немцы не могли не оценить два коротких огневых налета на свои центральные позиции, они вояки умелые, знающие, не стоит к ним относиться с пренебрежением ни в малейшей степени.
Кулик помешивал чай в обычном стакане в мельхиоровом подстаканнике, покрытом искусной чеканкой с атрибутами советской государственности. Стол, застеленный скатертью, был уставлен блюдами с мясной нарезкой и овощами, несколько салатов, омлет с беконом. Все же у них состоялся завтрак, несмотря на то, что светомаскировку на окнах еще не подняли. И сейчас дошло до чая — всегдашняя официантка сноровисто убирала со стола блюдца с закуской, поставила корзинку с теплыми булочками, обсыпанными маком, и приличных размеров блюдо с пирогами — сквозь румяные корочки в отверстиях сверху просматривалась всевозможная начинка — мясная и рыбная, грибная и овощная. А запас шел настолько одуряющий, что голова закружилась, и снова проснулся аппетит, хотя вроде бы голод уже утолил. Потому быстро съел два расстегая, и почувствовал, что, наконец, наелся. С сожалением посмотрел на выпечку, поймав взгляд усмехнувшегося Жданова.
— Я распорядился, тебя будут кормить особо, Григорий, и не возражай. Врачи ведь дали заключение, и я ему верю. У тебя приключился апоплексический удар, кровотечение только недавно остановилось. Ноги приволакиваешь, правая рука будто чужая стала, и плохо повинуется, словно парализована была, и еще толком не отошла. Ты, может быть, и не видишь, но другим всем, кто тебя хорошо знает, заметно — речь стала другой, язык заплетается порой, глазами смотришь так, словно впервые все видишь. Говоришь совсем иначе, каждое слово словно жуешь, и никак прожевать не можешь. И хоть пытаешься скрывать, но память тебе порядком отшибло, простые вещи забылись. Ты ведь многих перестал узнавать, и меня с Климом тоже, порой смотришь так, будто впервые в жизни видишь. И что скверно — врачи совсем не знают, как с такой напастью, что с тобой приключилась, бороться, все они настаивают на срочной госпитализации, увезти тебя в Москву. Я им даже запретил к тебе приближаться — постреляешь ведь?
Жданов усмехнулся, показывая, что его слова следует воспринимать как шутку, вот только глаза смотрели предельно серьезно. И неожиданно собрался, лицо за секунду стало жестким. Кивнул:
— А ведь постреляешь, у тебя взгляд недобрым стал. Неужели положение на фронте настолько серьезное?
— Ты не представляешь, насколько наше положение стало сложным после проведения этой артиллерийской подготовки. До меня только в поездке с тобой дошло, что мы натворили, показав свою силу, именно силу, а не бессилие, как раньше. Теперь все пойдет совсем иначе,