– Не хочу, и этого достаточно, – отрезал Ральф.
– Понятно. А вы? – Теперь Василий видел Рудру в профиль и твердо знал, откуда в германских легендах взялся внешний облик Мефистофеля. Кто-то писал с натуры.
– Мы тоже, – заявил Хорхе. – Или нет, а? Что скажешь, Мин?
– Тоже.
– Ну вот, наконец-то у нас консенсус. – Панамец потер ладонь о ладонь и вновь мирно сложил руки на брюшке. – Не желаем. Уходим от ответственности, если угодно. Бежим. Драпаем.
Он даже улыбался, как человек, только что совершивший что-то значительное… да пожалуй, так оно и было.
– Я надеялся, что у вас хватит разума принять разумное решение, – молвил Рудра.
– Как раз хватило, – отозвался Хорхе, – и мы его приняли.
– Не понял!
– Видимо, существуют разные уровни разумности, – проговорила Мин Джи, – причем некоторые из них находятся не друг над другом, а просто в иной плоскости. Будь ты хоть трижды гением на своем уровне, а логика иного уровня тебе недоступна и, конечно, кажется идиотской.
– Это ты обо мне? – осведомился Рудра.
– А хотя бы.
– Спасибо. Значит, выбор между вами вы оставляете за мной?
– Как скажешь. – Голос Василия не дрогнул. – Хочешь – выбери одного из нас, хочешь – сошли назад в человечество всех четверых.
– Точно! – подхватил Хорхе. – Только, чур, память не стирать. Эй, давайте-ка обменяемся адресами. Переписываться там, на земном шарике, будем, может, встречаться иногда…
Рудра помолчал. Человек на его месте медленно сосчитал бы до десяти, чтобы успокоиться, – а что чувствовал неземлянин?
Разочарование? Раздражение? Лучше не спрашивать.
Наверное, он все же очеловечился в какой-то степени, поскольку заговорил так:
– У меня нет времени начинать все заново. Слишком поздно я начал перебирать людей, ища себе замену… Был, был один! Он мог бы, у него была позитивная программа, в душе он был великий строитель, а не отрицатель. Бывало, ошибался, ну так кто же поначалу не набьет шишек себе и другим! Сколько раз я жалел, что не взял его в ученики! Я даже не помогал ему, не продвигал его проект… Нет, я просто смотрел, что у него получится. Получилось так себе, а кто виноват? Я! Не оплошал бы тогда – не возился бы сейчас с вами…
– Иисус? – быстро спросил Хорхе.
– Ни в коем случае. Его этическое учение подразумевало наличие совести у каждого человека, чего нет и никогда не будет. Интересно как феномен, но не более.
– Сократ? – предположил Василий.
– Этот во всем сомневающийся? Я же сказал: строитель.
– Платон? – подал голос Ральф.
– Мимо. Он строил не то, что надо, одна радость, что лишь на папирусе.
– Неужели Кун Фу-Цзы? – ахнула кореянка.
– Да. Вот с кем стоило бы поработать! Никто из вас и близко ему не вровень, а от доктринерства я бы его вылечил. Но поздно. Смерть – это, увы, навсегда, каких бы сказок ни выдумывали люди… Ну так что мне с вами делать?
Это ты должен знать, а не мы, подумал Василий. Существуешь – ну так изволь мыслить! Сопоставляй параметры всех четверых, взвешивай на аптечных весах их недостатки и достоинства, возводи в квадрат пороки и пихай их в знаменатель, рисуй в уме многомерные графики, высчитывай, кто из нас годится Конфуцию хотя бы в подметки. Или просто прими волевое решение. Но решай, не тяни резину.
– Еще десять минут, – решил Рудра.
– Не надо, – покачала головой Мин Джи.
– А сколько надо – год? Тысячелетие? Даю вам час.
И вновь их осталось четверо.
– Опять исчез, – проворчал Хорхе. – Ну что у него за привычка? Только я хотел возразить – и нет его…
– Я бы тоже возразил, – признался Василий.
– И я, – поддержал Ральф.
– Может, кинем жребий? – предложила Мин Джи. На нее посмотрели со значением, и она принужденно улыбнулась: – Шутка.
– Лучше устроить соревнование, – столь же вымученно пошутил Василий. – Кто выше прыгнет или метче плюнет. Увлекательное дело. Час пролетит – и не заметим.
На него даже не взглянули. Какие еще спортивные состязания, когда заранее известно, что результаты будут одинаковы? Всем даровано поровну. Разве что устроить битву насмерть… В конце концов, в поединке двух равных по силе и мастерству бретеров один наверняка проткнет другого. Тот же жребий, вид сбоку.
При честной игре «Слабое звено» приемлемо в самом начале: группа избавляется от балласта. Но честная игра невозможна, если заранее известно, что в конце концов должен остаться один. Не может быть, чтобы Рудра не понимал такой простой вещи.
Все он понимает. Просто очень спешит. Это не очередное иезуитское испытание, он действительно намерен сделать преемником последнего оставшегося. Но одного, а не четверых. Самого коварного, самого изворотливого. Перед которым Макиавелли охотно снял бы шляпу.
Ну так не надо было выбраковывать Ирвина и Титоса!
Ну хорошо, подлецы не подошли по «техническому заданию», они были выявлены и отсеяны, подлецы умные и подлецы обыкновенные. Других-то подлецов не было. А кто, по замыслу Рудры, должен остаться? Подлец-гений?
Вряд ли он есть среди нас, подумал Василий, да и нет времени воспитать его из тех, кто остался. Часа мало.
Гибрид великого мудреца и великого политика – вот кто нужен. Царь Соломон, только без Суламифи да, пожалуй, и без гениталий. Но таковых здесь нет.
Неужто сплоченный коллектив не в силах заменить одиночку?
Смотря в чем, ответил себе Василий, смотря в чем… Да, но хотим-то мы примерно одного и того же будущего для человечества!
– Я бы что-нибудь съел, – ни с того ни с сего заявил Хорхе.
– Нервы? – осведомился Ральф.
Панамец только хмыкнул. Василий, только что собиравшийся подавить зверский аппетит, внезапно захотел сделать это по-человечески.
– Ладно, – сказала Мин Джи, – накормлю.
Она «сварила» такой Том Ям, что из глаз Василия брызнули слезы, а в пищеводе вспыхнул пожар. Ральфу было не лучше.
– Ну как? – поинтересовалась кореянка.
– Где огнетушитель? – выпершил Василий, тем не менее отправляя в рот новую ложку супа.
– Но ведь вкусно?
– Не то слово.
– Надеюсь, это не способ избавиться от конкурентов? – смаргивая слезы, кое-как выговорил Ральф.
– Дурак! Это настоящий тайский суп, туристам такой не подают. Во избежание. Хорхе, что скажешь?
– Отличный суп. Знаешь, у нас тоже острая кухня.
Доели, уничтожили посуду, осушили глаза и носы. И стали ждать. Теплое блаженство растекалось по внутренностям, но не по головам.
– Можно работать поочередно, – прервал молчание Хорхе. – Один на вахте, другие отдыхают. Нужно только выработать какие-то правила, чтобы серьезное вмешательство – только по общему согласию, а то каждому придется начинать с исправлений чужих косяков…
– А что такое серьезное вмешательство? – перебил Ральф. – Дай определение.
– Ну, это…
– Не старайся. Каждый сам проводит грань между серьезным и несерьезным, и у каждого она своя. Ничего не выйдет.
– С чего бы?
– С того, что реальность многообразна. Сто раз в мире произойдет событие, на которое мы отреагируем одинаково, но в сто первый раз разойдемся в оценке. Резко разойдемся, до ссоры. И что тогда?
– Нас всего четверо, – рассудительно произнес Василий, – и мы прошли отбор. Может, и договоримся о главном. По-моему, стоит попробовать.
– Сверим идентичность понятий, – сказала Мин Джи. – Все мы примерно одинаково понимаем, что хорошо, что плохо и к чему надо стремиться. Разве это не так?
– Все дело в этом «примерно», – проворчал Хорхе.
– Вот и начнем с того, что уменьшим его до ненаблюдаемой величины! Неужели не справимся?
– Справимся! – поддакнул Василий, и в этот момент появился Рудра.
– Ну? – Вид у координатора был суровый. Он мог бы и не спрашивать – все знал и так.
– Мы отказываемся голосовать. – Впоследствии Василий не мог припомнить, кто первым произнес эту фразу, и уверил себя в том, что это был он.
– Все отказываетесь?
– Все.
Координатор Солнечной системы и окрестностей не был озадачен. Он был рассержен. Так взрослый мог бы сердиться на детишек, упрямо твердящих, что пластилин вкусен и полезен для пищеварения. «Почему он не брал в кандидаты отцов и матерей?» – подумал Василий и немедленно понял почему. Испытав разные социальные группы и разочаровавшись, он остановил выбор на самоубийцах, а самоубийцы-родители либо ненормальны, либо расписались в своей безответственности. Отказать без рассмотрения.
– Я знаю, чего вы боитесь, – заговорил координатор. – Допустим, первый же из вас – назову его А, – кто не выдержит и сделает выбор, – тут Рудра посмотрел почему-то на Василия, – назовет слабым звеном Б. – Взгляд на Ральфа. – Естественно, Б тут же ответит ему тем же, ибо действие равно противодействию, а долг платежом красен. Счет пока равный. За кого, то есть против кого проголосуют В и Г? С большей вероятностью они назовут А, а не Б, потому что А, по их мнению, слабак и приспособленец, каковые качества он только что блистательно обнаружил. Вы боитесь. Именно трусость, а не корпоративная этика, которая, как вам кажется, у вас уже возникла, заставляет вас бунтовать. Трусость! Я не назову ее чувством самосохранения, потому что никому из вас не грозит смерть. Вы трусы!
– Нет, – вскинул голову Ральф.
– Называй как хочешь, – молвила Мин Джи, – но мы не станем.
– Сам выбирай! – сверкнул глазами Хорхе. – Вот они мы, все тут. Ткни пальцем, а хочешь – метни жребий, выбери случайного труса!
– Все равно тебе придется выбирать, когда останутся двое, – добавил Василий.
– Это будет проще. А ты все-таки допускаешь, что останутся двое? Рад слышать.
– Рано радуешься. В рамках мысленного эксперимента имею право допустить что угодно. А кроме того, это просто фигура речи.
– А если я вас заставлю голосовать, что тогда? Уж не собираетесь ли вы напасть на меня все вчетвером? – прищурился Рудра.
– А что, интересная мысль, – оживилась Мин Джи. – Но нет, не собираемся.
– Это правильно.