Хуже всего было то, что мне это порой нравилось. Даже разрушать. Даже обрекать на казнь. И это пугало меня еще сильнее, чем муки осужденных мною людей. Я понимал, что со временем привыкну, но эта перспектива не приносила мне облегчения, а в точности наоборот. Что-то случилось со мной, и я откуда-то знал, что уже никогда не стану таким, как прежде. «Никогда» и «навсегда» – вот самые страшные на свете слова. И ни повернуть, ни отказаться, завопив жалобно, замахав руками, спрятав голову под подушку… Дело сделано, рыбка задом не плывет. За что мне такое, Господи, за что?
А не позволяй кусать себя заразным пиявкам, вот за что!
Галлюцинируешь? Валяй дальше. Если можешь, постарайся не помереть, и это все, что от тебя требуется…
И вновь появлялся темный силуэт с острой бородкой, он говорил мне что-то, а я его не понимал. Но чувствовал, что его появление как-то связано и с болотом, и с пиявками, и с навязанной мне ролью судии и демиурга. Не раз я хотел прогнать темного человека, однако не решался сделать это и понимал: никогда не решусь. Странно… Я боюсь? Я трус?! Не замечал этого за собой. А получается, что все-таки трус!
В очередной раз выпав из сна, я вдруг понял, что больше не хочу спать. Журчала специальная подстилка, отсасывающая пот, тело было липким. Из вены на сгибе правой руки змеилась трубочка, и еще какие-то провода тянулись к приборам от датчиков, прилепленных там и сям к моему телу. Кожу щекотали букашки-роботы, тихо гудел «Парацельс», думая свои медицинские думы. В медотсеке никого не было. Но только я собрался стряхнуть с себя букашек, как «Парацельс» пискнул, и тут же вошла Лора.
Одарила меня профессиональным взглядом и уставилась на экран.
– Однако! – Скрыть удивление ей не удалось. – Тебя можно поздравить. Как самочувствие, Стас?
– Сносно, – сказал я. – Буду жить, а?
– Будешь.
– Тогда сними с меня этих клопов, не то я сам это сделаю.
Лора поколебалась и задала команду. Букашки побежали по мне галопом, и через полминуты ни одной не осталось. Тогда я вволю и с наслаждением почесался там и сям.
– Ну так как же ты все-таки себя чувствуешь? – спросила Лора. – Изложи как можно подробнее.
– Статью напишешь? – прищурился я.
– Конечно.
– Валяй. Могу встать, могу работать – вот как я себя чувствую. Кстати, завтрак не помешал бы. Посытнее.
– О! – сказала Лора. – Аппетит – это уже кое-что. Это просто замечательно. А скажи…
Прежде чем я получил завтрак, мне пришлось ответить на добрую сотню вопросов в диапазоне от не болит ли у меня чего до здоровья моих прабабушек. Кажется, Лора все-таки осталась недовольна. Врачам не нравится, когда организм пациента ведет себя вопреки их прогнозам.
– Я могу встать?
– Полежи еще хотя бы сутки. Тебя надо понаблюдать в стационарных условиях. Возможен рецидив.
Ну вот, так я и думал.
– Сутки, пожалуй, вытерплю, – проворчал я. – Но не больше.
– Это уж как Этель скажет…
Что да, то да. Наша Этель Симпсон – кремень-женщина, да другую бы и не назначили начальником экспедиции. Препираться с Этель – дохлый номер.
– Пусть она для начала скажет, чтобы мне поесть дали…
Еда оказалась превыше всяких похвал: мало того, что расстарался дежурный по кухне, так еще и личный состав прислал мне вкусные заначки. Плохо только, что Лора торчала в медотсеке, вероятно опасаясь, что пища полезет из меня обратно. И напрасно торчала.
Она даже не возразила, когда в медотсек шумно, как горный обвал, ввалился Веня. То ли Симпсон расщедрилась до того, что разрешила пускать ко мне посетителей, то ли Веня наплевал на риск получить внеочередное дежурство по лагерю.
– Стас! – завопил он так, что у меня зазвенели барабанные перепонки. – Стас, ты глянь, что творится!..
– Алмазные копи нашел? – съехидничал я. – Или пиявку нового вида?
– Какие еще копи! Дювивье летал в лес проверить свои ловушки, так там знаешь что?..
– Неужели мамонты?
– Да не в ловушках! Дурень! Не в ловушках, а во всем этом палеозойском лесу-водоеме! В недоделанном угольном бассейне! Известкование всего и вся! Я тоже летал, образцы взял. Вот глянь пока снимки…
Я просмотрел снимки, затем взялся за образцы. Да, это был банальный известняк, простой и доломитизированный… Натеки кальцита, какие бывают в карстовых полостях. Повертел в руках кристаллик исландского шпата и посмотрел сквозь него на Веню. Тот, конечно, удвоился. Да и без удвоения исландский шпат ни с чем не спутаешь.
– Ну и где ты его добыл?
– Прямо на стволе местного хвоща! – выпалил Веня. – И ствол весь кальцитом покрылся… Да вот же снимок, я сначала заснял этот кристалл, а потом уже отколол…
– Плохо заснял. Я его за чешуйку на стволе принял.
– Сам ты чешуйка! Кто из нас биолог, а кто только и умеет, что молотком махать? Не бывает на хвощах таких чешуек…
– Там еще есть такое?
Веня замахал руками.
– Сколько угодно! Этот известняк прямо на глазах растет. Слушай, я чего-то в этой жизни не понимаю…
Я и сам не понимал.
– Полетели.
– Э, куда? – встрепенулась Лора. – Тебе лежать надо.
– Еще успею после смерти, – отрезал я. – Портки отдай, а?
Плох тот медик, который дает пациенту много воли. Разумеется, никакой одежды я не получил, а Лора после бурной перепалки унеслась к Симпсон за поддержкой. Мне только этого и надо было. Завернувшись в полотенце и оставляя на полу следы потных ног, я проник в свою каюту, оделся в запасное и принялся понукать Веню, как понукают лошадь. Скорее, черт, пока не засыпались! Взяли дежурную «бабочку» – чего мелочиться, так и так Симпсон мне шею намылит.
Лес-водоем обмелел – это я увидел еще издали. А вблизи оказалось, что странный цвет древесных стволов не игра светотени, а самое настоящее известкование. Белые и серые тона легли на первобытный лес, как будто кто-то сверху щедро присыпал его известкой, только искорки кристаллов сверкали на солнце так, что резало глаз. Что же это?.. Обычно я понимаю, когда Веня пытается разыграть меня, а когда серьезен, и в этот раз сразу понял, что он не разыгрывает, даже не думает разыгрывать, но, оказывается, поверил в это не до конца… Да и как прикажете трактовать сей феномен? Все, чему меня учили, вся геологическая наука, весь мой полевой опыт рухнули ко всем чертям. Хлоп – и нет их, и оказывается, что на этой паскудной планете иные законы природы, и постигай их заново, если только планета разрешит… Мы посадили «бабочку» на сером от известняка островке и принялись осматриваться.
– Вот здесь я и был, – сказал Веня. – А вот отсюда, значит, я и…
Он осекся. Древовидный хвощ – точнее, его местный аналог – был весь покрыт коркой известняка. На том месте, где Веня отколол образец, выросла целая друза прозрачных кристаллов, каждый в форме параллелограмма, почти ромба. Но не исландский шпат привлек мое внимание. В нескольких местах на стволе пучились наросты извести, похожие на каповые, они шевелились, точно живые, они бугрились и увеличивались в размере. Я стукнул один геологическим молотком, чтобы убедиться в том, что и так видел: на стволе, возникая непонятно откуда – не из атмосферы же, – бурно росла рыхлая влажная известь, она быстро твердела, реагируя с углекислотой, и застывала твердым панцирем. Да что же это такое…
Этого не могло быть, но это было. Перистые листья плаунов поникли под нежданным грузом, с них звучно падали мутные капли, буквально на глазах росли сталактиты. То и дело слышался громкий треск, а затем либо всплеск, либо каменный стук – обламывались ветви, не выдержавшие тяжести. Причем стук слышался чаще всплеска – лес-водоем сильно обмелел, вода ушла, обнажив мертвые стволы и коряги, также одетые в известковую броню. С шумом рухнуло дерево, заслонявшее соседнюю крону, поросшую мириадами кристалликов арагонита, и они так засверкали на солнце, что я зажмурился. Ущипнуть себя, что ли? Не поможет…
Некоторое время мне казалось, что я все еще сплю и вижу сон. Эту гипотезу пришлось отбросить как несостоятельную.
Мы перелетали с места на место. Я собирал и собирал образцы, хоть и понимал уже, что они не дадут мне понимания, я просвечивал дно леса-водоема на пятьдесят метров, то есть на предельную для моего портативного геолокатора глубину, и не видел там ничего, что могло бы вызвать такой феномен. Не было там избытка соединений кальция, магния и стронция, ну не было! Откуда же тогда они взялись? Я пойму, мысленно твердил я себе, я обязательно пойму, вот только разберусь вон с тем местом… и с этим… и вон с тем еще… И я «разбирался» – осматривал, фотографировал, скалывал, просвечивал, то есть делал все, что полагается делать в поле, но ничегошеньки не понимал в том, что происходит, а понимал лишь то, что на самом-то деле я ни с чем не разберусь, потому что не умею переть буром против моих же представлений о природе. Все это было похоже не на природный процесс, а на чью-то глупую выходку, на выдумку психа, которая вдруг взяла и решила овеществиться. Знать бы еще – зачем…
Чтобы свести меня с ума? А что, это тоже версия.
Творилось что-то неописуемое. Растительность не только покрывалась известняковой коркой – она сама становилась известняком. Сверкающие кристаллы с одинаковой легкостью обволакивали тонкие былинки и толстенные стволы, это творилось прямо на глазах, и двоились внутри исландского шпата поглощенные растения, вначале четкие, как нарисованные, а потом лишь зыбкие полупрозрачные тени. Замещение живой ткани карбонатом кальция происходило стремительно, как в анимационном фильме, и плевать было природе на то, что обычно этот процесс требует как минимум десятков лет и обязательно идет в растворах. Я-то видел: бурное, практически взрывное известкование шло повсюду. Природа насмехалась над нами, известняк глумился, арагонит назойливо сверкал, вкрапления желтоватого магнезита и бурого сидерита сводили с ума, удивительной красоты сростки кристаллов гипса попросту издевались, и только зависшее вблизи зенита солнце по-прежнему жарило, делая вид, что ничего не изменилось, да с моря веял слабый ветерок. Вода куда-то уходила, а та, что не успела уйти, прямо на глазах покрывалась прочной известковой коркой. По ней можно было пройти от острова к острову, и я ходил, а Веня Фейгенбойм тащился следом, снимал кадры направо и налево, собирал образцы в набрюшный контейнер и все время бубнил, что пора возвращаться.