Если же ей встречался умница, то, как правило, на лбу у него созревал здоровый фурункул или не хватало передних зубов. Конечно, о какой улыбке тут могла идти речь? Ему и так приходилось прикрывать ладонью рот, когда он говорил свои умные речи. И тогда уже она не могла поддержать никакой разговор, смущенно отводя взгляд от такого вопиющего недостатка, чтоб ненароком не обидеть мужчину — вдруг он серьезно комплексует? А тут она со своими широко распахнутыми глазами! Аня ей однажды сказала: «Ты на мужиков такими глазами не смотри, многие смущаются!» Маша тогда очень удивилась: «Но я же не слепая, куда мне глаза девать? У них назначение такое — смотреть и изучать…» — «Вот-вот: изучать. Ты их изучаешь, а мужики таких взглядов боятся. Вдруг ты что-то углядишь, что он всю свою жизнь скрывает?..»
Но однажды она нашла почти свой идеал. Заказывая в багетной мастерской рамку для картины, которую ей подарили сотрудники на день рождения, она познакомилась с импозантным, хотя и несколько пожилым, мужчиной. Лицо у него было умное, что уже радовало. К тому же он обладал приятной улыбкой и внимательным взглядом. Они ждали под дверью продавщицу, которая куда-то отлучилась «на пять минут». Так гласила пришпиленная к косяку записка. За пятнадцать минут ожидания они успели разговориться, понравиться друг другу и познакомиться. Пока Маша оформляла заказ, он вытащил свою визитную карточку и попросил ее телефон. Оказалось, что он художник, к тому же заслуженный. Но возраст Машу не пугал. Лишь бы человек был хороший. И фамилия у него была замечательная — Копейко, что вызвало у нее ассоциации с другой знаменитой фамилией — Рублевым. Через день «почти Рублев» пригласил ее в гости, в свою мастерскую. Маша на всякий случай дала его телефон Ане, чтобы та знала, где ее искать. В случае, если у художника Копейко злые намерения. Но он оказался добрым человеком. За тот день, пока они не виделись, Маша умудрилась сломать руку и притащилась к нему с загипсованной рукой. Художник слегка удивился, но ничего не спросил и помог ей снять пальто. Когда нужно было стягивать рукав со сломанной руки, они сообща сначала сняли перевязь, затем он бережно держал на весу ее несчастную руку, освобождая ее от узкого рукава. У него это получилось довольно ловко. Как будто ему было не привыкать раздевать гостей с переломанными конечностями.
Потом он повел ее по мастерской, показывая свои картины. Завязался непринужденный разговор. Он угощал ее сухариками и довольно мерзким приторным кагором. Его картины ей нравились, сухарики тоже, а вот густое вино не понравилось совсем. Затем художник вздохнул и стал потихоньку оттеснять ее к дивану. Маша деликатно упиралась, «почти Рублев» ее не понял.
— Я вам сейчас романсы буду петь, — снова вздохнул он. — А их слушать лучше все-таки сидя. Это создает камерную обстановку. Тем более что играть на гитаре я тоже буду сидя. Как будто мы у костра, как в старые туристические времена.
Он действительно взял гитару и немного попел романсы, Маша терпеливо послушала и вежливо похвалила. Дальше события развивались по многажды отрепетированному художником сценарию. Она это поняла очень скоро. После романсов последовали дифирамбы в адрес его жены — была показана фотография очень достойной дамы весьма преклонного возраста в окружении бородатых мужчин. Среди них был и понравившийся Маше хозяин мастерской.
— Это мы на моей персональной выставке, — похвастался художник. — Действительно, живописная группа снялась на фоне картин.
Маша поняла: воспевание необыкновенной жены было проведено с дальним прицелом — вдруг новая гостья влюбится в художника и захочет за него замуж? А он ее честно предупредил — место занято, нечего зариться на чужое добро. И только после такой продолжительной прелюдии — угощение, знакомство с произведениями искусства, развлечение в виде романсов и мимолетного предупреждения, что он человек несвободный, художник предпринял новые попытки увлечь ее на несвежее покрывало, которым был застелен продавленный диван. Маша вежливо отказалась от предложенной чести, чем несказанно удивила художника. Видимо, его сценарий обычно срабатывал. А тут такая неожиданная осечка. Он уговаривал ее минут десять, обещал райское блаженство, говорил, что влюбился в нее с первого взгляда, но Маша была тверда и непреклонна. Все как-то обошлось… Все-таки поклонник ей попался очень приличный. Руки ей не заламывал, поцелуями не допекал, в припадке ярости за дверь не вытолкал. Полюбовался на выпирающую из-под скромного свитерка грудь и с сожалением снова вздохнул.
Но тут же утешился:
— Хорошо хоть живешь ты рядом, провожать недалеко. А то некоторые живут где-то у черта на куличках.
Они попрощались. Художник осторожно помог надеть ей пальто и даже застегнул все восемь пуговиц. Вышли на улицу, и он на своем серебристом «Вольво» довез ее до дома за три минуты. Еще раз с сожалением вздохнул. («Прямо мастер многозначительных вздохов», — подумала Маша), и поцеловал ей на прощание здоровую руку.
— А то может, передумаешь? Ты мне понравилась — и фигуристая, и живешь близко…
Маша не умела сразу отказывать добрым людям, и поэтому ей было гораздо легче соврать.
— А вы мне позвоните. Дня через четыре. Я тугодумка…
Ее душил смех, и дома она первым делом бросилась к телефону. За то, что Машка провела в гостях у незнакомого человека целых полтора часа, Аня ее очень ругала. Она ей все провода оборвала, дозваниваясь. Уже хотела в милицию сообщить. Потом удивилась, сколько всего они успели за это время. А в конце порадовалась, что Марии удалось отстоять свою честь.
«Почти Рублев» позвонил ровно через четыре дня, и когда Маша промямлила, что, кажется, сломала ногу, сурово перебил ее:
— Ты уж лучше честно скажи, что я тебе не понравился.
Мария пыхтела, краснела, обливалась потом: правда ей давалась в таких случаях с огромным трудом. Больше всего на свете она боялась обидеть неплохого, в сущности, человека. Потом преодолела себя и брякнула:
— Не то чтобы вы мне не понравились. У меня уже есть один мужчина… — все-таки соврала она.
— Да хоть десять. Мне они не конкуренты! — Он уже не в первый раз пытался заинтриговать Машу своими мужскими возможностями. Но Маша была непреклонна. И ей почему-то совсем не хотелось проверять, так ли могуч в постели заслуженный художник, как он себя рекламирует. Ей казалось, что семьдесят два года — не тот возраст, чтобы ставить сексуальные рекорды. Но если он так в себе уверен, то пускай ставит. Только не с ней. Есть много девиц, которые обрадовались бы, обрати он на них свое внимание. Правда, как он объяснил, живут они далеко…
— Лучше я вам когда-нибудь сама перезвоню, — на прощание сказала Маша и положила трубку. На этом все и кончилось — гордый художник ей больше не звонил, и вскоре она его забыла.
В жизни Марии было много подобных интересных случаев, которые зануда Анька называла дурацкими или нелепыми. Маша знала себе цену — она была симпатичная и яркая, смешливая и озорная. Мужчины за ней бегали толпами. Иногда она боялась лишний раз поднять взгляд на проходящего мимо мужчину. Он запросто мог забыть свой прежний маршрут и развернуться на сто восемьдесят градусов. Только бы плестись за ней и ждать — вдруг она обратит на него свое высочайшее внимание. Один поддатый дядька с внешностью спившегося художника или актера терпеливо тащился за ней полтора часа от метро до ее дома, поджидая у каждого магазина, куда ее заносило по пути. За время этого длинного пути он ей наговорил много приятных слов, осыпал комплиментами, как никто до этого. И уже у подъезда сделал предложение, церемонно преклонив колено и поцеловав подол ее платья. Консьержка от изумления чуть не выпала из будки, прохожие оглядывались и смотрели на происходящее дикими глазами, но Маше почему-то все это было очень приятно, хотя она и испытывала некоторую неловкость. Лучше бы такая церемония происходила за углом, возле контейнеров с мусором. Там хоть не бродят праздные люди.
Аня ее осудила и в этот раз:
— Почему ты его не прогнала? Сама же говорила — по виду полный алкаш.
— Аня, ты даже не представляешь, какие красивые слова он говорил! — прижала руки к груди Маша, сияя, как будто ей уже сшили подвенечное платье. — Если бы у него еще вид был поприличнее…
Однажды она возвращалась с дачи в старой джинсовой рубахе своего отца пятьдесят четвертого размера, которая свободно болталась на ее не столь обширных плечах и до колен закрывала потертые старые джинсы. За спиной, на плечах, резво подпрыгивал полупустой рюкзачок, похожий на котомку бывалого странника. Маша бодро шагала по своей улице, размахивая руками и приветливо поглядывая на прохожих, и совсем не удивилась, когда рядом остановилась сверкающая иномарка, и очень приличного вида джентльмен предложил подвезти ее.
— Спасибо, я почти пришла, — вежливо поблагодарила Маша, прикидывая, может, все-таки сесть к незнакомцу в его джип. Уж больно хороша была машина.
Ей осталось идти еще минуты три, и она решила, что все-таки неудобно обнадеживать человека. Ведь через три минуты придется просить остановиться и выходить, доставляя такому милому человеку лишние хлопоты.
А он так и катил потихоньку рядом с ней, уговаривая сесть и прокатиться с ветерком, пока она не повернула во двор, помахав ему рукой на прощание. Несмотря на свое кажущееся легкомыслие, Мария соблюдала осторожность и к незнакомым мужчинам в машины все-таки не садилась.
Из всех таких случаев, которые и упомнить было невозможно ввиду их множества и постоянства, Маша сделала вывод, что мужчинам она нравится. Только попадаются ей какие-то не те претенденты на ее сердце. Все у них получается как-то по-дурацки. Даже вполне приличный зубной врач Дмитрий Иванович, сделав ей анестезию, не удержался и припал к ее онемевшим от укола губам пылким поцелуем. Маша даже отбиваться не стала. Побоялась, что он тогда нарочно плохо вырвет ее зуб и оставит калекой на всю жизнь с вывороченной челюстью.
Анна и на этот раз пришла в негодование от крайнего легкомыслия подруги.