Виски в стакане оставалось на палец, я прикончил его одним большим глотком. И только тут понял, что Витольд молчит и, должно быть, уже давно. Поднял на него глаза.
— Ничего, ничего, — улыбнулся тот ободряюще, — я к таким вещам привык! Вы так глубоко задумались, не хотелось мешать.
Мне стало неловко.
— Такое последнее время случается… — начал я извиняющимся тоном, хотя только что решил, что ничего объяснять не буду.
Ему мои объяснения и не были нужны.
— …а ночью преследуют дурные сны! — закончил он за меня. — Дело известное, так часто бывает. Фрейд считал, что сновидение — это осуществление несбывшихся желаний, Бехтерев — что сон есть небывалое сочетание имевших место событий, и я, пожалуй, соглашусь с Владимиром Михайловичем. Крупный ученый, мыслитель, вы знаете, что его убили за диагноз Ленину? Сифилис мозга, и Сталина незадолго до смерти он тоже консультировал… Да! Но соглашусь я с академиком с одной оговоркой: Зигмунд частично прав, во сне человек стремится получить то, чего ему не хватает в реальности, сон как бы дополняет его личность до целого…
— Ну, это вряд ли! — Сигарета догорела, я потушил ее о литое дно пепельницы. — Сегодня ночью мне снилось, что меня убивают, в обыденной жизни я прекрасно обхожусь без собственных похорон.
— Аллегория, мой друг, метафора, символ, — не согласился ВВ. — А то и предсказание! По сути, из символов и иллюзий человеческая жизнь и состоит. А возможно, манифестация вашего одиночества, но этой темы я касаться не вправе. Вы не мой… — усмехнулся, возвращая меня к началу разговора, — клиент и, скорее всего, если я правильно понимаю ситуацию, им не станете.
В проницательности Витольду трудно было отказать, но и комментировать его предположение я не собирался. Одиночество так одиночество, а что курс художественного трепа не намерен проходить, написано аршинными буквами у меня на лбу. И все-таки вопрос, где преподает, его задел! Еще не то что бы стар, упакован под завязку, а чего-то в жизни ему не хватает, вот и самоутверждается за счет других. Но чисто по-человечески ко мне действительно расположен.
Плеснул щедрой рукой себе в стакан новую порцию виски. Почувствовав прилив дружеских чувств, улыбнулся.
— Про другие свои сны не скажу, а привидевшееся этой ночью ничем от яви не отличалось! Умом понимаю, что реальность наложилась на почерпнутое из книг, но это не делает случившееся менее ярким. Именно случившееся, по-иному не назову. Да, переутомился и нервишки пошаливают, с этими напастями справлюсь сам, спросить вас хотел о другом… — Нерешительности не испытывал, но почему-то помедлил. — Вы ведь по образованию врач, существуют ли предвестники близкой смерти? Мне говорили, Гиппократ писал, будто тень ее бежит перед ней…
Не успев закончить фразу, как понял, что опять допустил бестактность. Сказав «по образованию», подверг тем самым сомнению принадлежность Витольда к практической медицине. Делать этого не хотел, и, надеюсь, ВВ это понял, но в глазах его мелькнул холодок.
— Не могу сказать. Не знаю. Никогда об этом не задумывался. Но, позвольте апропо заметить, интерес ваш к этой проблеме выдает тот факт, что вы живете в состоянии душевной спутанности.
Подбородок, понял я, у него слишком маленький подбородок! Скошенный к шее, нарушающий пропорции. Он делает ВВ похожим на атлета с развитой мускулатурой торса на тонких коротких ножках. И тут же почувствовал облегчение и жалость к сидевшему передо мной человеку. Всю жизнь он страдал от этой ущербности и в конце концов сумел компенсировать ее востребованностью, но про себя знал, что ничего не изменилось.
Сидели, потягивая виски, дружески беседовали, но я уже знал, что продолжения отношений, скорее всего, не последует. Говорили о чем угодно, лишь бы дотянуть до времени, когда без ущерба для приличий можно будет расстаться. Что поделать, в головах у интеллигентных людей водятся интеллигентные тараканы. Видела бы Нюська, как я упражняюсь в произнесении любезностей, она бы меня похвалила.
Возникшее чувство жалости к Витольду все никак не проходило. Напротив, появилось ощущение, что пригласил он меня еще и потому, что ему что-то было нужно. Фрейд, рассуждал я, недолюбливавший его Бехтерев, не исключено, что ВВ хотел бы стать третьим, поэтому признание, что он нигде не преподает, его так и задело. Все имеет, захотелось сказать свое слово в науке. Такое часто случается с людьми в возрасте, чувствующими необходимость каким-то боком остаться в истории. Самые тщеславные навешивают на себя звания самодельных академий, но Витольд выше этих игр в бирюльки, они ему претят.
Человек, не склонный поощрять крысиные гонки амбиций, я тем не менее испытывал к нему симпатию. Поскольку темы нашего разговора менялись, как картинки в калейдоскопе, начал с чистого листа:
— Читал тут одну книжку и наткнулся на потрясающий феномен, требующий подробного исследования. Представляете, уже на пятом месяце, когда только еще формируется мозг, плод в утробе матери видит сны! И не как мы — спорадически, а около восьмидесяти процентов времени, о чем свидетельствуют данные электроэнцефалограмм. Потрясающе, правда? — посмотрел на ВВ и продолжал: — Интересно, что может маленькому человечку сниться? Не просматривает ли он свои предыдущие жизни, чтобы не наступить в новой на те же грабли? Или именно в это время к нему возвращается подсознание, отвечающее за его судьбу, а точнее, карму?
Витольд Васильевич слушал меня с видом сфинкса, сжимавшего в зубах трубку, но было заметно, что он погрустнел. То ли уголки рта опустились, то ли в глазах появилась печаль, но как-то сразу стало ясно, что вечер закончился.
Я поднялся на ноги и в сопровождении хозяина направился в прихожую. Пожимая на прощание руку, Витольд Васильевич констатирующим факт тоном заметил:
— Вы, Сергей, человек умный и… — неожиданно улыбнулся, — и добрый! Не говорите ничего, я прекрасно разбираюсь в материале. Людям с тонкой настройкой нервной системы трудно жить, но имейте в виду, если вам понадобится помощь, я попробую сделать, что смогу. А могу я многое, тут уж вы поверьте на слово!
Ощущение, с которым я поворачивал ключ в замке собственной квартиры, можно было назвать двояким. За неимением более точного определения. Не в состоянии понять, осталась ли у Витольда обида, я продолжал недоумевать над тем, что заставило меня его пожалеть. В любом случае отношение к нему снова изменилось. Теперь мне казалось, что именно такую, как у него, способность подсмеиваться над человеческой глупостью и имел в виду Аристарх, говоря о карнавале. Мягко, где-то даже незлобиво, с высоты знания гнилостной природы людей, и в то же время с сочувствием. Помогая другим, как умеет, он честно зарабатывает себе на хлеб, а все остальное я мог и нафантазировать. И загрустил ВВ вовсе не от того, что я себе насочинял, но ход моей мысли был ему, скорее всего, известен. Мужик по жизни мудрый, не стал бы он иначе произносить такие слова. И спрашивать его я должен был не о тени смерти, а о том, отвечает ли человек за высказанные им идеи. А заодно уж и о цене, которую за них придется заплатить!
Впрочем, о цене я узнаю завтра от Котова, а что оно, это завтра, непременно наступит, сомнений у меня не было.
9
И завтра наступило!.. И оказалось будничным сегодня с плавающей в воздухе гарью, набившей оскомину яичницей и возвращающей к жизни кружкой крепкого кофе. Я встретил его далеко не на заре, слишком уставший, чтобы, как велят доктора, улыбаться себе по утрам и рассказывать, какой ты умный, красивый и удачливый. Со второго курса, когда к студенту приходит наглость, не испытывал мандража, а тут на тебе, он вернулся! Холодком в желудке, внутренней неприкаянностью. Настроение было таким же радостным, как перед визитом к стоматологу. Казалось бы, чего там — ну, Котов, ну поговорим! — а нервное напряжение не оставляло. Расхаживал по комнатам с сигаретой и слабодушно недоумевал, что понадобилось мне в тот исторический день на Тверском бульваре.
Дурь эту из головы надо было вышибить, и я достал из-под кровати пылившиеся там который год гантели. Поработал с ними, как бывало, минут двадцать и почувствовал себя лучше, а после контрастного душа, так и совсем человеком. О чем, в сущности, речь? Да о простой сделке, в которой к тому же моя позиция на переговорах выглядит предпочтительней! В гробу я видал котовскую шоблу, кину им кость, и будут ходить передо мной на цырлах и преданно заглядывать в глаза!
Оделся подчеркнуто небрежно. Единственно, вместо привычных для лета сабо выбрал тонкой кожи белые полуботинки, в них, ручной работы, чувствовал себя королем. Посмотрелся в прихожей в зеркало: хорош, и морда наглая, что и требовалось доказать!
У станции метро как всегда суетился народ, и только неопрятного вида мужик сидел безучастно на парапете. Скользнув по ссутулившейся фигуре взглядом, я хотел было пройти мимо, как вдруг он меня окликнул:
— Привет, Дэн! Не узнаешь?
Я остановился. Улыбнулся, как улыбаются, чтобы скрыть смущение, извиняясь за собственное беспамятство. Жизнь длинная, столько людей перевидал, разве всех упомнишь.
— Щеглов. Исторический факультет! — отрапортовал он с кривенькой ухмылочкой, поднося ко лбу руку.
— Мишка! Ты?..
Я его вспомнил. В друзьях мы с ним никогда не ходили, но пересекались в шебутных студенческих компаниях. Последняя наша встреча, нелепая и случайная, произошла лет, наверное, пять назад, а то и все десять, время скачет вприпрыжку. Я тогда все еще подвизался на поприще отечественной журналистики, но с Филом уже сотрудничал. Столкнулись нос к носу на улице и решили пропустить по такому случаю по стаканчику. Мишаня был не у дел, жаловался, что все ею попытки заняться бизнесом кончаются крахом. Помочь ему я ничем не мог, и уж точно не деньгами, поэтому слушал и сочувственно кивал, но одну идейку подкинул. По старой дружбе, которой не было.
— Я, Сере га, кто ж еще!
— А празднуешь что? — оглядел я нехитрую сервировку стола. На газете стоял пустой стакан, лежал ломоть хлеба с куском колбасы собачья радость. Одного взгляда на единственного участника импровизированного банкета было достаточно, чтобы оценить его благосостояние. Если не бомж, то далеко от него не ушел. Светлое будущее страны, о котором еще иногда трендят политики, лично ему ничего хорошего не сулило.